Под особым контролем Ставки, не жалеющей средств и людских ресурсов, находились железнодорожные войска. Было проложено заново и восстановлено 2,5 тыс. километров полотна. Налажено бесперебойное движение грузовых составов.
Интерес же представляет информация о спешной прокладке с августа по октябрь 1945 года 65 километров пути – почему-то в тупик, к неизвестной горе и городу, расположенному в Центральном Китае, практически полностью разрушенному беспрецедентными бомбежками 1945-1946 годов. Город с населением менее 120 тысяч человек (это в чрезвычайно густонаселенной стране) по непонятной прихоти фактически сравняли с землей.
Внезапно в конце 1945 года налеты прекратились и на территории (единственной во всем Китае) словно объявили карантин. В течение года никто не может проникнуть в город рядом с горой. А с 1949 туда насильственно стали завозить и заселили более миллиона человек...
***
Не высыпающийся с самого начала апреля, задерганный и умученный Аполлон Александрович Петров, сумевший, наконец, вручить верительные грамоты 8 мая 1945 года и на настоящий момент чрезвычайный уполномоченный посол СССР в Китае, встретил промерзшую группу. В руках он держал расшифровку телеграммы… в которой, несмотря на уже полное отсутствие цифрового кода, было столько же неясного, сколько и в первом присланном Ставкой варианте.
Тем не менее, он сразу предложил гостям сесть за стол, а, увидев совершенно человеческие глаза у большой чёрной овчарки, облизнувшейся при слове «обед», позволил себе улыбнуться.
Представились.
Худояров сразу ушёл в аналитический отдел. Он оставался в Пекине.
А вот полковник непонятно с чего схватил Аполлона Александровича за рукав и буквально потащил в занесённый тонким слоем снега старый сад при посольстве.
— Позвольте обьяснить, — начал он.— Я решил рискнуть и, несомненно, проявлю мародерство, запросив у вас трёх из имеющихся в наличии пяти военных переводчиков. Более того, мне необходим ваш садовник.
Аполлон Александрович дернул бровью и, протянув Яну лист с дешифровкой, начал:
— Вот распоряжение Ставки. Приказ оказать вашей группе любую посильную помощь.
Он тщательно выделил последние слова и посмотрел на Яна не слишком одобрительно. Тот молчал, ожидая продолжения.
— А вы выражаете намерение забрать из крайне нуждающегося в специалистах посольства практически всех переводчиков, причём на неопределенный срок. И третья ваша просьба....
Ян опять промолчал, машинально отметив последнее слово.
— Третья просьба о садовнике...
Ян вздохнул и вывел жирную двойку невесть откуда взявшимся химическим карандашом на листке с сообщением Ставки. Прищурился, что-то взвешивая… потом обвёл кружком ещё пару букв и передал листок обратно.
— Теперь взгляните. К сожалению, данная просьба не обсуждается...
Посол автоматически глянул на бумагу – его глаза расширились.
— Но позвольте, — твёрдым голосом начал было Петров. — Послушайте… В настоящее время это совершенно невозможно, да и в посольстве тогда просто не останется переводчиков, кроме меня.
— Я не прошу.
— Но…
— Один переводчик будет прикомандирован к проходящему через Пекин в Сиань составу, второй завтра улетит с нами в Лоянь, и кто-то останется с генералом, который позднее прилетит к месту нашей окончательной дислокации. Садовник Ю Линь, как один из последних воинов носителей света, вернётся туда, откуда вышел, уже навсегда...
Посол вздохнул. Разбираться в услышанном он даже не пытался. Во-первых, секретность, во-вторых, у него, всегда присутствовало иррациональное чутье – и сейчас оно по-хорошему предупреждало не соваться в мутную историю московской группы.
— Хорошо, Вас устроит в качестве одного из переводчиков моя жена? Она неплохо объясняется на северном диалекте и знает более двух тысяч иероглифов...
— Ваша жена? - маловыразительное до этого лицо собеседника изобразило удивление. - Вы вообще понимаете, о чем идёт речь?
Не очень. И пытаться не будет. Как говорится, широка страна моя родная… и хочешь дышать вольно – не вникай в секреты и тайны.
