– В прерии много простора. В наших горных местах отбившиеся лошади долго не живут, – спокойно отреагировал на услышанное Сабурд.
Молодой ковбой пристально посмотрел на старика, и глаза его загорелись огнем неописуемого интереса. Он понял, что старик просто играет с ним, притворяется, может затем, чтобы скрыть свое внутреннее волнение и нарастающую тревогу, и еще какую-то затаенную, глубокую сердечную грусть…
Пегая лошадь старого ковбоя замотала головой и, вибрируя губами, издала какой-то протяжный, жалобный звук. Жара изматывала не только людей, но и преданных им животных.
– Вы не женились еще? – неожиданно спросил Сабурд, стараясь уйти от начатой темы разговора.
– Да, рано, – слегка смутившись, ответил молодой ковбой.
– Да, верно рано… Да и брак – это не для настоящего мужчины.
– А ты Сабурд, так и живешь бобылем?
– Да. Так и живу. Мне, знаете, двух месяцев семейной жизни хватило, чтобы понять, что это не для меня. – Старик помолчал. – Знаете, наверно не встретил той, своей единственной, с кем бы, хотел жить долго… – Седой всадник умолк внезапно.
Айтинг выдержал паузу (с первых минут разговора он уяснил себе это важнейшее условие возможности общения с придуривающимся старцем) и обратился к Сабурду с настойчивой вежливостью, скорее даже с осторожностью, словно бы заманивая старика в таинственный лабиринт воспоминаний и размышлений.
Айтинг начал робко, издалека:
– Так мы, кажется, говорили о диких лошадях…
Сабурд увидел в глазах своего молодого собеседника разгорающийся огонь неподдельного, искреннего любопытства и живого интереса.
Дорога, тем временем, после долгого, изнурительного петляния по малозалесенной всхолмленной местности, вышла на берег красивой, бурной реки. Солнце начало опускаться за горы.
Сабурд спрыгнул с лошади и подал бессловесный знак одному из табунщиков: «Привал!»
– Здесь хорошее место для водопоя и купания. Здесь и заночуем, – пояснил Сабурд и опять внезапно замолчал.
Эта манера говорить: внезапно начинать и также неожиданно замолкать, несколько пугала Айтинга, но в то же самое время – завораживала. Молодой ковбой постепенно проникался глубоким уважением и любовью к старику. Мудрый, с богатейшим опытом скитальческой жизни, ковбой Сабурд знал множество растений и животных. Он знал язык птиц и умел подражать им. Доро́гой, он то и дело, незаметно для Айтинга, перекидывался короткими фразами с пернатыми существами, и птицы отвечали ему тем же, приветствуя путников заливистыми перепевами. Мало того, Сабурд знал следы и повадки практически всех зверей, обитающих в этой провинции. Но, прежде всего, знал и свято, беспрекословно исполнял Закон Тайги. Суть его, Сабурд объяснял так: «Быть в природе, а не на природе».
Вслед за старым ковбоем, Айтинг ловко соскочив с лошади, освободил ее от седла и, туго набитых, въючников. Юноша поцеловал лошадь в морду в знак благодарности за перенесенные тяготы пути и, погладив, отпустил на водопой. Сделав несколько продолжительных глотков из фляжки крепкого холодного чая без сахара, Айтинг занялся разжиганием костра. Старик, посмеиваясь, наблюдал за ним.
– Зачем столько вещей набрали? И еды, поди, полный въючник? В тайге ничего не надо.
– Да – а… – Айтингу нечем было ответить, и он сделал вид, что ничего не расслышал из-за шума реки и радостного, восторженного ржания лошадей.
– Совсем вы там в ваших городах разбаловались, – не унимался Сабурд, продолжая свое бурчание. – Чтобы быть свободным, надо уметь довольствоваться малым. А в тайге, все, что тебе нужно – верный конь, да еще голова в придачу. – Старик хитро ухмыльнулся про себя и бережно погладил своего коня. – Верно, говорю?
Скоро в котелке над костром закипела вода.
