Антон Третьяков
Тёмное
День 1
Агнозия
А что, если я выскажу что-то иное? Например, что ощущать не есть право. Допустим. И что тогда? Будет ясно позже – когда будет право услышать. Но разве оно не есть у всех по умолчанию? Хороший вопрос. Ответ где-то на этой странице. А если не торопиться, то может даже и во всей книге. Но зачем лично вам стремиться «ко всей книге», если что-то сломалось уже здесь и сейчас – написанное и так воспринимается не привычно. Тоже верно. А как далеко можно зайти? Пока не остановится эта ветвь времени. Если продолжите за ней наблюдать, то увидите, что она и подобные ей движутся не бесконечно – в конце концов они упираются в левый или правый край. И какой из этого вывод? Такой же, как и всегда – всё дело в заголовках.
Мне кажется, что пытаться понять написанное бессмысленно. Это только пока вы не поднимитесь на эшафот мысли. Там, наверху, вполне возможно отринуть привычную колею, и даже появляется шанс осознать что-то большее чем себя самого, а если повезёт, то и что-то меньшее. Например, всё то, что стоит на столе. Но мне ближе стол. Эта деревянная плоскость, усердно создаваемая месяцами, с узорчатой текстурой, колкими зацепками, а главное, со всем остальным чего на нём существует, так и манит. Опять вы про заголовки? Но именно они и определяют вектор! «А куда дальше, может даже и не зависит от вашей воли, верно?» Вполне привычное для меня заключение – так я всегда и делаю. Но, впрочем,
если отгородиться от целого, того, что похоже на Гегелевское представление предмета, то можно будет и по-другому. Достаточно интересная точка зрения. Что касается интересов, они были мной утрачены за долго до появления этого умозаключения. Я бы даже сказал, за десятки лет до того, как наши чернила вылились на эту бумагу.
Сопротивление, расщепление, тревога – всё это, можно сказать, маркеры, что выводят слова на бумаге. Они уже и сами по себе некое представление, хоть и скомканное, но можно ли с их помощью утверждать, что в высказанном нет определённой излишней сложности? Здесь главное не торопиться с ответом – пока разводишь в воде «всякое», можно и самому не успеть в ней раствориться. В данном случае ваш способ растворения – анализ бесконечного стола, которого не существует: изучая эту иллюзорную поверхность, представляя её самой сутью вещей, вам получается познать только один единственный образ. Здесь и заикаться не стоит о жизни, в которой заключена много большая структура. Мне бы хватило пятнадцать минут. Сколько за время нашего разговора утекло по правому краю? Слева – три. А по правому? При счёте, правое исчезает. Значит ли это, что способа существовать одновременно и в «правом», и в записанном – нет? Нет.
«Не способность». Что это вообще такое по своей сути? Знаю, так не говорят, но мне здесь и не запрещают идти вразрез высказываемому. Думаю, всем уже ясно, что моё восприятие иное. Да и существует оно в других плоскостях: плотное, ветреное, «неприкасаемое». Вот у вас – может случиться здесь и сейчас прочувствовать «по-другому»? Для этого должно сложиться иное впечатление – хотя бы приближённое к состоянию вашей «не способности». Довольно. Мне бы хотелось вернуться – туда, где левое и правое противоборствует, сливается, не тяготит и не пачкает заголовками и чёрточками драгоценную бумагу. Мне же попрежнему ничто не мешает самому выбирать нужную ветвь времени?
Давайте вернёмся к сути: кто, если не вы, выпустит бабочек? Я никогда не мешал им улететь. Держали за хвост! У них нет и не было хвоста. Но в этом и есть суть хвостов и их бабочек: их не существует, как и иллюзорных столов с заголовками. Раньше не было, но теперь есть! А что, если я их съем? Всё станет прежним. И больше никаких заголовков? Только те, что возвышаются над записками. А их изложение не вытечет по левому краю? Ни в коем случае.
А можно будет вернуть время? Только если выберете левый, а не правый край.
Вальс
В центре вселенной, далёкой стране сокровенных грёз и блаженных дрём вечно сущие исполняют вальс судьбы. Ведомые тремя тактами бытия – страстным интересом познания, вечным голодом жизни и холодным ветром отверженности, – они кружатся в роковом танце. Передавая импульс мирозданию, заставляют двигаться планеты, галактики, кластеры звёзд. Именно это зовётся вальсом судьбы. В нем скрываются зарождение новых небесных тел, смена времён года, необдуманные поступки, непредсказуемые повороты. В нём находится место для безумия, радости, одержимости и счастья. В тактах биениях сердца вселенной есть всё, но не дай себя обмануть – это танец лишений.