— Я понимаю, полковник. Вы просто не оставили мне выхода.
— Подумайте. Попробуйте найти этот самый выход. Если вы прикомандируете ее к составу, то предварительно сами, я подчеркиваю, сами дадите ей самые точные и безапелляционные инструкции. Она должна будет сразу забыть обо всем, что увидит и услышит в этом походе. И всю жизнь молчать. Я не шучу. Вы подвергаете опасности себя, семью, жену...
Смешно. Почти. Московские всегда считают самым опасным делом свои собственные игры. Опасность… тут всегда опасность.
— Достаточно. Я услышал вас. У меня все равно нет иного выхода...
Ян лишь пожал плечами. Люди сами выбирают свою судьбу, и никто не вправе запретить им ее творить.
На том разговор прервался.
На следующий день они улетали в Лоянь. Двухмоторный самолётик чихал и натужно раскручивал промерзшие за ночь винты. Перед ним так же звучно чихал и кашлял простуженный Рашид Ибрагимович. Группа поднялась по железным ступенькам и услышала, как ветер донёс до них тихое:
— С Богом...
***
Аполлон Александрович Петров скоропостижно скончается в Москве 11 января 1949 года и будет похоронен на Ваганьковском кладбище. Его жена Юлия Павловна, жизнерадостная красивая хохотушка, будет арестована 25 ноября 1947 года сразу после разговора с давно не виденной сестрой. В заключении она родит сына, которого отберут у неё через две недели после родов, ничего не сообщив при этом продолжающему работать в Москве отцу.
***
1585 год. Чахтицкий замок в словацких Малых Карпатах.
Несмотря на пылающую березу, отдающую свою белую красоту ложу из раскалённых, несущих кусочек адского пламени углей, в зале все равно было сыро. Сквозь витражные красно - зелёные ганзейские стёкла в тяжелых свинцовых переплетах вместе с последними лучами короткого зимнего дня просачивался стылый мрак ночи. На неудобном деревянном кресле, вытертом поколениями пресветлых мягких частей, сидела внучка палатина Венгрии, племянница польского короля, обладательница немыслимо белой кожи, чья красота и нежность были воспеты поэтами. Закутанная в меховой плащ, она бездумно смотрела на игру огня, опустив руки на гладкую поверхность китайской вазы…
Волшебной вазы… прекрасной… дивной, чарующей, тёплой красоты.
На полу стояла на коленях (прикрытая рогожами, ограждающими от исходящего от неё запаха мочи и конского навоза) привезённая специально из далекого скита колдунья Дарвуля. Бывшая честная прихожанка… бывшая потомственная экономка рода Басарабов-Дракулешти. Изгнанная по подозрению в содомских грехах и связи с нечистым, она влачила своё существование, пока высокая графиня Эржбет не пожелала прослушать ее сказки о ценной китайской фарфоровой вазе, попавшей в замок ещё при Владе Третьем, Басарабе, при жизни именованным Цепешем, а после смерти Дракулой...
Плотно закрытая дверь в зал внезапно распахнулась, и на пороге остановилась, придерживая юбки, миловидная девушка, лет пятнадцати-шестнадцати, уже вошедшая в сладкую пору и ждущая новой, страшной и влекущей женской жизни. Ее лицо выдавало самое простое происхождение, но светлый овал не тронутого оспой лица был чист и по-своему прекрасен.
— Ваше сиятельство, заговорил... — заторопилась она.
— Неужели? — отметила приятной улыбкой сообщение графиня.
— Какое первое слово произнёс наш сын?
— Его сиятельство произнес «Дай!», — смело произнесла нянька, наверняка зная о награде, ожидающей ее за подобную весть.
Последний луч, уходящего дня, проникший сквозь красную смальту окна, кровавым узором упал на драгоценный фарфор. Лежащая на полу Даркуля забилась в припадке под толстой рогожей, испуская вокруг себя резкие запахи нечистот. Графиня подарила нежный взгляд радостной няньке и встала, чтобы аккуратно поставить отдающий ей нежное тепло сосуд на бархатное ложе венецианского, обитого бархатом и кожей сандалового ящика, который как и содержащийся в нем предмет не имел цены.
