— К весне починим, и к Победе приход твой заработает, — уверенно сообщил оптимистично настроенный оппонент.

— Ян Геннадьевич, а когда Победа-то?

От громкого гула басовито прозвучавшего и отразившегося от стен, тоскующего храма, переговорщики вздрогнули и обернулись.

— Вон, у него спроси. Он всё знает.

— Ну, ты и громкоговоритель! Чего вылез-то, Илья? — поинтересовался Ян, рассматривая огромного, слегка смахивающего на былинного Муромца, парня, правда, без положенной по богатырскому статусу бороды, а наоборот, одетому не по погоде в лёгкую военную форму с новыми лейтенантскими нашивками.

— Так я телохранитель Ваш, а не водитель. У меня свои полномочия, Ян Геннадьевич. И папра-ашу не спорить, — зыкнул пришедший, и храм в ответ рассмеялся посыпавшейся на них сморщенной серой извёсткой.

Вокруг словно потеплело. Старая церковь приняла глупых детей, заглянув в их души...

Храм давно жил своей персональной жизнью. Он научился встречать угодных, внезапно освещая поблекшие фрески ярким лучом, проникающим в окна. Тогда ободрённый светом проситель приходил чаще, и старая церковь всей своей намоленной веками душой дарила покой и терпение. Собор умел отгонять и лишних, поселяя в испуганное жизнью детское неразвитое воображение глупцов видения огненной гиены, живущей под старой замазавшей фрески краской.

Он был жив, этот старый собор Москвы. Он ждал и дождался. Стоявшие поняли приветствие, и Василий Иванович вдруг опустился на колени и истово произнёс Благодарность.

Ян с Ильей переглянулись и тихо вышли, не мешая общению...

Спустя час показался теперь уже не просто официальный, а принятый Храмом, хозяин Прихода. За его спиной словно мерцали лампады, и слышался тихий таинственный шорох: медленно осыпалась штукатурка, обнажая великие Лики...

***

Со стороны притвора послышался резкий болезненный визг и гулкое торжествующее карканье стаи.

— Пойди, посмотри, — попросил Ян, обратившись к явно ждущему этой просьбы богатырю.

Там за грязным неубранным снегом испуганно металась маленькая патлатая собачонка, взвизгивая и поджимая лапы, даже не пытаясь отбиться от стаи охотящихся чёрных монстров.

Илья отогнал нахалок, затем оглянулся на сидящего в машине. Тот махнул головой, а парень, нагнувшись, сгрёб в ладонь костлявое трясущееся существо.

Положенная на заднее сиденье собачонка жалобно изливала Илье душу, не забывая поглядывать на сидящего рядом усмехающегося гражданина, явно не питающего сочувствия к последней.

Пёс вздохнул и лизнул ему руку...

— Да понял я, понял, — услышал Илья. — Но мне интересно, что ты скажешь сейчас нашему блюстителю законов божьих.

Лейтенант посмотрел на удивительного полковника, который ни разу не был похож на военного вообще и на героя в частности. Вздохнул, в очередной раз решив промолчать и понаблюдать за развитием событий.

Глава 4

Ян, вёз ещё не рукоположенного священника к Владыке.

— Протоиереем будете, — сообщил он утром Василию Ивановичу, забирая последнего из общежития, принадлежащего КГБ.

Его разместили в отдельной хорошо отапливаемой комнате, предоставив талоны в столовую старшего комсостава, и, вручив чемодан с новыми тёплыми вещами.

Ночью, когда шум в коридоре стих, отец Василий тихо встал и, достав маленький, с ладонь, затёртый бумажный лик Богородицы, истово молился, не зная, к радости, или к великой печали, настало ему такое преображение.

Проникая разумом в неизведанное, и, видя, сквозь грозовые багровые всполохи будущее других, он никогда не прозревал своей судьбы, за что не уставал благодарить небеса. Ибо нет ничего страшнее такого знания.

***

Весной 1944 скончался Патриарх Московский, отец Сергий, великий патриот всея Руси, старый мудрый честный...

Планирующемуся на февраль первому Поместному собору было недвусмысленно рекомендовано избрать новым Патриархом Митрополита Алексия.

