Все готово: женщина, согласившаяся привести в исполнение план отца, уже в Париже. Отец уведомляет свою любовницу:
«Дорогая Валери!
Жермен сообщил, что кормилица твоего сына, нашего сына, приехала. Днем она придет к тебе. На нее можно положиться; прекрасное вознаграждение порукой ее молчанию. Тем не менее не говори ей ни о чем. Ей дали понять, что ты ничего не знаешь. Я хочу, чтобы вся ответственность лежала на мне так будет благоразумнее. Женщина эта из N. Она родилась в нашем поместье и даже, можно сказать, у нас в доме. Муж ее — храбрый, честный моряк; ее зовут Клодина Леруж. Смелее, любовь моя! Я прошу у тебя самой большой жертвы, какую только возлюбленный может просить у матери своего ребенка. Не сомневайся, небо покровительствует нам. С этой минуты все зависит от нашей ловкости и осмотрительности, а значит, мы добьемся успеха».
По крайней мере один вопрос для папаши Табаре прояснился. Заполучить сведения о прошлом вдовы Леруж не представляло теперь никакого труда. Он не смог сдержать возгласа удовлетворения, который, однако, Ноэль пропустил мимо ушей.
— Эта записка, — сообщил адвокат, — последнее письмо графа.
— Как! — удивился старик. — У вас ничего больше нет?
— Есть еще десяток строк, написанных много лет спустя. Они, конечно, тоже имеют некоторое значение, но, это, пожалуй, чисто косвенная улика.
— Какая жалость! — пробормотал папаша Табаре.
Ноэль положил на стол письма, которые держал в руках, и, повернувшись к своему старому другу, пристально взглянул на него.
— Предположим, — медленно проговорил адвокат, делая ударение на каждом слоге, — предположим, это все, что мне известно. Представьте на секунду, что я знаю столько же, сколько и вы. Что вы можете сказать обо всем этом?
Папаша Табаре несколько минут молчал, прикидывая в уме, какие выводы можно сделать из писем г-на Ком-марена.
— По-моему — так подсказывают мне сердце и совесть, — вы не сын госпожи Жерди, — ответил он наконец.
— И вы правы, — с нажимом произнес адвокат. — Вы, разумеется, полагаете, что я отыскал Клодину. Эта бедная женщина, вскормившая меня своим молоком, любила меня и мучилась от ужасной несправедливости, жертвой которой я стал. Нужно ли говорить о том, как она страдала от мысли, что участвовала в этом преступлении; к старости угрызения совести сделались особенно тяжелы. Я повидался с нею и расспросил ее, она во всем призналась. Простой и безупречный план графа легко осуществился. Все совершилось через три дня после моего рождения: меня, несчастного, бедного ребенка, предал, ограбил, лишил всего тот, кто должен был быть моим защитником, — мой отец. Несчастная Клодина! Она обещала, что будет свидетельствовать в мою пользу, когда я решу восстановить себя в правах.
— Но она умерла и унесла тайну с собой, — с сожалением в голосе тихо проговорил старик.
— И все же у меня есть еще надежда, — ответил Ноэль. — У Клодины было несколько писем, которые писали ей и граф, и госпожа Жерди, писем неосторожных и недвусмысленных. Они будут найдены и, без сомнения, сыграют решающую роль. Эти письма я держал в руках, я их читал; Клодина непременно хотела, чтобы я их забрал, но я, увы, ее не послушал.
Нет, и тут надеяться было не на что: папаша Табаре знал это лучше, чем кто бы то ни было.
Именно за этими письмами убийца и явился в Ла-Жоншер. Он нашел их и сжег вместе с другими бумагами в маленькой печке. Старый сыщик-любитель начинал понемногу все понимать.
— Зная о состоянии ваших дел, которые мне знакомы, как мои собственные, я полагаю, что граф не вполне сдержал свои щедрые обещания обеспечить ваше будущее, о которых упоминал в письме к госпоже Жерди.
— Совсем не сдержал, мой друг.
— Но это же еще бесчестнее всего остального, — с негодованием вскричал старик.
— Не обвиняйте моего отца, — мрачно промолвил Ноэль. — Его связь с госпожой Жерди длилась еще долго. Я помню, что в коллеже меня иногда навещал надменный господин — это явно был граф. Но потом наступил разрыв.
