— И следы заметны?

— Так же, как нос на лице, если мне будет позволено сделать такое сравнение. Вор, а я полагаю, что это был вор, — пояснил словоохотливый г-н Мартен, — проник в сад до дождя, а убрался после, в точности как вы предполагали, господин судебный следователь. Это обстоятельство легко установить, ежели сравнивать следы на садовой стене со стороны улицы, которые он оставил, когда поднимался и когда спускался. Следы представляют собой царапины, сделанные носками его сапог. Одни из них чистые, а другие грязные. Молодчик — должен сказать, он ловок — забирался, подтягиваясь на руках, а вот когда вылезал, то позволил себе роскошь воспользоваться лестницей, которую, забравшись на стену, отбросил наземь. Очень хорошо видно, где он ее поставил: на земле заметны углубления, оставленные стойками, а на верху стены повреждена штукатурка.

— Это все?

— Нет, сударь, не все. На гребне стены сорваны три бутылочных осколка. Ветки акаций, нависающие над стеной, согнуты или сломаны. А на колючке одной из веток я обнаружил клочок серой кожи, на мой взгляд, от перчатки. Вот он.

Следователь жадно схватил этот клочок. Да, действительно, он вырван из серой перчатки.

— Господин Мартен, надеюсь, вы действовали так, чтобы не возбудить ни малейшего подозрения в доме, где проводили расследование? — спросил г-н Дабюрон.

— Само собой, сударь. Сперва я без всяких помех обследовал стену со стороны улицы. Потом оставил в ближнем кабачке шляпу и представился маркизе д'Арланж управляющим одной из герцогинь, живущих по соседству, которая находится в полном отчаянии, оттого что у нее улетел любимый говорящий попугай. Мне милостиво позволили поискать его в саду, ничуть не усомнившись, что я слуга этой самой герцогини, поскольку я весьма красноречиво расписывал ее горе…

— Господин Мартен, — прервал его следователь, — вы показали себя ловким и предприимчивым человеком, я весьма доволен вами и сообщу об этом кому следует.

И пока агент, гордый услышанной похвалой, пятился, согнувшись в дугу, к двери, г-н Дабюрон позвонил.

Ввели Альбера.

— Ну как, сударь, решились вы рассказать, где провели вечер вторника? — без всяких околичностей задал вопрос следователь.

— Я уже все вам рассказал.

— Нет, сударь, нет, и я с сожалением вынужден уличить вас в том, что вы мне солгали.

От такого оскорбления Альбер покраснел, глаза его сверкнули.

— Мне известно, что вы делали в тот вечер, — объявил следователь. — Я же предупреждал вас, что правосудие узнает все, что ему необходимо знать. Г-н Дабюрон перехватил взгляд Альбера и медленно произнес: — Я виделся с мадемуазель Клер д'Арланж.

При звуках этого имени замкнутое, напряженное лицо обвиняемого смягчилось.

Казалось, он испытывает безграничное блаженство, словно человек, чудом избегший неминуемой опасности, которую он не в силах был отвести. И все-таки он промолчал.

— Мадемуазель д'Арланж сказала мне, где вы были вечером во вторник, не отступал судебный следователь.

Альбер все не мог решиться.

— Поверьте честному слову, я не подстраиваю вам ловушку. Она мне все сказала. Понимаете, все.

И тогда Альбер заговорил. Его показания полностью, до мельчайших подробностей совпадали с показаниями Клер. Отныне никаким сомнениям не оставалось места.

Чистосердечие м-ль д'Арланж не могло вызывать никаких подозрений. Либо Альбер невиновен, либо она его сообщница.

Но могла ли она сознательно стать сообщницей столь гнусного преступления? Нет, даже заподозрить ее в этом было невозможно.

Но где же тогда искать убийцу?

Ведь правосудию, когда оно обнаруживает преступление, нужен преступник.

— Сударь, вы обманывали меня, — строго сказал следователь Альберу. Вы рисковали головой, но, что куда серьезней, ваше поведение могло ввести правосудие в непростительное заблуждение. Почему вы мне сразу не сказали правду?

— Сударь, — отвечал Альбер, — мадемуазель д'Арланж, согласившись на свидание со мной, вверила мне свою честь.

