Будильник выдернул меня из очередного кошмара. В последнее время я уже не просыпаюсь с криками в холодном поту – просто открываю глаза, и некоторое время безучастно пялюсь в серый потолок, пока сердце не перестанет колотиться, и я снова не смогу нормально дышать.

Одно и то же, с разными вариациями, из ночи в ночь, из месяца в месяц.

Я стою, опираясь на косяк кухонной двери, и с улыбкой наблюдаю за своей семьей. Мама испекла на завтрак блинчики, они благоухают на всю квартиру, как и клубничное варенье, сверкающее глянцевыми боками крупных ягод, издалека похожих на свежие. Мой младший брат Игорь сидит с краю, с удовольствием жует свернутый в конверт блинчик, не особо торопясь в школу. Папа улыбается, украдкой поглядывает на огромные часы, висящие над столом. Он их недавно повесил, сказал, что постоянно опаздывает на работу, а так перед глазами – безжалостное к маминой кухне напоминание.

Цвета во сне яркие, можно сказать, нереальные, как и звуки, запахи, ощущения. Все помноженное на десять: слишком ослепительный свет утреннего солнца, бьющего в окно, слишком громкое тиканье часов, слишком сильный запах клубники, и слишком я счастлива и безмятежна, находясь в кругу своей семьи.

Краем глаза замечаю в окне движение. Мы живем на пятнадцатом, и весь город, как на ладони. Перевожу взгляд и цепенею. На наш дом издалека несется огненная лавина, сметающая все на своем пути… Или цунами стометровой высоты… Или ударная волна, ломающая многоэтажки, как картонные коробки… Или еще десятки разнообразных бедствий, которые только может вообразить мой изобретательный мозг. А я стою в дверях, застывшая как истукан, не в силах выдавить ни слова. Не могу ни предупредить, ни помешать…

Ничего не могу.

Хуже всего неизвестность. Не знать, живы мои родные или погибли в одно мгновение, как и миллионы людей на Земле. Мальцева заверяет, что многие выжили, по крайней мере, в бункере есть доступ к спутникам, и те шлют данные. И будут слать еще много лет, пока не выйдут из строя приборы.

Сердце, наконец, успокаивается. Я встаю, ежась от прохлады. Во всех комнатах поддерживают одинаковую температуру – восемнадцать градусов. Кто решил, что она самая комфортная для жизни? Не знаю, как остальные, я – постоянно мерзну. Беру полотенце, зубную щетку, пасту и отправляюсь в конец коридора к общей душевой. Для таких, как мы, безбилетников, не предусмотрены удобства в личных апартаментах. Хорошо хоть эти самые апартаменты отдельные, пусть всего три на три метра. Не представляю, как бы я жила в одной комнате еще с кем-то. И так постоянно бужу соседей криками.

Стены в жилом секторе тонкие, из облегченного гипсокартона, мебель из пластика, как почти все остальное. Одежда – серые комбинезоны, одинаковые для всех безбилетников, с порядковым номером на груди. Иногда мне кажется, что мы в тюрьме.

Сегодня, как и весь предыдущий месяц, я прикреплена к кухне. Стою на раздаче. Не пыльная работенка, совсем не то, что мыть полы или работать в грибных или овощных павильонах. Хорошо, что девушек туда подряжают только на время сбора урожая, в остальное время там трудятся парни.

– Привет.

– Привет, – ответила Настя. Она уже надела белый халат, фартук, чепец и перчатки. – Поторопись, через десять минут начинаем.

Я кивнула, сдернула с вешалки форму и пошла переодеваться. Анастасия Трушина – моя лучшая подруга. Мы единственные, кто здесь оказался из химического факультета МГУ, единственные, кого отобрали из сотен студентов. Остальным не повезло, или повезло, с какой стороны посмотреть.

В одно мгновение из умниц, красавиц, надежды и опоры университета, обласканных почестями, похвалами, десятками грамот и медалей на международных конкурсах и олимпиадах, мы превратились в кухарок, поломоек, фермеров.