– У меня есть прекрасный кофе, – продолжая суетиться, сказал Айтинг. Он непрерывно что-то доставал из въючника и складывал на, раскинутый возле костра, брезентовый полог. Когда кипяток был разлит по кружкам, мгновенно примирившиеся спутники вдохнули ароматный запах кофе, смешанный с дымом костра. Брови старого ковбоя расправились. Старик показался Айтингу, только что родившимся, младенцем. Все время до этого казавшийся сумасшедшим, Сабурд вдруг превратился, прямо на глазах, в ребенка, радующегося и восторгающегося всем, что представало перед его взором. Этот неотесанный, грубоватый человек тонко чувствовал каждое мимолетное, невидимое изменение и волнение, происходящее в природе.
Сабурд неожиданно для себя вспомнил напутственные слова хозяина конезавода Саклунда – старшего: «Ты, уж, там просвети моего отпрыска. Расскажи ему все, что знаешь. Не за горами то время, когда он придет на мое место. А тебе есть, что сказать». Саклунд – старший с грустью посмотрел в глаза своему преданному работнику. «Старость не за горами. Ты что-то совсем сдал за последнее время. Пить много стал». О причине многодневных запоев Сабурда никто не знал.
… Живительная влага горячего напитка наполнила тело теплом. Старик встрепенулся и заговорил, скорее, не затем, чтобы просветить Айтинга, но чтобы разбудить и ощутить самого себя.
– Значит, вы изучали диких лошадей? Среди прирученных лошадей тоже есть дикие лошади. Лошадь – удивительное животное. Сколько живу, а не перестаю удивляться. – Глубокомысленно заключил Сабурд и, достав сигару, закурил. Продолжая свои мысли вслух, старик говорил без особого подъема и поначалу его монолог напоминал статистический отчет о прожитой жизни:
– Это мой шестьдесят шестой табун. Тридцать три года я клеймил лошадей: 20 лет у Вашего отца, а до этого у Вашего деда. Клеймение не было моим главным занятием – всего два раза в год. А вообще я был объездчиком лошадей. Это тоже целая наука, даже скорее, искусство. – Он говорил о себе в прошедшем времени, словно об умершем. Но Айтинг не придал этому значение, поскольку был полностью поглощен и очарован внезапной откровенностью и разговорчивостью старого ковбоя. После недолгой паузы старик, наконец, освободился от волнительности и скованности и продолжал монолог – исповедь:
– Дед Ваш взял меня молодым парнем, вроде вас. Я отслужил в Армии и слонялся в поисках работы и денег. Произошел знаменательный случай на ипподроме. Заболел наездник, а я подрабатывал конюхом-смотрителем на ипподромовской конюшне. Вот меня и попросили выступить. И, представляешь, я выиграл 10 заездов из 10. – Сабурд, довольный сказанным, погладил свои седые пышные усы.
– Все бы ничего. Но в этом мире зависти и зла люди не прощают друг другу успеха и славы. Старый наездник выздоровел. А потом меня выкинули на улицу. Но твой дед сжалился надо мной. Он узнал про эту историю. Он был заядлым игроком на скачках. Так я попал на этот конезавод. В то время это была еще одна конюшня.
Айтинг задумался о чем-то своем. С реки подуло прохладным ветерком. Лошади, вдоволь напившись чистой воды, разбрелись по поляне, полной душистой и полезной травы.
Сабурд неотрывно смотрел на одного жеребца, единственного в табуне – вороного красавца.
Черный скакун ходил и льнул все время к гнедой кобыле. Между ними завязалась дружба и молчаливый разговор. Кони умеют разговаривать молча, передавая свои мысли друг другу через жесты, движения и прикосновения.
– Можно было бы еще идти и идти – засветло пришли б на место, – сказал Вороной гнедой кобыле, лизнув ее шершавым языком в бок. – Старик сдал. Его тянет на воспоминания. Когда стемнеет, он будет пить «Виски». Тогда старик не смолкнет всю ночь. Вчера на конюшне он сидел возле меня, и целый час изливал душу. Пьяный. Вспоминал своего отца-индейца. – Гнедая ответила кивком головы, и вплотную приблизилась к Вороному, ластясь к его теплой шее. Ей тоже понравился молодой гордый конь.
– Скажи, Мустанг, – она звала его Мустангом, в знак уважения и отличия от всех. Вороной действительно был не похож на других, не только окрасом тела, но и своенравным, гордым, строптивым характером и резкими, дикими, непредсказуемыми повадками. – Тебе не страшно? Говорят, это очень больно? Там вон пегий скакун, у него уже есть одно клеймо.
