— Тише, тише, идут.

Дверь отворилась, но вошел только служитель, волоча за собой стул; он с кряхтеньем взобрался на него и приколол к стене какой-то листок. Эроальдо напряг зрение.

— Мы в разных группах, Томмазони, желаю вам удачи!

Эроальдо предстояло сдавать экзамены другой комиссии.

Он поспешил на поиски и вскоре узнал, что комиссия заседает на верхнем этаже. В коридоре толпился народ.

— Как вы думаете, успеют сегодня всех пропустить?

— Конечно,— ответила женщина, стоявшая рядом с Эро­альдо. (В соответствии с правилами конкурса, она была в очках.) — Вы что, никогда не участвовали в конкурсах?

Соискателей вызывали группами по десять человек.

«При первой же ошибке меня выгонят,— в ужасе подумал Эроальдо. — И за каких-то десять минут надо произвести бла­гоприятное впечатление на комиссию. Тут стоит рискнуть».

Через два часа вместе с девятью другими кандидатами вы­звали и его.

— Будьте осторожны,— шепнул ему на ухо председатель комиссии. — Учтите, что каждое ваше слово фиксируется.

Один из членов комиссии проводил его до прозрачной ка­бины и сунул в руку карточку. Но это была не его карточка. Эроальдо запротестовал. К нему поспешил рассерженный председатель. Эроальдо показал ему карточку и удостовере­ние личности. Сконфуженный председатель вполголоса про­бормотал слова извинения. Эроальдо тут же воспользовался благоприятным моментом.

— Я не сомневаюсь, что комиссия уважает человеческую личность,— напыщенно произнес он любимые слова своего директора.

«Кажется, я попал в точку!» Просиявший председатель чуть ли не в обнимку прошел с ним в кабину другого экзаме­натора и сказал:

— Прошу вас, проэкзаменуйте этого замечательного пре­подавателя, но только побыстрей.

Экзаменатор-историк, очевидно, человек весьма придирчи­вый, но трусоватый, включил магнитофон и пробурчал:

— Слишком торопитесь, молодой человек. Карточки вы заполнили с космической быстротой, но в них полно ошибок. Куда вы так спешили? Секунда — и вы узнали битву при Лациуме…

«Потому что в этом фильме снималась Сирена Мока…» — чуть не вырвалось у Эроальдо.

— …за две секунды узнали крестовые походы.

— По характерному вооружению,— сказал Эроальдо, но умолчал, что рыцари в шлемах с отверстиями для глаз, с ко­пьями, щитами, на которых изображены кресты, и лесом знамен впереди всегда чем-то напоминали ему технического ди­ректора школы.

— А известно ли вам, что крестовые походы относятся отнюдь не только к 1390 году?

— Все равно это Средневековье,— быстро ответил Эроальдо.

— Хватит! — прервал их заглянувший в кабину экзаменатор по литературе. — Теперь моя очередь. Вы хорошо подготови­лись?— С этими словами он включил записывающее устрой­ство.

— Я досконально изучил Кампоформа, — заплетающимся языком начал Эроальдо,— Макса Ривье, Пирелли…

— Неплохо, неплохо… Начнем с великих авторов, навсегда вошедших в историю. У кого из них, по-вашему, самый высо­кий научно-фантастический индекс?

— У Джакомо Леопарди.

— Джакомо Леопарди?!

— Конечно. Психоаналитическая критика извратила его на­учно-фантастический реализм. Но Коллеони в своем чудесном микрофильме о вариантах и столкновениях различных миров в пьесах Пиранделло отмечает (впоследствии его доводы го­рячо поддерживал швейцарец Ригатони), что правильное по­нимание…

— Не отвлекайтесь от основной темы.

— Хорошо. В «Патенте» Пиранделло явственно проступа­ют телефоретические и телекинетические элементы. Но стихо­творение Леопарди «К Сильвии» нужно понимать не в психо­аналитическом смысле, а как уход от времени. «Сильвия, ты еще помнишь?» Ведь это же бегство памяти в другие вероят­ностные миры, а слова «Какие надежды, какие сердца» можно истолковать как ключевой символ «пустой могилы». Очевид­но, поэт и Сильвия бежали в какой-то иной мир, но в пути Сильвия допустила просчет во времени; Леопарди возвраща­ется назад один и, холодея от ужаса, созерцает ее пустую мо­гилу. Возможно, Сильвия когда-нибудь и вернется, подобно мумии Руйша (сцена из потрясающего фантастического ми­крофильма по произведению того же Леопарди), но уже на­всегда потеряет память.

