На Рождество Иоанна Крестителя, Предтечи Христовой, Палеолог назначил комиссию голосовать за римское учение. Из двадцати семи лиц, имевших право голоса, семнадцать высказались против Унии.
В тот момент, когда объявили подсчёт, слуга, подававший императору чашу с вином, случайно кашлянул. Палеолог так его огрел своей тростью из слоновьей кости, что у бедняги, верно, хребет переломился.
Праздник Пророка Христова Иоанна Крестителя флорентинцы справляют с большой торжественностью. В реке, правда, не купаются, как у нас, но веселятся, пляшут, вина при этом почти не пьют. Видел я у них любопытную забаву: надувают шары из тонкой кожи и запускают в воздух. С этими шарами, привязанными веревкой к руке, носятся по всему городу, и взрослые, и дети малые.
Я сопровождаю Исидора в прогулке. Митрополит исполнен скорби, будто не праздник вокруг, а похороны. Для него, пожалуй, действительно похороны – надежда на воссоединение церквей умерла. Мы направляемся в дом, где живёт Плифон, в дом, где он устроил Платоновскую Академию.
На фасаде палаццо изображен солнечный диск с длинными развевающимися волосами. Под диском – диковинные геометрические фигуры, непонятно что означающие.
В комнате с широкими окнами от пола до потолка беседуют четверо: хозяин дома, Виссарион никейский, Торквемада и высокий красивый человек.
«Похож на брата», – думаю я. Так оно и есть, это Дмитрий, деспот Мореи и Пелопоннеса, брат Иоанна VIII Палеолога.
– Я готов удалиться, – произносит Плифон. – Вы просили устроить встречу, я её устроил.
– Прошу вас, останьтесь, – говорит Торквемада. – Без вашего мнения нам будет трудно. Это глупо, перемахнуть с божьей помощью через пропасть и свалиться в крохотную ямку.
– Глупо, – соглашается Виссарион. – У императора не хватило воли. Его можно понять. После смерти патриарха, без единства с митрополитами, он становится в положение изменника православной вере.
– Кому он это будет объяснять? – сказал Торквемада. – Туркам, которые без затруднения возьмут город и вырежут христиан? Или ангелам на небе? Да, султан Мурад миролюбив, но будут ли мирными его наследники?
– Я уже высказывал эту мысль, – сказал Плифон. – При отсутствии патриарха, любое решение Собора является юридически спорным. В конечном счете, признавать или не признавать воссоединение церквей – будет зависеть от воли конкретного правителя. И от тех обстоятельств, в которых окажется его земля.
– Я говорю о том же, – сказал Торквемада. – В текущий момент не столь важно мнение славян и кавказских народов. С ними ещё немало придётся потрудиться. Если же падёт Константинополь, то, с большой степенью вероятности, эти земли перейдут под влияние последователей пророка Магомета. Они так давно под татарами, что, по сути, ими и стали.
– У брата нет уверенности, что европейские государи готовы оказать серьезную военную помощь, – сказал Дмитрий. – Понятно, что он колеблется. Если крестовый поход не состоится, ему остаётся рассчитывать только на народную поддержку. С этой точки зрения, Уния, в таком виде, как она предлагается, становится вредной.
– Морея долго продержится в одиночку, без помощи извне? – сказал Торквемада. – Триста спартанцев царя Леонида, конечно, когда-то задержали персов, но всего на год. Если это вообще не выдумка фантазёров эллинов. Больше похоже на правду, что Грецию спасли от нашествия распри внутри Ахеменидской державы. Османы не таковы. Их правители прекрасно понимают, что Константинополь это символ просвещенного мира, такой же, каким когда-то был Древний Рим.
– Что предлагает Папа? – спросил Исидор.
– Римская церковь предлагает, чтобы император ромеев подписал Соборное определение о воссоединении церквей от имени всех православных, – сказал Торквемада. – И признал власть Папы Римского как верховного первосвященника всех христиан.
– И что потом? – сказал Дмитрий. – Начнётся крестовый поход против турок?
– Венгры, поляки, некоторые италийские и испанские гранды готовы выступить, – сказал Торквемада. – С остальными труднее. Особенно сдержаны Венеция и Генуя. Но, и все присутствующие это хорошо понимают, если удастся создать прецедент, разгромить в сражении турок, это даёт широкие возможности Священному Престолу для давления на равнодушных к богоугодному делу.
