Семен лег на спину. Он не привык спать на такой ровной и мягкой кровати. Не привык к постельному белью со слабым ароматом фиалок. Не привык к тому, что у него есть окно, не заклеенное бумагой крест-накрест. Не привык к кошке. На войне тоже были животные, крысы в основном. Эта кошка, белая, словно снег, пришла к нему сама. Он открыл дверь в квартиру и сразу увидел ее. Кошка сидела в кресле, стащив с подголовья одну из подушек, и казалось, что она была в этой квартире всегда.
Сама квартира была однокомнатной, за небольшой перегородкой была туалетная комната с настоящим унитазом. А рукомойник был в комнате. Крошечная раковина, если бы Семен положил в нее обе ладони, они бы там не поместились. Но вода была. Тоже редкость для войны. Врач обязал Семена посещать больницу. Контузия была слишком сильной, временами Семен переставал слышать и видеть и проваливался в немилосердную тьму. Тяжелее всего было в этот момент не запаниковать и не начать метаться. А стоять на месте и ждать, когда пройдет. Семен начинал считать от ста до одного. И делал это половинками. Девяносто девять с половиной. Девяносто девять. Девяносто восемь с половиной… Девяносто восемь. Именно эти половинки и помогали ему выбраться из тьмы. Но в больнице, где он должен был теперь постоянно наблюдаться, была еще заведующая. Ирина. Она не была врачом, в прошлой, довоенной, жизни она была историком, заведующей историческим факультетом. Умная, цепкая, именно она подсказала Семену, как выбираться из этих приступов. Она же подсказала ему, что следует выбрать квартиру в маленьком доме, а не большом на несколько семей, чтобы были люди вокруг. Сказала, что люди будут мешать, и оказалась права. Сейчас он делил дом со старым инженером, тот сутками пропадал на Замландском вокзале, и это соседство вполне устраивало обоих.
Ирина дала Семену еще один ценный совет. Как сделать так, чтобы не чувствовал себя в этой квартире инородным элементом. Купить на черном рынке – другого рынка в городе пока еще не было – умывальный набор. Или просто тазик. Такой простой предмет домашней утвари – тазик…
Только она не знала, что Семен не чувствовал себя инородным, каким-то чужим в этом доме. Скорее наоборот. Все это, начиная от изящной мебели и патефона и заканчивая настоящими занавесками, а не обычными тряпками, было для него привычным и родным. Даже кресло-качалка. Ему казалось, что он снова в детстве, дома у своей бабушки. Даже книги в шкафу были теми же. Кант. Юнг. Надо же. Интересно. У всех немцев это обязательный набор? Семен тихо засмеялся, представив, как маленьким фрицам в школе на уроках выдавали тяжелые тома в качестве домашнего чтения. И тут же сам себя одернул. На войне самое плохое дело – смеяться над врагом.
Семен вытянул ноги и посмотрел на потолок, покрашенный светлой краской. И подумал, что, когда будет выходной, нужно будет найти возможность сходить в порт. У него был пропуск, разрешающий ему посещать все, в том числе и закрытые территории. Да, не все, но в порт он мог попасть.
Почему-то его туда тянуло. Тем более что тела немок были найдены там же…
Выходной у полковника был один раз в десять дней. Хотя с его медицинской картой ему полагалось два, но один день он тратил на работу на развалинах замка. Просто как обычный рабочий. Потому что ему хотелось что-то делать руками.
У Серабиненко была еще одна удивительная черта, которую отмечали все его условные друзья. В любом месте: окопе, блиндаже, в чужом городе, деревне или на явочной квартире он буквально за пару часов умел устраиваться с комфортом. И сегодня хотел сходить на рынок, купить хлеба, сухарей, если получится, то сухофруктов, хотя для него и было неожиданным то, что немцы хранили в подвалах яблоки и сохраняли их так, что можно было есть свежие яблоки даже после Нового года.
Утром у дверей его поджидал сюрприз.
– Афанасий Федорович, что же вы не позвонили! – удивился полковник, увидев, что на крыльце его ждал помощник Тамары.
Старик курил самокрутку и с удовольствием щурился, гладя на февральское солнце.
