———————————

Рабби Лев ( Йехуда Лев бен Бецалель ), авторитетный исследователь Каббалы и изобретатель Глиняного Голема. (1).

Глава 52

Глава 4. На грани третьей мировой

Часть 7

Рашид Ибрагимович смотрел на бумаги, лежащие на столе, и, как никогда, чувствовал вопиющую нелепость происходящего.

«Я, коммунист, (стаж 26 лет), Полойко Анастасия Дмитриевна, директор воспитательного учреждения ясли-сад №16 Фрунзенского района города Москвы, вынуждена информировать отдел семейной политики районного комитета коммунистической партии о выявленных мной фактах ненадлежащего воспитания и ухода родителями за воспитанницей детского сада Кесслеровой Марией, пяти с половиной лет...».

Он читал письмо и недоумевал: каким образом оно оказалось у него в кабинете? Почему он не должен отправить его сейчас в мусор? «Вынуждена информировать…».

Утром сей документ передал САМ Семичастный. И не просто передал. Точно издеваясь над чувствами подчинённого, выговаривал: «Видимо, у вас там не хватает разума, и вы уже не в состоянии разобраться в делах, которыми Партия вам доверила заниматься! Ребёнок проживает в секретнейшем отделе страны! И в яслях – вы вдумайтесь! – рассуждает о возможной центаврианской интервенции… Мои приказы не обсуждаются, товарищ генерал, их выполняют! Ребёнка в интернат! Пока родители находятся на задании Родины… вы не справились – так там правильно научат!..»

Генерал резко встал. Бледнея, подошёл к окну и, ослабив узел галстука, на ходу стал расстегивать верхние пуговицы рубашки. Губы затряслись, а шея пошла пятнами, наливаясь тёмно-багровой кровью. Зато холод влез между пальцами, упорный холод… щеколда форточки, промёрзшая за зиму, не хотела открываться.

Рашид Ибрагимович зло упёрся в стекло кулаками, словно хотел разбить его и выйти, выйти в окно, наконец, забыть о своём вечном, липком, обволакивающем всё тело страхе.

«Сдать Машу в интернат.

Точка. Приказ.

Нет. Невозможно.

Он не станет этого делать. Никогда. Там, дома, в Серебряном бору, живёт ещё одна девочка. Его! Даша. Её тоже? Если что – её тоже?! Нет. Никогда…».

Он всегда боялся за семью, твёрдо зная, что с такой службой – семьи быть не может. Никто не смог бы сосчитать, сколько дум, сколько бессонных ночей прожил он за все эти годы. Почему-то вспомнил сообщение о смерти дочери и новорожденную внучку, лежащую в люльке. Её пальчик, высунувшийся из кокона тугих пелёнок…

Генерал выпрямил спину, развернулся. Стукнули о натёртый мастикой паркетный пол ботинки. Вернулся к столу и достал из бокового ящичка обжёгший холодным металлом его горячую руку пистолет.

В груди нарастала тяжесть.

Подержав его с минуту, и, выровняв дыхание, Худояров уже совершенно спокойно проверил табельное оружие, щёлкнув предохранителем и…

– Я те чо, карета скорой психиатрической помощи? – сквозь звон в голове услышал он.

Генерал поднял голову. Перед глазами плыло.

– Уходи, – хрипло попросил он.

Неутомимый полковник, выросший, как из-под земли, буравил его мозг чёрными злыми глазами.

– За истину платят, – шипел он. – За правду сражаются. Правда слаба! Но сила всегда на её стороне.

О чём он?..

По серому лицу Худоярова волной прокатилась обжигающая волна, в груди заломило, и он, охнув, развалился на кресле. В глазах остались непонимание, боль… и какая-то детская обида.

Злость, смешанная с раздражением, мгновенно стерлась с лица стоящего перед ним начальника Особого отдела:

– Рашид, – сквозь вату и гул чужих, лишних, ненужных голосов, с трудом, расслышал Худояров, – Я те не Асклепий, (мать его…), я те инфаркты лечить не умею. Ну, какая ты сволочь, а?!

***

…Он медленно плавал в густом бесцветном киселе. Мысли так же неспешно перемещались следом, и он даже видел их образы, почему-то аккуратно напечатанные… будто на пишущей машинке научились печатать рисунки...

«Что удержало от выстрела? Неужели, страх?»