— Естественно, — с насмешкой сказал папаша Табаре, — аристократ…
— Не спешите с выводами, — прервал адвокат, — у господина де Коммарена были свои причины. Он узнал, что любовница ему изменяет, и в справедливом негодовании порвал с нею. В десяти строках, о которых я упоминал, как раз об этом и говорится.
Ноэль довольно долго рылся в разбросанных по столу бумагах и наконец нашел листок, более других выцветший и измятый. По тому, как он был обтрепан на сгибах, можно было догадаться, что его перечитывали не один раз. Некоторые буквы стерлись.
— Взгляните, — сказал адвокат с горечью. — Госпожа Жерди уже не обожаемая Валери.
«Друг, жестокий, как все истинные друзья, раскрыл мне глаза. Я не поверил. За Вами стали следить, и теперь у меня, увы, нет сомнений. Вы, которой я отдал больше, чем жизнь, изменили мне, причем уже не в первый раз. Увы! Теперь у меня даже нет уверенности в том, что я отец Вашего ребенка!»
— Но ведь эта записка — доказательство! — воскликнул папаша Табаре. Неопровержимое доказательство! Для графа не так уж важно было бы, отец он или нет, если бы он не принес в жертву внебрачному сыну своего законного наследника. Да, вы правы, его постигла суровая кара.
— Госпожа Жерди, — продолжил рассказ Ноэль, — пробовала оправдаться. Она писала графу, но он возвращал ей письма нераспечатанными. Пыталась увидеться с ним, но ей это не удалось. В конце концов она прекратила бесплодные попытки. Поняла она, что все кончено, когда управляющий графа принес ей бумаги на ренту в пятнадцать тысяч франков на мое имя. Ее сын занял мое место, а его мать меня разорила…
Негромкий стук прервал рассказ Ноэля.
— Кто там? — не вставая, спросил он.
— Сударь, — послышался за дверью голос служанки, — хозяйка хочет поговорить с вами.
Адвокат, казалось, замялся.
— Ступайте, дитя мое, — посоветовал папаша Табаре, — не будьте безжалостны, не уподобляйтесь святошам.
С видимой неохотой Ноэль встал и направился к г-же Жерди.
«Бедный мальчик, — подумал папаша Табаре, оставшись один. — Какое ужасное открытие! Как он, должно быть, страдает! При его-то благородстве и чистом сердце узнать такое! Он так честен и порядочен, что даже не заподозрил, откуда пришла постигшая его беда. По счастью, мне не занимать прозорливости, и в тот самый миг, когда он отчаялся, я прихожу к уверенности, что сумею восстановить справедливость. Благодаря ему я на верном пути. Теперь и ребенку стало бы ясно, чья рука нанесла удар. Но как это произошло? Ноэль и сам не заметит, как все мне расскажет. Ах, если бы мне удалось получить эти письма хотя бы на день! Но тогда придется объяснить ему — зачем. Короче, попросив его об этом, я выдам, что связан с полицией. Лучше просто взять украдкой какое-нибудь письмо, чтобы сравнить почерк».
Едва письмо исчезло в кармане папаши Табаре, вошел адвокат.
Сильный характер помогал молодому человеку мужественно сносить удары судьбы. Постоянная скрытность, эта броня всех честолюбцев, закалила его дух.
Вот и сейчас невозможно было догадаться, что произошло между ним и г-жой Жерди. Ноэль был невозмутим и совершенно спокоен, словно находился у себя в приемной, где выслушивал бесконечные излияния клиентов.
— Ну, как она? — поинтересовался папаша Табаре.
— Ей хуже, — отвечал Ноэль. — Бредит и несет бог знает что. Она осыпала меня градом всевозможных оскорблений, обращалась со мной, как с последним негодяем. Порой кажется, что она сошла с ума.
— Это случается и по менее серьезным причинам, — заметил папаша Табаре. — Думаю, следует вызвать врача.
— Я уже послал за ним.
Адвокат сидел за столом и собирал разбросанные письма, складывая их по датам. Казалось, он и думать забыл о том, что обратился к старому другу за советом, и не выказывал ни малейшего расположения продолжить начатый разговор. Видимо, он полагал, что папаши Табаре это не касается.
