Я резко повернула к нему голову, сердясь на эту неслыханную и неожиданную от него дерзость. Димка смотрел на меня с каким-то странным выражением, словно внимательно считывая мою реакцию. Я глазами показала ему, что руку следует убрать. Но он не отреагировал и потянулся ко мне ближе. А Кент, такой внимательный обычно, словно забыв обо мне, по-прежнему ничего не видел. Но что случилось бы, если бы он увидел? Ударил бы лучшего друга? Или подумал что-то не то обо мне? Это была безвыходная ситуация, если ничего не предпринять, поскольку Димка не хотел понимать моих строгих взглядов, а сказать вслух – значит обострить ситуацию.
Злясь на них обоих и на себя заодно, я сделала то единственное, что мне оставалось: я резко встала со ступенек и вернулась на лавочку, где напротив все еще тешились Алик и Монтана. Там я закурила, почиркав на нервяке несколько раз зажигалкой и не глядя ни на Лешку, ни на Димку.
Успокоившись немного, я покосилась на остававшихся на ступеньках друзей. Кент смотрел на меня. Поймав мой взгляд, он улыбнулся слегка и кивнул едва заметно. Какая-то незнакомая мне еще радость и нежность почудилась мне в его сияющих голубых глазах.
Мальборо флегматично курил и не подавал никаких признаков интереса в мою сторону. Лишь один раз, заметив, что я на него смотрю, прищурился и подмигнул мне весело, а потом снова занялся своей обожаемой сигаретой.
Наконец, Алик отвлекся от Монтаны, сел и тоже закурил.
– Тебе же нельзя, – предостерегла Алька, отплевываясь.
– Ну и что? – лениво отмахнулся Алик. – А все-таки скучно в больнице, с вами веселее.
– Нет, я бы убила просто того, кто это сделал, если б знала, кто это! – в сердцах выпалила Алька.
Алик усмехнулся:
– Я бы тоже это сделал, если б знал, кто.
– И чего вы сидите? Езжайте на Верхнюю и бейте первых попавшихся, – предложила Алька. – А то время зря тратите на одиннадцатую.
– Не понимаю, зачем драться между собой, – поддержала я. – Собрались бы тогда всем Новым городом и отделали верхачей.
– Во-во, – кивнула Монтана.
– Хорошая мысль, черт! – вдруг оживился Мальборо. – Надо предложить Канату и Кролу, – и пересел ко мне на лавочку.
– Нет, ну в больнице… я по тебе соскучился, – снова начал Алик, потянув руки к Алькиной талии.
– Да ты уже десятый раз это говоришь! – Алька отмахнулась от него как от назойливой мухи. Ее сейчас захватила мысль о возможном объединении новогородских контор.
– Здесь болит, – пожаловался Алик, ударяя кулаком себя в грудь. Он уже не пытался давить ей на жалость, понимая, что момент упущен, и просто выкобенивался.
– Щас как тресну – и все пройдет! – пообещала Монтана.
– Ты что же? Новое землетрясение мозга хочешь вызвать? – притворно испугался Алик.
– Ага.
– Не любишь ты меня, – вздохнул он, и снова началось: поцелуи, хихиканье, дрыганье ногой и отплевывание.
Кент, молчавший до сих пор, бросил докуренный бычок в сторону, переглянулся с Мальборо и пошел вверх по лестнице, сообщив:
– Сейчас вернусь. До Мишки дойду.
Когда он скрылся из вида, Димка тут же снова притянул меня к себе.
– Кончай! – снова рассердилась я и ударила его по рукам.
– Ну все, все, – примирительно сказал Мальборо, выставляя открытые ладони передо мной, словно сдаваясь. – Больше не буду, – он даже немного отодвинулся от меня в подтверждение своих слов.
Я не понимала, что нашло на Димку. Раньше он такого себе не позволял, тем более при Лешке. Даже если предположить, что я ему нравлюсь, то было бы логичным с его стороны руки распускать, когда нет рядом Кента. А тут? И этот странный взгляд Лешки потом. Они что, проверяли меня что ли?
Вскоре вернулся Кент, который принес Мишкину гитару. Сам Мишка сказался занятым и к нам не спустился.
– Кто играет-то? – поинтересовался Алик, опять отрываясь от Монтаны.
– Она, – Кент кивнул в мою сторону и сел рядом со мной с другой стороны. – Мы же так и не услышали, как ты поешь, – шепнул он мне, с улыбкой вручая инструмент.