Такому вальсу подвластно всё живое, без исключения. Даже сопротивляясь, никакая воля не сможет противиться трём тактам бытия. Абсолютное большинство «сущностей представления» продолжат бесконечно приглашать друг друга кружиться. И я тоже зову тебя на этот вальс судьбы, ведь мне уже всё равно. Я знаю точно: заняв свои позиции, мы не сможем сорваться с места. Бесконечно отклоняясь друг от друга, не глядя в глаза, мы будем пытаться разомкнуть объятья и всем естеством отвергнуть партнёра, но, единожды приняв приглашение, мы не сможем выйти из танца раньше времени.
Тогда…
Мы сделаем шаг вперёд, ведомые первым тактом бытия – интересом познания. Постараемся понять, что таится внутри противоположности. Будем искать прекрасное, жуткое, слабое, вдохновляющее и, самое главное, место, где от удара судьбы сломанные кости так и не срослись. На них лишь появились спасительные хрящи, поддерживающие целостность, но легко приводимые в движение любым, даже самым лестным словом. В этом танце мы обнажим незаживающие, гниющие раны наших душ. А затем…
Мы сделаем шаг назад, захваченные страхом познанного. Попытаемся защититься от пьянящего аромата чувств, но не сможем отпустить друг друга. Впиваясь интересом познания всё глубже, невольно начнём отрывать куски плоти – срывать с себя податливый покров, мнимо оберегающий недолговечные тела. Увлечённые вечным голодом жизни, царапая кожу и разбирая волокна мяса, мы будем пробираться друг в друга, к незаживающей ране, на пути к которой нас ждёт необыкновенно нежная плоть и приторно сладкие кости. Будем пить разливающуюся по паркету кровь, задаваться вопросами, терзаться ненасытностью. А потом…
Мы сделаем шаг в сторону, запустим ветер отверженности. Так и не удовлетворив бесконечный голод вселенной, мы отклоним чужие страдания и начнём думать о себе. Попытаемся оправиться от невыносимой утраты плоти, прежде оберегающей место раны. Теперь слабые, расшатанные хрящи, поддерживающие наши раздробленные сути, распространят боль по всему телу, затуманят разум, напомнят о сломленном. Испачканные чужой сукровицей и теряя свою, мы попытаемся усмирить стонущую пробоину в своём рассудке.
Настало время изменений.
Мы совершим первый, непростительный, обманчивый, поворот. Намереваясь изменить правила мучительного танца вселенной, мы попытаемся вырваться из трёх фундаментальных тактов бытия. Но нас, увлечённых круговоротом пространства, поглотит азарт охоты, и некогда надёжный партнёр теперь предстанет объектом утоления голода – жертвой. Преследуя её, мы будем наносить удары по ранам, уже оставленным нами самими. Попытки ослабить и пожрать чуждое приблизят к возможности уничтожить отражающееся в нас самих хранилище боли.
Мы совершим второй, неотвратимый, поворот. Пойдём на акт отчаяния ещё раз, вплотную приблизимся к границам царства отверженных. Теряя литры крови, мы не перестанем проливать её всё больше, не жалея себя, окропим ею все стены зала мироздания. Продолжая рубить друг друга, обречённые вальсом судьбы, мы стремительно приблизимся к концу.
Настало время выхода.
Покрытые перемешанной кровью, без живительной плоти на сломанных костях, мы наконец откроемся друг другу. Нашему взору предстанут две бесконечно глубоких бездны обречённых душ, некогда скреплённых судьбоносным вальсом. Мы будем наслаждаться ими. Зная горький вкус чужих страданий, тщетно попытаемся заткнуть дыры друг другом, понадеемся, что есть шанс спасти хотя бы не себя, но партнёра. Незамедлительно отвергая друг друга, мы начнём обретать мнимое спокойствие – боль стихнет, кровь свернётся, невосполнимая потеря запечатается в годах. Обглоданные тела, с полным любви взором прольют слёзы скорби, смиренно выдохнут и упадут замертво. Выход.