В бункере нет никого старше двадцати двух, из обслуги, само собой, безбилетников. Среди мажоров, как мы их называем, можно встретить и шестидесяти, и семидесяти летних. Всем хочется жить, даже старичкам. Я слышала, что у одного из спонсоров вообще рак третьей стадии, но он купил билет, чтобы протянуть свое существование еще на пару лет. А мог бы отдать билет одному из многочисленных внуков. Но у миллиардеров эгоизм – основная черта характера, самопожертвование им не свойственно.

Нас же выбирали как племенной скот – последний курс престижного вуза, высокий IQ, продуктивное, скорее полезное в будущем образование, крепкое здоровье… только в зубы не заглядывали, хотя, может, и заглянули – полные медицинские карты у них были.

– Двойную запеканку со сметаной, чашку кофе и круассан. И побыстрее, девушка. – Знакомый голос прозвучал как всегда высокомерно и нагло, словно я официантка на побегушках, а он властитель мира. Я подняла голову – на меня через прилавок смотрел Максим Северинов.

Специально обошел Настю, Катю, стоящих ближе к входу. Месяц работаю на раздаче, и месяц этот мажорчик берет еду только у меня. Я положила два кусочка запеканки, обильно полила сметаной и поставила тарелку на его поднос. Потянулась за круассаном.

– Сметану отдельно, – парень брезгливо взял блюдо и швырнул на прилавок. Тарелка чуть не съехала на разложенные внизу контейнеры с едой, я успела перехватить ее в последний момент. Справа в мою сторону прилетел сочувственный взгляд от Насти.

Это было уже не первый и даже не второй каприз мажорчика. За месяц их набралось достаточно. То яичница суховата – можно подумать, я ее жарила, то суп слишком горячий – трудно подождать пять минут, пока остынет, то салат несоленый – а солонки на столах зачем стоят?

Я молча взяла еще одну тарелку, положила два куска запеканки, зачерпнула половником сметану, наполнила ею розетку для повидла, поставила рядом. Кофеварка как раз закончила варить кофе.

– Можешь же, если захочешь, – соизволил произнести Максим, забирая поднос.

Подошедший со спины Иван хлопнул дружбана по плечу:

– Учишь прислугу? – оскалился он, – молодец. Пусть знают, на кого они будут работать в будущем.

Две девушки с силиконовыми бюстами и гладкими, словно кукольными лицами, идущие мимо с уже полными подносами, манерно захихикали.

– Ах, да, – Максим повернулся, – я хотел капучино, а не экспрессо.

С мерзкой ухмылочкой он протянул чашку. На моем лице не отразилось ни грамма эмоций. Молча взяла чашку, стараясь не касаться пальцами его пальцев, отставила в сторону. Сама потом выпью. Включила нужную программу на кофеварке.

Весь прошлый месяц он пил экспрессо. Помню, даже ругался по этому поводу, что я сделала не двойной, какой он пьет постоянно, а одинарный. Раньше я огрызалась, что не обладаю телепатией, и у него есть язык, чтобы озвучить заранее, как делают все нормальные люди. Потом поняла, что бесполезно. Он как капризная кинодива каждый раз меняет предпочтения, и я мозг сломаю, пытаясь угадать, с какой ноги он сегодня встал.

Лучше молча делать и не влезать в перепалки, потому что, казалось, он только этого и ждет.

Макс поставил чашку с высокой пенкой на поднос и отошел. Иван, оттирающийся у моего прилавка, решил добавить:

– Ну как, нравится обслуживать? – я не ответила, – а могла бы не работать, как мы. Развлекаться, тусить, бухать.

– Да я бы свихнулась от такого времяпровождения, – решила все-таки высказаться. Достали. Сначала один, потом другой. – У меня мозг, в отличие от твоего, не триединый.

Иван растерялся. Пару секунд он хлопал глазами, понимая, что его оскорбили, но не понимая, как.

– Триединый, значит, рептильный, – к нам опять подошел Максим, – такой у рептилии. Примитивный. Я салфетки забыл.

Умный какой. И смотрит насмешливо, словно попал сюда не по билетику, оплаченному родителями, а по отбору, как мы. Спрашивается, зачем вернулся? Салфетницы стоят на каждом столе.

– Ты что несешь, девка?! – Иван озверел мгновенно, – да ты знаешь, кто я?!