– Что ты думаешь, Гемист? – сказал Дмитрий.
– Я думаю, – сказал Плифон, – что эту Унию надо подписывать, хоть она и корявая получилась. А вот на помощь крестоносцев не рассчитывать. Всем нам надо уходить на Пелопоннес и держаться там из последних сил. Константинополь не спасти, нравится это нам или не нравится, Восточная империя умерла. Султана османов интересует только город, его стены, его дома, его дух, если хотите. Возможно, когда османы возьмут город, они оставят нас в покое.
– Дух без людей это пустота, – сказал Дмитрий.
– Возможно, – сказал Торквемада. – Вернёмся к практической стороне дела. Я не погрешил против истины, сказав, что Уния это последний шанс Восточной империи. Мечта, чтобы философы спрятались в Мистре, приятно греет сердце, но несбыточна. Турки не остановятся, каждое выигранное сражение будет только усиливать их веру в избранность. Кучку философов, вероятно, они пощадят, остальным повезет куда меньше.
– Положение у нас действительно отчаянное, – сказал Дмитрий. – В одном вы правы, большинство митрополитов думает о собственном угле, а не об общем благе. Я буду убеждать императора согласиться на Унию с Римской церковью. Для брата это самое трудное решение в жизни.
Лето от сотворения мира 6947, день Ильи пророка.
Сколько ждали этого дня, сколько спорили, сколько лишений перенесли, и вот он наступил этот день – день объявления декрета о воссоединении церквей, а на душе пасмурно, уныло. После того, как Палеолог сообщил митрополитам, что подпишет Унию даже без их согласия, наступило равнодушие. Документ, который латиняне составили, уже никто и не читал. Православные согласились на всё: и на исхождение Святого Духа от Сына, и на верховную власть римского первосвященника, и на латинское учение о чистилище, опресноках и освящении даров в Евхаристии. Виссарион никейский так увлёкся, что предложил императору внести в Соборное определение отлучение от церкви для всех несогласных, но Палеолог его прыть умерил и отказал.
Он всем своим видом показывает, что является жертвой обстоятельств. Брат его Дмитрий дожидаться официального объявления не стал и уехал на Пелопоннес.
Папа Евгений пытался настоять, чтобы был избран новый патриарх Константинопольский, который Унию и подпишет. Палеолог, однако, проявил твердость и сообщил Папе, что новый патриарх будет избран только в Империи и всю полноту ответственности он берёт на себя.
Торжественное чтение декрета о воссоединении церквей прошло в кафедральной божнице Флоренции при большом стечении народа. На греческом прочёл Виссарион Никейский, на латыни – Торквемада, Иоанн де Монтенегро, кардинал Родосский. После чего поставили подписи император и Папа. Затем – митрополиты. Виссарион и Торквемада облобызали друга и друга и поздравили христианский мир. Остальные молчали.
Плифон на торжественной церемонии отсутствовал, сослался на болезнь. Затем прошла литургия, невзирая на возражения Исидора, по латинскому обряду. Митрополиты отстояли службу с постными лицами и отказались от приглашения на совместную трапезу.
Вот такой грустный день – долгожданный день возрождения Вселенской церкви. По случаю Унии от имени банкира Медичи нам выдали немного грошей. Я бродил по торговым рядам у моста, выбирая гостинцы для родных, когда меня нашёл Димитрий Кавакис, ближайший помощник Плифона.
– Когда уезжаете? – спросил он.
– Через неделю, – сказал я. – Пора и честь знать.
– Учитель хочет с тобой попрощаться. Если есть время, пошли со мной.
– Я смотрю, ты не весел, – вместо приветствия сказал Плифон.
– Чего уж радоваться. С такими вестями, полагаю, нас дома неласково встретят.
– Миром правит сила, – сказал Плифон. – Римская церковь в очередной раз это наглядно продемонстрировала. Сила же, имея множество преимуществ, страдает одним недостатком – она слепа, движется наощупь и всегда, в конечном счете, проигрывает уму. Я завершаю один трактат. Как назову, пока не знаю, может быть, «О законах», в честь великого Ликурга, может быть, просто «Законы», возможно, «О добродетели», ещё не решил. Я повелел, чтобы трактат предали широкой огласке после моей смерти. Сейчас слишком опасно – и для меня, и для сторонников моей «Эллинской теологии». Хочешь, Димитрий почитает тебе? Вдруг пригодится в жизни.
