– Правильно, это большое мероприятие, – сказал Сакаидэ. – Но я до сих пор не понимаю, чего добивается преступник.

На это все мы могли только задумчиво покивать головами.

Отложить совместные похороны оказалось невозможно. Семья Инубо уже оповестила о них всех жителей деревни, и как бы то ни было с Томэганэ и Кику Инубо, обязательно должны были прийти желающие проводить в последний путь Эрико Курату. Неизвестно, какие слухи поползут по деревне, если объявить, что похороны откладываются, поскольку тела усопших пропали. На крышках гробов в области лица имелись небольшие окошки со сдвижными крышками, которые можно было открывать и закрывать. Если их закрыть и заклеить, то можно провести похороны, не вызвав подозрений у гостей. Поэтому похоронная церемония в тот день прошла именно так.

Однако, поскольку не было тел, подлежащих сожжению, не было необходимости утруждать себя проведением похорон в крематории. В конце церемонии приготовления к кремации были проведены как положено, и, к счастью, все скорбящие после этого вернулись домой, поэтому о том, что в кремированных гробах не было тел, в деревне не стало известно. Затруднение возникло, когда мать Эрико Кураты сказала, что хочет в последний раз увидеть лицо дочери. Сдавшись, ей хотели было объяснить ситуацию, но она вдруг решила, что ей, наверное, не стоит этого делать, так что все обошлось.

В тот вечер ужин в «Рюгатэе» снова прошел мрачно. Отсутствие Харуми Накамару и Эрико Кураты более-менее восполнили вышедшие на кухню Икуко, Сатоми и Митико, поэтому еда продолжала благополучно появляться на наших столах, но она стала очевидно скромнее.

Как однажды сказала мне Сатоми, семья Инубо, похоже, упорно размышляла о том, как себя вести, когда события улягутся. Видимо, они все-таки собирались уехать отсюда. Я не думал, что им следует заходить так далеко, но, с другой стороны, если они могли себе это позволить, это было бы для них благом. Это означало бы, что вся семья выжила.

Мы довольно поздно закончили ужин и допили японский чай, и гости один за другим начали расходиться по своим комнатам. В это время за занавеской раздался слабый звук телефонного звонка. Трубку немедленно подняли, и я узнал по голосу, что на звонок ответила госпожа Инубо. Но я не подумал, что этот звонок имеет какое-то отношение ко мне, поэтому решил, что пора уйти. В этот момент занавеска с шелестом отодвинулась и из-за нее показалось лицо Икуко Инубо.

– Господин Исиока, – позвала она.

– Да, – ответил я.

– Вас к телефону, – неожиданно для меня сказала Икуко.

– Хорошо, спасибо, – ответил я и пошел в заднюю комнату.

Оглянувшись, проходя за штору, я не увидел ни одного из наших полицейских, поэтому предположил, что звонит Танака.

– Да, слушаю. Это Исиока…

– Господин Кадзуми Исиока? – спросил незнакомый мужской голос.

– Да, это я.

– Вам телеграмма. Могу ли я прочитать ее вам сейчас? Или вы хотите, чтобы ее доставили?

– Телеграмма? От кого?

Я говорил с сомнением в голосе, потому что понятия не имел, кто бы это мог быть.

– Это из-за границы. Из Норвегии.

Я поразился. Ведь это Митараи!

– Да, хорошо. Телеграмма длинная?

– Нет, короткая.

– Тогда прочитайте. Прочитайте скорее.

Меня охватило нетерпение.

– Можно читать?

– Да, давайте.

– «Сломай дракона. Митараи».

Я услышал голос мужчины на другом конце провода и некоторое время молчал, не понимая, что он имеет в виду.

– Прочитать еще раз? – спросил он, видимо, чувствуя себя неловко из-за моего молчания, вызванного моим глубоким удивлением.

– Там больше ничего нет?

– Нет.

Я снова замолчал. Потом, придя в себя, попросил прочитать еще раз.

– «Сломай дракона. Митараи».

– И все?

– Да.

– «Сломай дракона»? «Сломай дракона»? Что это значит… Неужели больше ничего нет?

– Ничего.

– Вы уверены?

– Да. Все в порядке?

– Все хорошо. Спасибо.