Он представил, как Ян стоит рядом с его обитым кумачовой тряпкой гробом и, с презрением, не скрывая своего обычного неуважения, даже к покойникам, сообщает: «Дурак. Самая большая глупость – лишить себя удовольствия узнать, что завтра снова взойдёт солнце!» И эта его вечная кривая улыбочка на лице… как всегда, непочтительная…

Потом наступила темнота, и Рашид Ибрагимович стал мучительно раздумывать: зачем он так сказал?

…За окном, одуревшие от весеннего тепла, радостно орали воробьи.

«Раскрыл фрамугу-то!», – подумал Худояров удовлетворённо. И, решив, наконец, возмутиться: «О покойниках хорошо, или никак!», – открыл глаза.

***

В кабинете пахло камфарой. Суетилась, охая, мёдсестра. Серый, от ответственности и страха, секретарь громко и радостно сообщал:

– Доктор уже на подъезде!

Он медленно приподнял голову, с удивлением, отметив, что лежит на диване. Оглядел свой кабинет. В окно водопадом лилось живое светлое тепло весеннего мартовского солнца. Этот животворящий свет растопил тяжесть в его груди. Дышалось легко, и в голове, впервые за много дней, наступил мир и порядок.

Начальник особого отдела стоял к нему спиной и, читая пасквильный документ из детского сада, тихо хихикал.

«Паршивец», – улыбнулся Рашид Ибрагимович.

Он посмотрел на стол и увидел сиротливую веточку вербы, воткнутую им самим в пустую чернильницу ещё в прошлом году. Ни воды, ни даже чернил за это время в стеклянную посудину так и не налили, и ветка была засохшей.

Была.

Сейчас маленькая сухая палочка, источая нежное, едва заметное мерцание, пила солнечный свет. Из таинственной, ставшей масляно-клейкой, глубины чернильницы что-то мягко блеснуло… а в следующую минуту на ветке показалась большая серая почка, и хрупкий светло-зелёный листок!

***

Они прилетели в Австрию ранним утром и долго добирались до Вены из пригорода, где построенный во время аншлюса аэропорт неторопливо и чётко принимал воздушные суда со всего мира.

В воздухе висел серый туман, характерный для промозглой погоды конца марта. И эти мелкие капли воды старательно забирались ещё немногочисленным пешеходам под воротники. Люди вздрагивали, ёжились и ускоряли шаг.

Ксения из окна рейсового автобуса, с удовольствием, наблюдала, как молодое послевоенное поколение венцев спешит на учебу. Сидящий рядом Борис ностальгически вздыхал, при виде пожилых господ в шляпах и длинных ратиновых пальто, которые выводили своих собак, таких же уверенных в себе, как и их хозяева.

***

В этот раз государство, (в лице начальника особого отдела), предоставило им отличный номер в дорогом отеле. «Официальным представителям Советского Союза по ночлежкам таскаться не по чину!», – сообщил на прощание Ян и отправил в Европу, вручив объёмистый кошелёк,

Кесслеровы летели, не скрываясь, под своей фамилией, и эта ситуация удивляла Ксению. Как-то сомнительно было, что родная страна так беспокоилась о них – недавно проваливших тщательно замаскированную для иезуитов мышеловку. Открытое прибытие, дорогая гостиница, да ещё и куча денег.

Муж, как всегда, летел, не задавая вопросов. Чёрная паучиха давно и надёжно запеленала историка своей прочной нитью. Иногда у жены создавалось впечатление, что супругу всё равно, чего делать и куда идти – лишь бы рядом с ней!

Для Ксении же приказ звучал чётко: «Прелатура Святого Креста и Опус Деи,(1), обязана переехать в Ватикан. Мы не в состоянии контролировать разбросанные по всей Европе отделения».

В Вене долго искать её расположение не требовалось, святые отцы ещё в XIX веке облюбовали Миноритенкирхе. А потому, оставив вещи, пара сразу отправилась в расположенное рядом с храмом кафе «Централ».

– Тебе что заказать, дорогая? – спросил Борис, отодвигая тяжёлый стул для Ксении.

– Штрудель и кофе «Меланж», – откликнулась она.

Стоящий недалеко от столика официант, с грустью, смотрел на пару типичных обеспеченных австрийцев, понимая – чаевых не будет. Но, услышав французский акцент у ответившей по-немецки своему спутнику дамы, парень воспрял душой и решил провести небольшую экскурсию.