Здесь я обернулся и с непонятной мне самому робостью посмотрел через заросший дворик. Елена Владимировна осталась на улице за хлипкой калиткой, отчего-то не пожелав заходить со мной. Сейчас она с неопределенной улыбкой провожала меня взглядом, опираясь на трость – простую ветку, отполированную руками до лакированного блеска. «Батожок», – как она его назвала.

В легком сумраке веранды я немного помедлил, но потом все же открыл вторую дверь, которая натужно поддалась – без скрипа, но словно с негромким вздохом. Не уверен, но кажется, по загривку таки пробежали холодные мурашки. Я вошел. Что я ожидал увидеть? В принципе ничего особенного, и это я и увидел. Не совсем пустая, но – как бы это сказать? – опустевшая комната, отчего-то погруженная в полумрак, хотя на противоположной от входа стене и на стене слева мутно светились два запыленных окна. Справа от меня прямо у двери высилась побеленная печка или то, что от нее осталось – выглядела она какой-то потрескавшейся, в пятнах сажи или чего-то похожего. За печкой – еще одна комната или просто печь отгораживала зоны одного не слишком большого квадратного помещения. Вот и все. По сути, планировка была практически такой же, как и в доме Елены Владимировны. Я прошел вперед по добротным широким доскам с облупившейся краской, остановился в центре, откуда дом был виден практически весь. В доме было четыре окна: два здесь, в столовой, как я ее мысленно назвал, и два в спальне, в той половине, что за печкой. Спальней она стала потому, что я увидел там две голых койки с поржавевшими пружинами, почему-то лежащие на боку. А здесь, где находился я, к боковой стене под окном был прислонен грубый деревянный стол, а рядом валялась, опять же, опрокинутая лавка. У стены что напротив входа, справа от окна сиротливо стоял весьма винтажный на вид сервант с печально распахнутыми дверцами, а рядом с ним на оборванной веревке болталась сероватая выцветшая занавеска. Помимо этого, был еще всякий хлам навроде пожухлого, свернувшегося по углам настенного календаря, но я сейчас не особо вдавался в подробности. В общем, решил я, ничего особенного. И все же каждая деталь по отдельности и все они вместе словно бы кричали о запустении. Печально и даже тоскливо, а мне и без того было не по себе. Поляковых, как я понял, не стало по весне, и как же быстро покинутое жилище становится каким-то чуждым и пугающим. Будто бы тоже умирает. И даже запах здесь был подобающий: не сказать, чтоб откровенно отталкивающий, но все же немного затхлый, отдающий при этом плесенью и сыростью.

Но странным образом мне вдруг представилось, как бы это все выглядело живым, я даже вообразил себя сидящим за этим столом – не знаю – с кружкой молока и краюхой домашнего хлеба. Не самая плохая получалась картина, и я неожиданно почувствовал себя как-то спокойней. В душе еще оставались сомнения, и все казалось странной, плохой игрой, но на улицу я вышел в довольно приподнятом настроении.

– Ну как? – спросила меня Елена Владимировна из-за хиленькой ограды.

– Неплохо, – отвечал я, щурясь от света.

Солнце шпарило вовсю, но откуда-то временами поддувал приятный ветерок. Там в доме, меня окружили пустота и безмолвие, но как легко они изгоняются солнечным светом и распахнутой дверью. «Останусь пока», – решил я. Я даже не задумался, каково это будет провести здесь ночь, но вместо этого вдруг отчетливо осознал, что все последнее время жил в перманентном стрессе, что давно нуждаюсь в покое и что именно сейчас могу позволить себе небольшой отдых. Времени вагон, почему бы и нет?

– Вот и ладно, – кивнула бабушка. – Пошли обратно. Обед уж скоро. Самойлов обещался заглянуть, он тебя с утра видал.

Пока мы медленно-медленно брели эти пару десятков метров до ее дома, бабулька не умолкала, перескакивая с одного на другое:

– Матрас, перину, еще там чего я тебе дам. Устроишься. Поможем, чего ж не помочь. Алиска прибежит, так заставлю ее прибраться. Не спорь, она баба здоровая, молодая. А у сестер-то, у Поляковых я редко бывала. В последние годы совсем нет, а по молодости иногда захаживала. Не скажу, что дружила с ними, а так – по-соседски. Они и сами-то ни с кем не дружили. Здрасте да здрасте. Неуютно у них было, как щас помню. Вот посадят тебя, чаем поят, а сами сидят, молчат и смотрят. Ух. Но дом-то не виноват, правда? Просто дом, и ты ничего не бойся.