— И вы бы скорей погибли, чем обмолвились об этом свидании? иронически спросил г-н Дабюрон. — Что ж, это прекрасно и достойно давних рыцарских времен.

— Я вовсе не такой герой, как вы полагаете, — спокойно отвечал обвиняемый. — Я солгал бы, если бы сказал, что не надеялся на Клер. Я ждал ее. Знал, что, услышав о моем аресте, она сделает все, чтобы спасти меня. Но мой арест от нее могли скрыть, и этого я опасался. В таком случае я решил — в той мере, в какой могу быть уверен в себе, — не упоминать ее имя.

В этом не было ни капли бравады. Альбер говорил то, что думал и чувствовал. Г-н Дабюрон пожалел о своем ироническом тоне.

— Сударь, — благожелательно сказал он, — сейчас вас отведут в тюрьму. Пока я еще ничего не могу сказать, кроме одного: больше вас не будут содержать в строгом заключении. К вам будут относиться, как к арестанту, который, по всей видимости, невиновен.

Альбер поклонился и поблагодарил. Вошел жандарм и увел его.

— А теперь пригласите Жевроля, — велел г-н Дабюрон протоколисту.

Однако начальника сыскной полиции не оказалось, его только что вызвали в префектуру, но найденный им свидетель, мужчина с серьгами, дожидался в галерее.

Его пригласили в кабинет.

Это был невысокий, коренастый, прочно скроенный и крепкий как дуб человек, на чью широкую спину свободно можно взвалить три мешка зерна.

Светлые волосы и бакенбарды, казалось, делали еще темней его загорелое лицо, прокаленное солнцем тропиков, продубленное непогодами и морскими ветрами.

У него были широкие, жесткие, мозолистые руки с узловатыми пальцами, и пожатие их, надо думать, было подобно тискам. В ушах висели большие серьги с вырезами в форме якоря.

Одет он был, как обычно одеваются нормандские рыбаки, когда едут в город или на рынок.

Протоколисту пришлось чуть ли не заталкивать его в кабинет.

Этот морской волк робел и смущался.

Вошел он походкой вразвалку, как ходят моряки, привычные к бортовой и килевой качке, когда с удивлением обнаруживают под ногами твердую землю, или, как они полупрезрительно говорят, коровью палубу.

Он в нерешительности мял в руках мягкую войлочную шляпу, украшенную маленькими свинцовыми медальками, прямо-таки точную копию августейшей шапки блаженной памяти короля Людовика XI, уснащенную вдобавок шерстяным шнурком из тех, какие плетут деревенские девушки с помощью простейшего устройства, состоящего из нескольких воткнутых в пробку булавок.

Г-ну Дабюрону достаточно было одного взгляда, чтобы определить, что за человек стоит перед ним.

Да, никаких сомнений, это был тот самый мужчина с лицом кирпичного цвета, о котором говорил мальчишка из Ла-Жоншер.

А уж усомниться в том, что это честный человек, было совершенно невозможно. У него было доброе, открытое лицо.

— Ваша фамилия? — задал вопрос судебный следователь.

— Мари Пьер Леруж.

— Вы что же, родственник Клодины Леруж?

— Я ее муж, сударь.

Как! Муж убитой жив, а полиция и не подозревает о его существовании?

Именно так и подумал г-н Дабюрон.

Чего же тогда стоит весь поразительный прогресс техники?

Сейчас, как и двадцать лет назад, если у правосудия возникли сомнения, приходится тратить уйму времени и денег, чтобы получить ничтожную справку. В большинстве случаев проверить общественное положение свидетеля или обвиняемого стоит огромных трудов.

В пятницу днем отправили запрос на сведения о Клодине, сегодня уже понедельник, а ответа нет как нет.

И хотя существует фотография, электрический телеграф, имеются тысячи возможностей, неизвестных раньше, они не используются.

— Но ведь все считали ее вдовой, — заметил следователь, — и она сама выдавала себя за вдову.

— Так это она чтоб как-то оправдать свое поведение. Да мы так и условились между собой. Я ведь ей сказал, что для нее я умер.

— Вот как… А вы знаете, что она пала жертвой чудовищного преступления?

— Господин из полиции, который нашел меня, сказал мне об этом, помрачнев, отвечал моряк и глухо пробурчал: — Дрянная она была женщина.