Я повесил трубку. Когда я вернулся в зал, большинство гостей уже разошлись, а женщины ходили по залу, убирая посуду. В этом участвовали все – Икуко, Сатоми, Митико и Юки. Четырехлетняя девочка ходила по коридору между залом и кухней, неся в каждой руке по одной маленькой пиале для супа. Кадзуо убирал подушки для сидения, и я решил ему помочь. Затем к нам присоединился Кадзусигэ Футагояма, который, вероятно, вернулся из туалета.

– Простите, – обратился я к Кадзуо Инубо.

– Что? – спросил он, остановившись на мгновение.

– Я должен задать вам странный вопрос…

– Да, в чем дело?

– Этот дракон во дворе…

– Что не так с драконом?

– Он дорогой?

– Дорогой.

– Сколько примерно?

– Дайте подумать… Ну, наверное, около пятисот тысяч иен.

– Пятьсот тысяч!

– Да.

– Это дорого, – сказал Кадзусигэ Футагояма, стоявший рядом с ним.

– Так много?

– Это не считая дизайна. Если добавите и его, легко получится миллион.

– Да, получается правда очень дорого.

– Так вы к чему?

– Вам он нравится? – спросил я.

– Да, нравится. Это символ нашего дома.

– Да, я понимаю.

– И что с ним не так?

– Сломать его нельзя? – спросил я, преодолев страх.

Челюсть Кадзуо Инубо отвисла.

– Что вы хотите сказать? Не до шуток сейчас! Какая чушь!

И он быстро вернулся к уборке. Я остался один.

– Нельзя его ломать, господин Исиока, он дорогой. К тому же, как вы собираетесь его сломать? Он сделан из крепкого металла, – сказал Кадзусигэ Футагояма.

Я подумал, что он прав.

Я не торопясь вернулся в свою комнату, взял сменную одежду и пошел в «Рюдзукан», где в одиночестве принял ванну, а затем, уже у себя в номере, принялся снова думать над текстом телеграммы, которую прислал Митараи. Через некоторое время это занятие меня утомило, и я вернулся к своим записям в толстой тетради, решив снова подумать о смысле телеграммы, когда устану писать.

Прошло больше года с тех пор, как Митараи последний раз сообщал мне свое мнение по поводу конкретного расследования. Зная о его замечательных достижениях, я не мог не испытывать глубокую благодарность за его драгоценные советы, в данном случае за эту телеграмму. Митараи причинил мне бесчисленное множество мелких неудобств, но я всегда питал глубокое уважение к его выдающимся способностям.

Написав это, я почувствовал себя крайне некомфортно. Наверное, это слово не совсем уместно. Чувство, которое я испытывал к Митараи последние десять лет, не было просто уважением.

Нет, это что-то другое. Понятно, что уважение тоже присутствует. Но я до сих пор так и не научился воспринимать его спокойно. Короче говоря, это некий благоговейный трепет. Но и эти слова также не совсем уместны, так как он для меня – человек совершенно другого сорта, более того, он для меня чужой. Как если бы я имел дело с инопланетянином. Силой чувств, о которых я ничего не знаю, с помощью неизвестной мне магии он может мгновенно анализировать явления, подходить с таких углов, о которых я не думал, и видеть причины, о которых я понятия не имел. Он всегда с удовольствием дразнил меня.

Его идеи обычно настолько опережали мои догадки, что я не совсем понимал, что происходит, и часто не осознавал, что надо мной смеются. Через два или три года после события мои переживания и мысли наконец совпадали с тем, что говорил тогда мой друг, и иногда мне становилось понятным то, что он сказал, но многое все еще оставалось неясным.

Моя собственная никчемность, вернее, мой стыд, который я осознавал только через два-три года, становился для меня все более очевиден. Оставшись один, я возвращался к этим мыслям снова и снова, и слезы часто наворачивались на глаза. Мне кажется, что меня связывает с Митараи что-то вроде дружбы, но в то же время, возможно, думать так слишком самонадеянно: я понимаю, что дружба предполагает наличие отношений в некоторой степени равных, поэтому моя уверенность в себе продолжает катиться под гору. Вот почему в последнее время я долго сидел взаперти в квартире на Басядо в Иокогаме, чувствуя себя уже полумертвым.