— Рао-Сагиб — коммунист? — спросил Портер.

— Нет! — Бок покачал головой. — Опасаться нужно прежде всего инженера Зобиара. Это стопроцентный, коммунист, прямо сказать — опаснейший, несгибаемый человек. К тому же имеет большое влияние на Рао-Сагиба. А сам Рао, хотя и не коммунист, но тоже «красный» какого-то особого толка… — Бок с видимым трудом подбирал определение. — Он вообще странный человек, философ, фантаст… Мне доподлинно известно, что Зобиара уговаривал Рао-Сагиба передать свои открытия социалистическому лагерю, но старик находит, что конечная задача островитянами еще не решена.

Итак, нужно спешить, пока в отношении вас не приняты какие-нибудь новые решения, которые могут связать нас по рукам и ногам. Вертолетом никто из присутствующих управлять не умеет? Нет? Значит остается теплоход. Как только научная документация и ценности окажутся в наших руках, мы должны во что бы то ни стало овладеть судном. Капитану Рамиресу нужно немедленно согласиться на сделанное ему предложение и принять участие в ремонте «Ломоносова». Пусть он там вербует людей. Вывести перед уходом из строя вертолеты, во избежание погони, помочь Рамиресу провести судно через секретный проход в рифах — это я беру на себя.

Портер и Хаутон согласились, не колеблясь. Когда Рамиреса посвятили в этот план, он сказал коротко и решительно:

— Согласен.

Один Бейтс мямлил что-то неопределенное, отлично понимая всю рискованность затеи.

— Отставать невозможно, — заявил ему Портер. Бейтс даже позеленел.

— Пя-пя-теро против всех островитян! — простонал он. — Но ведь нас мо-могут у-убить!

— Это еще вопрос: убьют ли вас островитяне, — сказал Рамирес. бросая на Бейтса зловещий взгляд. — А вот если вы струсите, то я сам задушу вас, как котенка, вот этими самыми руками.

Бок хотел уходить, но Хаутон задержал его, чтобы задать вопрос, давно вертевшийся на языке:

— Скажите, Бок, вы слышали что-нибудь в последнее время о гарсемальских событиях?

— Как же! За день до вашего прибытия было сообщение, что мятеж подавлен. Правительственные войска взяли верх, генерал Эстрада сдался на милость победителей.

Рамирес совершил роковую ошибку, заключив Крюкова в трюм. Иначе охотники за Ноевым ковчегом получили бы шифрованную радиограмму, искавшую их в эфире: «Операция „Джунгли“ бесперспективна. Немедленно возвращайтесь».

Уже став на подоконник, Бок обернулся.

— Да, кстати, весточка о вашем «Атоме». Два дня назад шхуну выбросило на рифы с южной стороны острова.

Известие заинтересовало всех. Как? «Атом» цел?

— Кажется, еще цел! — ухмыльнулся Бок. — Посудина довольно прочно сидела на рифах до нынешнего вечера. Но если вы хотите послать вашей шхуне последнее «прости», то сделайте это поскорее, до первого шторма… И он исчез в темном прямоугольнике окна так же бесшумно, как появился.

Крюков очнулся много спустя после того, как члены экспедиции покинули «Атом». Он долго, бесчувственный, перекатывался по полу рубки, которая ходила ходуном вверх и вниз. Несколько раз радист сильно ударился о ножки стола, и. это привело его в чувство.

Снаружи свистело, ревело, грохотало. Крюков сел, потрогал затылок. На волосах запеклась кровь. Начал припоминать, как в рубку ворвался капитан Рамирес, как он боролся с ним. Потом в памяти был провал.

…Рамирес оглушил радиста ударом пистолетной рукоятки по голове. Подняв табурет и прикинув его на руке, он в два удара разбил рацию. Потом покинул рубку и замкнул ее на ключ.

Табурет был массивный, из какого-то тяжелого дерева, и Крюков, выбил им дверь рубки. На палубе был полный разгром. Две мачты срезало словно ножом. Антенна исчезла. Третья мачта лежала вдоль палубы, расщепленная у основания. Упади она иначе, «Атом» лег бы набок. Остервенелый ветер нес над палубой низкие черные облака, трепал обрывки парусов и такелажа, толок дождь, как в ступе. Цепляясь за дверь рубки. Крюков с горестью глядел на все эти разрушения.