Это было немного неожиданно, я растерялась, принимая гитару, и взялась проверять, настроена ли она. Гитара была настроена.
– То-то я смотрю: никто играть не умеет, а гитару несут. А все странно: девчонка и вдруг на гитаре умеет играть. Я еще, например, только на лады пальцы ставить учусь и струны дергать, – Алик нетерпеливо подался вперед, чтобы лучше рассмотреть, куда я ставлю пальцы на грифе.
– Ниче, и ты будешь играть, – уверил Мальборо. – Сашка научит. И меня заодно. Хоть одну песню.
– Что играть-то? – спросила я, готовая услышать обычный ответ «чтоб душа развернулась и потом свернулась».
– А свое че-нить, – откликнулась Монтана. За это я и хотела ее иногда прибить: она постоянно заставляла меня раскрывать мои небольшие секреты на публике.
Парни не знали, что я иногда писала стихи и даже песни. Не считая это чем-то особо серьезным, я записывала в минуты вдохновения приходившие мне на ум строки и откладывала тетрадку в стол. Когда научилась играть на гитаре, я некоторые свои записи переделала в песни и проигрывала их на небольшом диапазоне простых аккордов. Музыкой я никогда не занималась, из нот знала только их названия и последовательность расположения на нотных линиях. Поэтому вообще считала, что все это не серьезно, просто от души, для эмоциональной разгрузки. Но Алька почему-то решила, что я гениальна (видимо, потому что сама она не умела писать стихов) и что об этом надо рассказывать всем, кого она сочтет достойным. От этого я чувствовала себя глупо, и мне это не нравилось.
– Ладно. Памяти Цоя, последняя моя, – сказала я, сразу же подумав, что надо было вернуться к так и не сыгранному «Дому солнца», хоть позора меньше.
Я перебрала струны потихоньку и взяла первый аккорд.
За этой песней Мальборо попросил сыграть что-нибудь, сочиненное самим Цоем. Все новые и новые песни – еще примерно штук шесть – образовали целый концерт. Алик и Мальборо иногда подпевали мне на припеве, если запоминали какие-то слова. Алька и Лешка слушали молча, и иногда я ловила Алькины знаки Кенту: мол, я же говорила! Вскоре мой репертуар иссяк, остальное я просто не помнила наизусть без шпаргалки.
– Слышь, тебе в «Утреннюю звезду» надо, – посоветовал Алик.
– Ну уж нет! – воспротивилась я. – Ни за что.
– Если еще что-нибудь напишешь, зови меня. Я хочу первым услышать, – попросил Кент с улыбкой. Я пыталась понять, шутит он или ему правда понравилось, и оттого смотрела на него с подозрением.
– О, и меня зови. Заодно будешь меня учить, – напросился Мальборо, который давно хотел научиться играть и не раз об этом говорил. Но Мишка был часто занят, а других учителей для него не находилось.
– Надо будет, сами придете, – сказала им Монтана. В такие минуты мне казалось, что она давно уже чувствовала себя моим продюсером и лишь нелепая, непонятная никому причина мешала воплотить эту роль в жизнь. – А нам домой пора, да ведь, Сашк?
– Мне тоже так кажется, – согласилась я. К тому же, в голове у меня все время вертелись слова «напиши мне». Я ясно помнила, что Мишка пел песню с этими словами, но других слов никак не могла вспомнить. И поняла, что сейчас же хочу написать свою песню.
– Тебя проводить? – осведомился Кент для порядка. Очевидно было, что в условиях сложившейся ситуации он не оставил бы меня без присмотра.
– Да, – наудачу ответила я, даже не слыша его вопроса.
Мы сдали гитару обратно Мишке и отправились ко мне домой. Алик с нами не пошел – плохо еще себя чувствовал для дальних прогулок.
Всю дорогу я находилась в некоей прострации, пытаясь настроиться на мысль, которую хотела изложить в стихотворной форме. Я представляла картинку, распределяла по ней детали и роли. В голове вертелись подходящие рифмы и некоторые отдельные строки. Лешка что-то говорил, задавал иногда вопросы, но ответа не получал, я была мысленно очень далеко от него.
Едва все разулись, я убежала в свою комнату и закрылась от них, чтобы никто не вздумал мне помешать. Алька, привыкшая к этой картине за последние пару лет, тоном экскурсовода сообщила удивленным парням:
