Клыков закончил рапорт. Мерецков оторвался от бумаг и встал:

– Позвольте представить вам: новый командующий Второй Ударной армией генерал-лейтенант Клыков. Можно сказать, ветеран Волховского фронта. Давно здесь воюет. Этот не подведет…

Клыков удивленно смотрел на командующего, потом перевел взгляд на Запорожца.

– Поздравляю, генерал! – выкрикнул Мехлис.

– Да, – продолжал Мерецков, – генерал Соколов отстранен от должности. Со Ставкой вопрос согласован. Принимайте армию, Николай Кузьмич, и продолжайте операцию.

Открылась дверь. Вошли, спросив разрешения, начальник штаба и начальник артиллерии.

– Ваши новые подчиненные, генерал, – сказал Мерецков, улыбаясь.

Улыбка показалась Клыкову вымученной, несколько виноватой.

– Продолжать операцию, – медленно произнес Клыков. – Но с чем ее продолжать? Насколько мне известно, армия снабжена из рук вон плохо…

– Выбирайте выражения, командарм, – строго проговорил молчавший до того Запорожец. – Разумеется, отдельные недостатки имеют место, но…

Клыков перебил члена Военного совета. Повернувшись к начальнику артиллерии, он резко спросил:

– Снаряды есть?

– Нету, – ответил тот. – Все израсходованы.

– Так, – сказал Николай Кузьмич и развел руки в стороны. – Так с чем же, извините, прикажете наступать, товарищ командующий? Без снарядов?

Мерецков вспыхнул.

– Ты военный человек, Клыков! – отчеканил он. – Приказано продолжать операцию, – значит, обязан наступать… Понял?? А за невыполнение приказа знаешь, что с нашим братом бывает? Тоже мне… Разговорился! Я, может быть, сам…

Мерецков запнулся, искоса взглянул на Мехлиса. Лев Захарович молчал.

Клыков затвердел лицом, обозначил скулы, упрямо сжал губы и уставился поверх головы Мерецкова в угол.

Все молчали.

– Итак? – спросил Мерецков. – Ваше слово, командарм…

– Без снарядов, без дополнительного времени на организацию наступательной операции вести армию в бои нельзя, – твердо произнес Клыков. – И вы, товарищ генерал армии, знаете об этом не хуже меня.

– Знаю, но…

Кирилл Афанасьевич вздохнул. Спокойным, усталым голосом сказал:

– Хорошо. Что вам надо, Клыков?

– Снаряды. И время…

– Сколько вам потребуется снарядов?

– Не менее пяти боекомплектов на прорыв немецкой обороны и по два боевых комплекта на каждый день боя. Кроме того, я прошу дать мне пять суток на организацию наступления. За это время необходимо восполнить потери, которые понесла армия…

Мерецков повернулся к Запорожцу:

– Слыхал, Александр Иванович? Дает наш новый командарм… Откуда я их возьму, снаряды? Мне ведь не жалко, только вот где взять… Негде, Клыков. Весь фронт на голодном пайке. Знаешь ведь: наступаем всюду. И здесь, и в центре, и на юге… Все резервы на строжайшем учете Ставки.

«Может быть, поначалу резервы создать, а потом и наступать… всюду», – подумал Николай Кузьмич, но вслух сказать не решился, да и не его это дела – решать за Ставку ВГК.

– Словом, – продолжал Мерецков, – даем на эту операцию по три четверти боекомплекта…

– Курам на смех, – ответил Клыков. – Мне даже как-то странно слышать это, товарищ командующий.

– Александр Иванович, – заговорил Мерецков с Запорожцем, – как ты посмотришь, если мы отдадим Второй Ударной наш неприкосновенный запас? Давай-ка посчитаем.

Кирилл Афанасьевич взял карандаш и лист бумаги, подсел к члену Военного совета, они говорили вполголоса, а Мерецков черкал карандашом по бумаге.

Клыков сначала смотрел на них, потом перевел взгляд на Мехлиса. Лев Захарович вдруг подмигнул ему. Клыкову стало зябко.

– Вот, – сказал командующий фронтом и поднес листок к глазам, – слушай, Клыков. Получишь сразу полтора комплекта, потом, с началом операции, еще два. От сердца отрываем… Доволен?

– Мало, – сказал командарм.