В миру Симанский Сергей Владимирович закончил юридический факультет и считался человеком образованным выдержанным и умным.

Все девятьсот дней страшной блокады он молился о пастве своей в городе на Неве, разделив с ним невзгоды и горести людские. Будучи вызванным в Москву, продолжил дело свое, не осуждая страну, давшую ему жизнь...

***

Они застали Алексия после службы, которую тот ежедневно совершал в Соборе Богоявления Господня, что издавна радовал своим насыщенным цветом стен чистого неба, прихожан в Елохове.

Только-только разоблачившись, он ещё благоухал ладаном и встретил вошедших в белом.

— Прошу вас, господа, — уверенно указал епископ на стоящие за столом кресла. — Чаю?

В просторном помещении было тепло и уютно. Горели лампады, и небольшой иконостас, без опасения показывал вошедшим свои серебряные оклады. Сквозь тусклое старое серебро строго смотрели на вошедших Лики святых.

Ян, обернулся к присутствующим во время приёма служкам и повелительно махнул рукой, указав на дверь. Алексий кивнул. Василий Иванович, неуверенно переминаясь новыми кирзовыми сапогами по красному старому восточному ковру, на который стекала московская грязь, остался у дверей.

— Вам письмо, подтверждающее желание Верховного Совета. Ваши будущие полномочия. Лаврентий Павлович вечером передал его мне. Ознакомьтесь. Будучи первыми, которые уверенно поздравляют Вас с рукоположением, хотим подарить Нечаянную Радость... Принято решение о повторном освящении собора, что издавна служил людям на Успенском Вражке. Вот настоятеля привёз... знакомьтесь. Освятить храм необходимо до апреля. После Вам назначена встреча у Верховного... успеете?

***

Чёрная машина увозила недавних гостей. Алексий стоял у окна, смотрел им в след и чувствовал, как холодный липкий пот стекает по спине и страх, от предстоящей встречи с Верховным заставляет сердце дико ухать в груди.

Он откроет храм, после чего посетит с личного одобрения Сталина Святую землю, получит из рук Хрущева орден, переедет в подаренное Брежневым имение в Переделкино и будет бояться... всегда.

Глава 5

Он всегда помнил себя! Даже когда родился маленьким слепым щенком, а мать облизала его и дала ему имя тьмы.

Попав ещё при Николае с обозом в Москву, он быстро приноровился в сытой столице.

Чаще люди видели его маленькой культяпой пегой дворняжкой, которая улыбалась жизни, открывая смешной усатый рот, и, демонстрируя миру большие белые зубы. Псинка виляла мощным пушистым хвостом, мелькая тенью на базаре, с азартом ловила крыс, или с тем же удовольствием, прокусывала авоськи незадачливых прохожих.

Когда же на Спасской башне било семь раз, и фонарщик шёл зажигать модные газовые фонари, он преображался.

Под визг закрываемых ржавых замков на бакалейных лавках, под грохот чёрных бочек с нечистотами и скрип телег, на брусчатку вставал чёрный огромный волк с седой спиной и огромной круглой, почти человеческой головой.

Ночная Москва подвалов, подворотен, заброшенных лавок и сытных задворок рестораций всегда представляла собой мрачное зрелище. Подвальные лестницы и переходы рождали множество теней, создаваемых тусклым светом богаделен и редких фонарей... В этой мрачной трущобной бездне он был сама сила, и ночь находилась под властью огромного сумеречного зверя. Не раз и не два в азарте погони он убивал двуногих. Воровской мир был в курсе странного зверя. Однако, помня заветы матери, он никогда не рвал тёплое красное, одетое чаще в рваньё, реже в плотный сюртук, мясо. А поселившись у Храма, Мрак и вовсе полюбил слушать его неторопливый шёпот-перезвон, смотреть на строгие Лики и внимать чудные и такие успокаивающие грустные слова: «Богородице Дево, Радуйся! Благодатная Мария, Господь с тобою...».

— Веруешь ли, отрок...

— Верую, отче...

Старый священник много лет подкармливал, чем мог прибившуюся собачонку и даже не задумывался, почему она не меняется с годами. В армячке из-под которого до полу болталась старенькая ряска, он низко кланялся, гладя псинку, и, ставя горшочек с сытом приговаривал: