– Открой дверь быстро! – послышался незнакомый голос из-за стекла.

Платон решил, что скорей всего загорелся и задний деревянный амбар его дома и побежал в сени. Он только-только убрал железную щеколду с толстой дубовой двери, как неимоверная сила ударила по ней и она распахнулась так резко, что Платона отшвырнуло в сторону, и он упал на четвереньки. В следующее мгновение чья-то нога ударила в живот так, что перехватило дыхание от резкой боли, и Платон чуть не потерял сознание.

– Что, сука, никак не можешь наесться досыта! – Платон помутненным сознанием все же разобрал голос своего соседа Семена, который матерился в его адрес самыми последними словами.

Платон подполз к открытой двери дома и, опираясь о косяк, еле-еле встал на ноги, шатаясь от боли.

– Ты что, Семен! – прохрипел Платон, вглядываясь в силуэты людей на фоне света пожара за их спинами, пытаясь разглядеть лица, но перед ним были лишь очертания темных теней. – Как ты смеешь врываться ко мне в дом!

– Это он поджег! – снова послышался голос Семена, и в лицо дыхнул тошнотворный запах перегара. – Ты же сам обещал сегодня поджечь гумно, забыл? И, думаешь, тебе это сойдет с рук? Как бы не так!

Вдруг что-то холодное обожгло Платона с правого бока и словно бы прошло через него. Он вначале не понял и машинально ухватился за живот. «Что за железо это?» – подумал он удивленно, обнаружив в ладони металлический граненый мокрый прут. Железо выскользнуло резко из руки и снова пронзило его несколько левее, снизу вверх. В этот момент кто-то вошел в сени с керосиновой лампой, и тут Платон увидел перед собой разъяренное лицо Семена. В своей единственной руке он держал штык от винтовки. «Что ж у меня в ногах мокро? – почему-то мелькнуло в голове Платона, и стало все плыть перед ним. – Вроде бы был еще один комплект белья у меня. Надо бы переодеться». Платон повернулся боком и из последних сил перешагнул через дверной порог. «А где Матвей?» – вдруг сознание его на мгновение прояснилось, и он растерянно стал смотреть вокруг, пытаясь разглядеть сына. В это время ноги у него стали подкашиваться, и Платон, словно пьяный, сделав несколько шагов в сторону стоящего под божницей рядом с окном Матвея, при этом не видя его, повалился снова на четвереньки и тихо позвал: «Матвеюшка, ты здесь? Куда ты пропал, сынок?» – «Я здесь, папочка», – сказал ребенок и, подойдя к отцу, погладил его по голове. Платон ничего не слышал и не чувствовал: он, медленно переставляя руки и ноги, дошел до лавки под красным углом и повалился на бок, потеряв сознание. Матвей, испугавшись чужих людей, ворвавшихся в дом, заполз под скамью и, обняв голову отца, закрыл глаза и притих.

В это время кто-то зажег лампу, подвешенную над столом, и в комнате стало светло. Семен, стоявший ближе всех к лежащему Платону, с окровавленным укороченным штыком, бросился в спальню и стал рыться в вещах.

– Ты куда это рванул? – послышался строгий голос Николая, входившего из сеней в дом с небольшим электрическим фонариком в левой руке. В правой руке у него чернел наган, направленный в сторону Семена.

– Ты, что, Колька? – пытаясь изобразить улыбку, ответил, косясь на направленный на него ствол, Семен. – Мне нужна компенсация за хлеб, а иначе моя семья не доживет до весны без еды.

– Ты забрал у Платона жизнь, – ухмыльнулся, стоявший неприметно возле печки среди еще трех-четырех фигур ночных гостей, Лоозе, – с тебя этого вполне хватит. Так! Идите все гасить пожар: не ровен час, поменяется ветер, и останетесь не только без хлеба, но и без своих изб.

– Я никуда не уйду, пока не заберу у него золота! – прохрипел зло Семен. – И это будет в полной справедливости.

– Ты только что убил моего брата, – сказал спокойно Николай, слепя ему в глаза фонариком. – Я вот сейчас тебя уложу рядом с ним, и это будет настоящая справедливость. Я прав, Ян?

– Иди, Семен, к своей бабе, – Лоозе встал рядом с Семеном и холодно поглядел ему в глаза. – Завтра запряжешь свою телегу и поедешь в Кукарку. Мы дадим тебе бумагу, и тебя пристроят к делу. Такие, как ты, Семен, нам нужны: у тебя хоть рука и одна, но она верная. Здорово ты штыком орудуешь одной левой! Я бы не смог, пожалуй, проткнуть насквозь так даже правой. Ты, что, его укоротил и наточил, да?

Семен заскрипел от бессилия зубами и молча вышел из дома, хлопнув напоследок зло уже в сенях дверью.

– Давай, ты ищи в сенях и в чулане, а я пошарю в доме, – сказал, обращаясь к Лоозе, Николай, поглядывая равнодушно на фигурку племянника под лавкой.

– Смотри, – ответил Ян, заглядывая на кухню, – одежда у него сушится возле печки. Что это он делал под дождем?

Николай задумчиво уставился на развешанную одежду.

– Сапоги у него чистые, – сказал он, доставая из-под лавки обувь своего брата, – значит, он со двора никуда не выходил. Сергунька за ним постоянно следил, а от детишек не спрячешься. Он сказал, что Платон со двора ничего не выносил. Так что, если у него что и было с собой, – все здесь. Вот, кстати, и тот саквояж, который стоял у него в ногах.

Николай потянулся за балку возле печки и достал с полатей кожаный саквояж Платона. Лоозе придвинулся к нему.

– Странно, – сказал Николай, выкладывая из саквояжа детскую одежду, картонные коробочки с мылом, какие-то свертки, – смотри, тут было что-то тяжелое еще недавно!

Николай показал наклонившемуся над чревом сумки Яну следы на коже.

– Похоже, какой-то металлический ящик тут стоял, – согласился Лоозе, рассматривая дно саквояжа. – Видишь, какой ровной прямоугольной формы остался след?

Прошел без малого час. Все было перерыто и вытряхнуто в доме, в подполье, в сенях и в чулане, но не было никаких следов ни самого золота, ни предполагаемого ящичка, где, возможно, Платон вез его. Все это время маленький Матвей без единого звука сидел, притаившись, словно маленький птенчик, время от времени выглядывая испуганно из-за спины своего отца.

– Ничего нигде нет! – сказал Лоозе, просмотрев повторно все закоулки в сенях и в чулане, а также под навесом во дворе. – Такого быть не может: буржуй если прячется, то он всегда берет с собой самое ценное.

Николай растерянно подошел к лежащему Платону, сел на корточки и, протянув руку, погладил головку своего племянника.

– Может, он что знает? – спросил Лоозе.

Николай встал и сел на лавку рядом с лежащим Платоном.

– Ян, он – маленький Сушков, – тихо, но угрожающе ответил Николай. – Если ты его тронешь, то я тебя похороню рядом с Платоном.

– Я не про то, – спокойно сказал Лоозе.

– А я про то, – отмахнулся Николай. – Платон никогда не был дураком: чтобы при ребенке выкладывать золото и, тем более, при нем прятать – такого быть не может. Давай думать! Платон вез что-то ценное?

– Вез.

– И привез сюда! А сейчас его здесь нет, так?

– Мы с тобой умеем искать, думаю….

– Вот! А кто сюда приезжал, а?

– Точно! Как же я сам не сообразил! Этот мельник зря что ли два раза туда и обратно мотался на своей колымаге? А это у тебя, откуда такая игрушка? – Лоозе показал пальцем на браунинг в руке у Николая. – У тебя же наган был только что….

– Если бы не сцена с пожаром, то Платон уложил бы нас всех тут из этой «игрушки». У него под периной она лежала.

– Да, штука интересная, – равнодушно ответил человек в кожанке, – только патронов для такого пистолета не найдешь.

– Пошли, Ян, запрягать коней: когда Малинин уезжал, уже начинался дождь. Так что вряд ли он успел запрятать золото.

Лоозе выбежал из дома. Николай же снова сел на корточки и молча погладил выглядывающую из-за крепкой спины брата макушку своего племянника. Затем он подошел к лампе над столом и, убавив язычок пламени до минимума, вышел из дома вслед за своим товарищем, плотно закрыв за собой дверь.

Через день Петр Кириллович и маленький Матвей, на тарантасе мельника, возвращались в Шумкино после похорон Платона с томашовского кладбища. Чтобы не заезжать в Лаптево и не травмировать ребенка воспоминаниями позапрошлой ночи, Малинин довез священника отца Адриана обратно в Томашово и оттуда, взяв правее, переехал Талку возле Бора и, сделав лишние пять верст круга, вернулся в свое село как раз со стороны своей мельницы. Шумкино стояло, упершись одним концом к крутому берегу Талки, вдоль его притока – небольшой речушки Сорожки. Дома располагались так же, как и в Лаптеве: одна прямая сквозная улица, вдоль улицы по одной стороне стояли дома, в задних дворах были хозяйственные постройки, а через дорогу – незамысловатые огороды, возле которых, почти уже на берегу Сорожки, стояли бани. Только в Шумкине фасады домов смотрели строго на юг, а в Лаптеве – на восток. Крепкий деревянный дом-пятистенок, третий от противоположного от Талки края, из толстенных стволов елей с локоть в диаметре каждый, с летней горницей-мезонином, возвышался на самом высоком месте в Шумкине. Мельница же находилась под горкой, где Сорожка была запружена еще дедом Петра Кирилловича.