Циклон, центр которого прошел далеко от «Атома», задел шхуну только краем, иначе бы судну не сдобровать.

Скоро над океаном снова засияло безмятежное небо и только крупные волны, продолжавшие ходить по поверхности, напоминали о том, что здесь недавно бушевала стихия.

Крюков начал с того, что наведался в трюм. Вода заполняла его наполовину. Просто непостижимо было, но «Атом» еще держался. Однако такие казусы редко, но случаются. Человек с тяжелым ранением сердца продолжает жить минуты, даже часы, ставя в тупик врачей, опрокидывая все прогнозы. Торпедированное судно, как это не раз случалось во время последних двух мировых войн, не хочет умирать, несмотря на чудовищные пробоины. Так и «Атом» упорно не хотел идти на дно, словно набитый пробкой.

Крюков разыскал топор, обрубил и скинул за борт рваные снасти.

Он умел ходить на шлюпке, понимал судовождение, но самый приблизительный осмотр доказал ему, что шхуну вести дальше невозможно.

Крюков вернулся к осмотру рации, которая сперва показалась ему поврежденной безнадежно. Мобилизуя всю свою изобретательность, он попытался привести ее в порядок. В ящике стола нашлись инструменты. В течение нескольких часов Крюков, забыв про боль, усталость и голод, возился с аппаратурой, переделывал схему, переставлял лампы, устраивал лучевую антенну.

Терпение и навык взяли своё, рация начала действовать.

Сперва он попробовал работать на средних волнах, но ничего не выходило. Тогда Крюков устремился в эфир на коротких, разыскивая родные голоса. Ему удалось поймать позывные «УА3ВН». О, радость! — пятизначная комбинация цифры и букв означала, что это советская любительская станция.

— Кто зовет? — спрашивал «морзянкой» далекий соотечественник.

— Слушайте, слушайте! — застучал Крюков. — Я, советский моряк Крюков с теплохода «Памир», обманом завлечен на иностранное судно и брошен в океане на гибнущей шхуне. Кто вы?

— Московский радиолюбитель, учащийся 9 класса 237 школы Прокошин. Не теряйтесь, товарищ моряк, давайте ваши координаты. Перехожу на прием!

— Я нахожусь (Крюков передавал координаты, которые слышал от Рамиреса) — нахожусь в Тихом океане между 130 градусом и 140 градусом западной долготы и экватором и 10 градусом южной широты. Могу продержаться еще сутки, может, быть двое. Прошу учесть, что меня непрерывно…

Чудо кончилось. Крохотная, затерянная в океане радиостанция, связавшаяся через огромные пространства с родной землей, перестала работать. Батареи иссякли.

Радиограмма, переданная Крюковым, осталась незаконченной. Сообщив координаты, он не успел добавить: «Учтите, что меня непрерывно сносит течением на юго-восток».

Это явление Крюков заметил сразу, едва шквал сменился штилем. Шхуна двигалась в полосе ярко-зеленой воды, резко отделявшейся от темно-синей поверхности океана.

«Великий или Тихий» равнодушно и размеренно катил свои волны, и, казалось, никому во всей вселенной не было дела до комсомольца, брошенного на плавучем гробу в безмерной шири океана.

Неправда! Множество людей были заинтересованы и обеспокоены судьбой радиста, и прежде всего это были советские люди.

Крюкова хватились перед самым отходом судна (рация на стоянках, как обычно, не работала). Капитан «Памира» Афанасьев посетил начальника полиции Кальяо синьора Маркинеса.

Маркинес только руками разводил:

— Моряки любят покутить, посещают разные притоны. А в Кальяо есть места, где выпивший человек исчезает бесследно.

— Наши моряки по притонам не ходят, — сказал Афанасьев. — А пропавший Крюков — человек совершенно непьющий. Здесь что-то другое.

— Все возможно, все возможно, — заохал, закатил глаза Маркинес. — Может быть, синьор Кри…Кру… Криу-ков, — с трудом выговорил он и осклабился, — не пожелал возвращаться в Советскую Россию и решил остаться в Южной Америке?

Но тут Афанасьев так посмотрел на него, что начальник полиции осекся.

— Если вы не желаете заняться поисками нашего члена экипажа, — сказал Афанасьев, — я буду вынужден сейчас телеграфировать министру внутренних дел. Здесь, несомненно, имеет место преступление.