– Ну, знаешь! – возмутился Мерецков и хлопнул листком по столу, припечатал его ладонью.

Мехлис сделал вдруг предостерегающий жест рукой.

– Товарищ Клыков прав, – сказал он. – Что за наступление без снарядов? Действительно, Верховный главнокомандующий требует тщательно беречь резервы. Они нужны для решительного удара, в ближайшее время мы разгромим противника и вышвырнем его с нашей земли к такой-то матери. Верно и то, что вашей операции по освобождению Ленинграда придается огромное значение. Поэтому надо удовлетворить просьбу командарма. Как представитель Ставки обещаю вам, генерал, что вы к началу операции получите три боевых комплекта. Остальные два будут подвезены в ходе боя… Принимайте армию и докажите нам, на что вы способны. Действуйте, генерал!

Мехлис порывисто приблизился к Николаю Кузьмичу, стиснул его руку и потряс ее.

– А время?! – воскликнул Клыков. – Сколько дней даете на подготовку?

– Три дня, – жестко ответил Мехлис. – Ни часом больше… Согласно приказу Ставки Волховский фронт начинает общее наступление тринадцатого января.

Лейтенант Кружилин роту вел в атаку впервые. Правда, осенью прошлого года ему довелось три дня командовать батальоном, но тогда были иные условия, да и от батальона осталось меньше полусотни красноармейцев, а с ними раненный в ногу командир полка. Они его все же вынесли к своим. Вскоре ранило и Кружилина, ранило до обидного бестолково. Отводили их часть во второй эшелон на отдых и пополнение, и тут, в сотне километров от переднего края, угодили под бомбежку. Осколок хватанул Кружилина повыше бедра, приличные штаны из диагонали испортил, полушубок новенький разорвал, а главное – снес с тела добрый кусок мякоти. «Бифштексу состругал», – острил усатый санитар, перевязывая лейтенанта.

Этот «бифштекс» раной оказался нудной и заживающей плохо. Новый год Кружилин встретил в госпитале. А в первых числах января отправился из Вологды в Малую Вишеру, где расположился штаб Волховского фронта. Здесь собрали с сотню выписавшихся из госпиталей командиров. Тут были и носившие на петлице сиротливый кубарь младшие лейтенанты, и мужики с солидной капитанской шпалой.

Кружилин был зачислен во Вторую Ударную армию и принял роту в бригаде полковника Жильцова. Стрелковая бригада готовилась к броску через Волхов на левом фланге армии. Перед ее частями был западный берег реки Волхов, а на нем – поселок Ямно. Вот по нему и следовало наносить удар. Сначала Ямно, а там видно будет.

…Поднялась ракета, рассыпалась зелеными искрами, погасла.

Военным Олег Кружилин был не то чтобы кадровым, но мог считать себя ветераном, поскольку попал уже на вторую в своей жизни войну. Когда в 1939 году началась финская заваруха, Кружилин учился на пятом курсе философского факультета в Ленинграде. Лыжник, чемпион города, Олег оставил университет и отправился штурмовать линию Маннергейма. Ему повезло. Олег не обморозился, не попал под пулю «кукушки», не сумели его снять и финские разведчики, когда Кружилин стоял на посту, а шюцкоровцы проникли в расположение батальона. Олег получил орден Красной Звезды, звание младшего лейтенанта и в университет уже не вернулся.

Финская война и все то, что с нею было сопряжено, заставили Кружилина произвести переоценку духовной базы, на которой он прежде основывался. Олег понял вдруг, как были далеки они, философы-студенты, от того, что именуется Жизнью, Бытием, понял тщетность постижения истины по книгам, предчувствуя, что в недалеком будущем грядут великие испытания для народа, которые необходимо пройти и ему тоже.

…Командиры взводов принялись поднимать людей в атаку, а с того берега, высокого, обрывистого, забили вдруг немецкие пулеметы. Люди поднимались неохотно. Замешкался второй взвод, и Кружилин подобрался поближе, помедлил мгновение, потом быстро сказал себе: «Три, четыре…», удивительно легко, будто тело уменьшилось в весе, выпрыгнул из траншеи.

– За мной! – закричал Кружилин и не оглянулся назад, не допуская и мысли о том, что рота не встанет, не пойдет за командиром.