– Да зачем? Труп-то уже мертв. И у нас. А тут можно посидеть спокойно, никуда не торопясь. Сосед все равно сказал, что вы еще дома, да и Тамара Владиленовна просила подождать вас, сказала, что вы не любите резкие звонки.
Семен закатил глаза. Не любит звонки. Какая предусмотрительная. Да, ходило такое поверье, что контуженным нельзя звонить или стучать в дверь. Мало ли как они отреагируют на резкие звуки.
Но гораздо сложнее было бы найти хоть одного не контуженого или не раненого в окружении Семена.
– Что у нас нового? – спросил Семен, когда они вместе с Афанасием Федоровичем дошли до прозекторской.
Это было не скоро. Через час. По Кенигсбергу сейчас нельзя было пройти по прямой. Не было ни одной целой улицы, ни одной ровной. И приходилось ходить по проложенным деревянным доскам буквально над разломами, ямами от снарядов. Внизу можно было рассмотреть проложенные ранее коммуникации, часть были затоплены водой. Приходилось обходить огороженные пятачки там, где было еще не разминировано. Один раз они остановились, потому что услышали выстрелы, произведенные в воздух. Но оказалось, что это был залп во время похорон товарища. Небольшая братская могила появилась на пересечении двух улиц в сердце старого Кенигсберга. Интересно, каким все-таки будет его новое название. Нужно будет переименовать, как же иначе.
Рабочий был еще совсем молодым. Лет восемнадцать. Может быть, даже младше. Видимых повреждений на теле не было, предположительная причина смерти – утопление. Его утром нашел в порту патруль. Лежал лицом вниз, в воде. Со стороны могло показаться, что за ночь понтонный мост обледенел, и он, не удержав равновесия, упал в воду и ударился виском о жесткое металлическое крепление между понтонами.
– Чтобы так удариться, ему нужно было упасть вбок, понимаешь? – сказала Тамара.
Семен кивнул, рассматривая почерневшие губы и кончики пальцев рук. Пятна были не такими большими, как у предыдущего убитого, можно было сказать, что они появились недавно? Были совсем свежими? Темный ореол вокруг губ незнающий человек легко бы принял за возможное трупное окоченение или решил, что именно так выглядит утонувший человек.
Не так. И он не утонул.
– Нужно сделать анализ крови. Хоть какой-то. Я сделала, какие могла в этих условиях, пробы на различные яды. Но нет ни одного совпадения. Попробую еще проверить на токсины. Может быть, какие-то заболевания. Так. Делай что хочешь, но достань мне медицинский справочник. На любом языке, хоть на латыни, хоть на греческом.
Семен кивнул. На черном рынке за банку консервов можно было купить все что угодно. От противогазов и старинного фарфора до книг и кружевного белья. Кстати, именно на этом и попадались молодые офицеры. Желая удивить своих жен, оставшихся на родине, они первым делом в свои увольнительные находили ближайший к ним рынок и искали обновки. Хотели порадовать женщин, которые ждали их все эти годы. И меняли консервы на изящное белье, затейливые флакончики с неизвестными названиями. А потом, стыдливо пряча глаза, приносили их Семену. Чтобы понять хотя бы, что они купили. Чаще всего говорили «нашел». Нашел дома, нашел на улице. Только находили одно и то же. Мыло и сухие духи. И помады. Правда, пару раз выходили и конфузы, и в затейливых флаконах, украшенных цветным стеклом, оказывалось, например, рапсовое масло или сухие шарики нафталина.
Сами виноваты. Посещать черный рынок и рядовым, и офицерам РККА было категорически запрещено. И запрет, понятное дело, никто не соблюдал.
У Семена было официальное разрешение. Он искал книги, карты. И поэтому, как бывший агент СМЕРШа, а нынче служащий комендатуры, имел полное право посещать все рынки и развалы.
В первой точке, около Королевских ворот, Семену не повезло. Он прошел весь рынок, завел разговор с несколькими знакомыми букинистами, но ничего интересного для себя не обнаружил.
Хотя стоп.
Кройц-аптека. Старейшая аптека в городе! И здание неплохо сохранилось. Обрушилась только часть, выходящая во двор, и вылетело несколько окон. Может быть, там сохранились медицинские пособия? Ведь по старой традиции все аптекари умели готовить лекарства, а значит, должны были иметь под рукой справочники по болезням.