Эроальдо взмок от напряжения; экзаменатор уставился на него, обдумывая новый каверзный вопрос. Но Эроальдо уже закусил удила:

— По моему скромному мнению, следовало бы пересмо­треть оценку творчества Кардуччи.

— Это уже сделал Гоффредо Нуволари,— торжествующе возразил экзаменатор.

— Да, однако он не учел маленькой, но важной подробно­сти. В микроэтюде Паольери я заметил, что великий филолог бичует отрицательное отношение сторонников научно-мифо­логического анализа к трудам Кардуччи и призывает моло­дежь глубже вникнуть в их суть. Поэтому я хотел бы предста­вить на суд уважаемых ученых, профессоров университета, свою скромную гипотезу. Я считаю, что у Кардуччи мы нахо­дим научно-фантастическое обоснование принципа зимней спячки.

— Вы так думаете?

— Бог ацтеков пробуждается от зимнего сна, чтобы ото­мстить за свой народ. Его могущество привлекает «красав­ца-блондина Максимилиана», и временно торжествует возмез­дие. У Кардуччи мы встречаем научный реализм, что харак­терно и для «Монгольфьера» Монти, и для «Обрученных» Мандзони (сцена чумы). Все эти короткометражные фильмы очень подходят для слаборазвитых районов. Интересна также работа Пирелли о машине времени, использованной Фосколо в «Гробницах». Благодаря машине времени в людях прорыва­ется наружу все подсознательное…

— Да, но эта теория весьма спорна. Приведите, пожалуй­ста, пример использования машины времени в традиционной поэзии. Смелее, я вижу, что научно-фантастическая эстетика вам не чужда.

— У Пасколи.

— Пасколи? Но мы же используем его творчество, только когда требуется проиллюстрировать ботанические и зоологи­ческие фильмы!

— Пора покончить с недооценкой этого великого фантаста. Ригатони прав. Вы помните маленькое стихотворение об Одис­сее, возвращающемся в свое прошлое? Так вот, Ригатони от­крыл, что Одиссей не смог бы этого сделать, не будь у него машины времени. Ведь это очевидно! Одиссей возвращается назад, и происходит то же, что с магнитной лентой, когда не­чаянно нажимают на клавишу стирания. Одиссей был слиш­ком примитивен и не умел пользоваться машиной времени, он оставил клавишу нажатой — ж-жик! все стерто: циклоп, сире­ны, Каллипсо, да и само рождение Одиссея. Помните стихи:

Не быть ничем, не быть ничем, и больше ничего.

Но смерть — она страшнее небытия.

— Превосходно. Можете идти.

— А девственно-чистая, разумная собака Парини?..

— Я же сказал, вы свободны.

— Я могу опровергнуть древнефантастические ошибки Дзанелла в «Хрупкой раковине».

— Убирайтесь!

Служителям пришлось вытолкать Эроальдо, а он все тара­торил без умолку. В коридоре его поддержала чья-то забот­ливая рука.

— Как я отвечал? Как я отвечал? — растерянно спрашивал Эроальдо.

— Все в порядке, уверяю вас. Вы благополучно выдержали экзамен.

— Только вот перестарался немного,— съехидничал кто-то.

— Оставьте его в покое. Идемте со мной, коллега.

Повелительный тон, твердая рука: незнакомец уверенно повел его к лифту. Эроальдо успокоился и взглянул в лицо спасителя: старый седой преподаватель, качая головой, со­чувственно смотрел на него.

— Как они калечат молодежь! Нужно изменить всю систе­му. Но об этом уж я сам позабочусь. Я пишу книгу, которая наверняка вызовет скандал, но она необходима.

— Полную или короткометражную? — поинтересовался Эроальдо, выходя из лифта.

— Я пишу ее пером, это более действенно.

«Какой-то сумасшедший, только этого мне не хватало!» Эроальдо учтиво улыбнулся, одновременно пытаясь незамет­но улизнуть, но старик крепко держал его за локоть.

— Внизу, в подвале, вам придется подождать несколько ча­сов, прежде чем вы узнаете окончательные результаты кон­курса. Пойдемте со мной. Тут есть кафе-автоматы.