– Чего бояться? – спросил я.

– Не знаю. Может, ты суеверный.

«Ого!» – подумал я, внутренне улыбнувшись.

– А чего? – рассмеялась бабулька. – Алиска моя всегда «фигу» прятала, когда сестер видела. Ведьмы, говорит, они.

– Все в порядке, – покачал головой я, так и не поняв про «фигу». – Я не верю в ведьм… и в призраков. Мне здесь нравится.

– Значит, оставайся.

– Погощу пока, коли не гоните, – сказал я, сам заметив, что перехожу на какой-то «былинный» язык. Попытался тут же исправиться. – Меня скоро ждут вообще-то, но немного времени есть.

– Это уж как сам надумаешь. Места у нас и вправду хорошие. Тебе понравится. Глядишь, и уезжать не захочется.

Этому я тоже не поверил, но – для разнообразия – в чем-то готов был согласиться. Я действительно почувствовал здесь некое спокойствие, простоту, что ли. То, чего мне не хватало.

Но лучше бы я уехал сразу же. Часто ли мы обращаем внимание на предчувствия, если они нас посещают. В моем случае я даже не помню ни о каких предчувствиях. Может, это вообще бред. Может быть, мозг задним числом пытается выстроить какие-то взаимосвязи и закономерности в том, чего нет. Но очень жаль, честное слово.

5

Баба Лена (а я уже мысленно приноравливался звать ее так, потому что «Елена Владимировна» – слишком долго и официально) возилась у газовой плиты со сменным баллоном, а я сидел рядом за кухонным столом и мимоходом пытался как-то обмозговать свою ситуацию. Я все еще чувствовал себя слегка пришибленным. Весь сегодняшний день был похож на сон. Так бывает, когда в жизни происходят неожиданности. Посмотрим, как всегда говорил я себе в таких случаях.

В то же время мы не прекращали, как говорится, мило беседовать. Я всегда был общительным, но в этом бабушка, по-видимому, намного превзошла меня, поскольку сейчас я в основном слушал. Она с неожиданным проворством сновала от стола, по которому щедро рассыпала муку, до плиты и обратно и все говорила, говорила. Я узнал еще много занятных подробностей о здешней жизни, казалось бы, столь далеких от меня, несущественных, но совсем каких-то нескучных. Мне было даже интересно. Один раз я попытался заикнуться, что не стоит ради меня разводить такие хлопоты, имея ввиду все эти обеденные приготовления, но получил суровую отповедь.

– Пирожков бабушкиных хоть поешь, – заключила баба Лена. – Алиске тоже нравятся. Может, еще прискочет сегодня. Почует пирожки-то поди.

На ее морщинистом лице мелькнула удивительно светлая улыбка, и невольно я тоже заулыбался, буквально ощутив ее искреннюю и глубокую любовь к внучке, несмотря на то, что за последнее время я немало услышал о непутевости молодой «козявки».

Клянусь, мне уже тогда хотелось с ней познакомиться. Но я не представлял, конечно же. Часто судьба оберегает нас неведением перед будущим.

Некоторое время спустя, когда я, обоняя вкусные запахи, вдруг обнаружил в себе прямо-таки волчий голод, бабушка наконец принялась накрывать на стол. Глядя на то, сколько простой, но аппетитной на вид снеди появляется на нем, я не мог отделаться от чувства, что оказался на каком-то празднике.

«Простое деревенское застолье», – думал я про себя с иронией умудренного опытом двадцатитрехлетнего молодого человека.

Скрипнула дверь.

– Тук-тук-тук, – раздался следом мужской голос. Отдернулась легкая тюлевая занавесь, и в доме показался усатый мужик.

Сразу стало как-то тесновато. Не то, чтобы он был здоровенный – обычный мужик средних лет, – просто… не знаю даже, как объяснить… слишком много народу.