– А я вам в сотый раз говорю: нет. Не видела Вика ничего, иначе бы нам рассказала. Не надо ребёнку про такое знать. Психику травмировать только.

– Про «такое» она и не узнает. Все вопросы будут составлены максимально обтекаемо. Жанна Васильевна является психологом высшей категории…

– Плевать я хотела на её категорию, я к своему ребёнку никого не пущу! Тем более ментов!

– Полицейских.

– Да какие вы полицейские, сколько вас не переименовывай, всё равно останетесь ментами! – истерично взвизгнула женщина. Её муж при этих словах беспокойно заёрзал, сообразив, что его благоверная такими темпами вполне может договориться до оскорбления полиции. Что уголовно наказуемо.

– Люда, – предостерегающе пробормотал он, потянувшись к жене. Та развернулась так резко, что он невольно отпрянул. На раскормленной ряхе явственно мелькнуло выражение испуга. Малыгин едва не засмеялся в голос.

– А ты вообще заткнись! Зассал, да? Сам их матом во все дыры кроет, а когда они вот перед тобой сидят – сразу язык в жопу засунул?! А вспомни, как ты орал, когда тебя прав лишить хотели! Забыл? А когда тачку эвакуировали?

Перед тем как ехать в помещение, которое свежеиспечённый новомагнинский Вандербильд, в миру Ясьянов Борис Владленович, по какому‑то недоразумению именовал «центральным офисом» (истине это не противоречило, единственный – всегда центральный), Малыгин пробил нувориша по базам и нашёл целый букет числящихся за ним правонарушений, начиная от проблем с налоговой и заканчивая попаданиями в отделы полиции под наркотой и в нетрезвом виде. Не поленился поднять агентуру (к поставленным задачам он давно приучил себя относиться ответственно). Выяснилось, что Владленыч вообще весёлый мужик – кроме травки и быстрой езды не чурается и баб, заходит и в «Эртаж», и в «Нунеко». В последнем предпочитает общение с год назад появившейся в Новомагнинске первой африканской проституткой, широко известной в узких кругах под творческим псевдонимом Багира. Хотя бы не гомик – и то хорошо. Интересно, как отреагирует жена?

– Поймите, – встрял Хайдаров, – трое человек убито. Один прямо напротив дома, где ваша мама живёт. Людмила, вам за неё не страшно? А за дочку свою?

– Не твоё собачье дело, за что мне страшно, – огрызнулась та. – И не Людмила, а Людмила Валентиновна. Если вы за маму мою боитесь – её бы и спрашивали. А вы к ребёнку привязались, тоже мне, офицеры хреновы.

– Кстати, да! – оживился Ясьянов. – А чего вы мою тёщу не допрашиваете?! – на его лице появилось мечтательное выражение. – А в «обезьянник» вы её на пару дней можете посадить?

– Рот закрой! – незамедлительно отреагировала Людмила. – Ещё на маму мою при посторонних потявкай, я тебя вообще дома урою. И ещё: хватит ей с внучкой сидеть. Будешь Вику со следующей недели снова в сад водить. Пусть хоть изревётся там. А маме моей отдыхать пора. Семьдесят лет ей, как‑никак.

Судя по тому, как Хайдаров посмотрел на своего босса, он сейчас вспомнил разговор в машине, когда они уезжали в то утро из Побегатиков. «Почему вы не стали расспрашивать женщину? – спросил он тогда Хозина. Сам Малыгин, понятное дело, с расспросами не лез, хотя и его удивило, как москвич не остановил уводящую девочку старуху. – Она же могла видеть убийцу». «Даже если знает – сейчас ничего не скажет. Замкнётся, слова не вытянешь, – ответил тогда Хозин. – А девочка интересная». А потом дал задание узнать про то, кому принадлежит дом и кто родители этой Вики. А потом почему‑то решил, что именно девочка могла что‑то видеть. Что, кстати, чистая правда – и это надо учесть.

– Боятся они за нас, как же. У меня, как только я в Новмаг приехала, сразу тачку дёрнули, – у Людмилы, похоже, открылось второе дыхание, – и не ведро какое‑то, а «Митсубиши» новую, из Японии полгода везли! Нашли, как же! Ни хрена не нашли! И ещё с такими лицами приехали – ни сочувствия, ничего. Как роботы. Сами, наверняка, и украли. Или угонщиков крышевали.

– А вы в каком году в Новомагнинск приехали? – спросил Малыгин.

– В восьмом, – женщина от неожиданности сбилась с темпа. – А что?

– Ничего.

В 2008 году он только устроился в милицию после двух лет срочной службы в армии и ещё двух на контракте. Город приходил в себя после лихих девяностых. Новомагнинску «выздоровление» далось легче, чем другим крупным городам этого региона. Олигарх, подмявший под себя металлургический комбинат, в отличие от известных персонажей яхтами размером с «Титаник» и виллами в Монако не баловался, сам всю сознательную жизнь до перестройки на этом предприятии проработал и город любил. Порядок навели относительно быстро. Но с угонами в те годы действительно была беда – уезжало всё, что можно было укатить, от «Лексусов» до тракторов, благо граница была недалеко, и было куда сбывать. Не желавшие горбатиться на металлургии молодые парни часто выбирали другой способ заработка. Гопота снимала зеркала, могли и вовсе разобрать тачку на части, если владелец оставлял её в каком‑то глухом месте, люди посерьёзнее уводили машины с концами.

Он невольно усмехнулся при словах женщины о сочувствии. Вспомнилось одно из первых его дежурств: в отдел позвонили из рабочего общежития – пьяный муж избивал жену. Когда он с Алексюком, тучным меланхоличным запорожцем, уже давно выслужившим пенсию, видавшим виды и приставленным к молодому дядькой, вошли в здание, на ум невольно пришло, что в милицию позвонили только потому, что было уже три часа ночи и вопли избиваемой мешали соседям спать. Было бы дело вечером – никто бы и не пошевелился. Посмеивались бы только по своим комнатам – во Толян бабу учит! – даже если бы Толян свою жену на части перочинным ножичком распиливал. На стук в дверь их послали на три буквы. Алексюк, крякнув, сноровисто сгорбился и, прежде чем Малыгин успел что‑либо сообразить, ударом плеча вышиб хлипкую общажную фанеру. Они ввалились в комнату. Навстречу им, пошатываясь, двинулся было одетый в тельняшку и семейные трусы небритый лохматый мужик. В углу ворочалось что‑то бесформенное, хныкающее. Где‑то плакал ребёнок.

Алексюк, сразу оценивший состояние «клиента», положил широкую руку ему на лицо и сильно толкнул. Морячок отлетел к окну, сокрушив по дороге столик с зазвякавшими по полу бутылками, и отчаянно заматерился. Алексюк деловито снял с пояса наручники и начал надевать их на запястья небритого, с нарочитой мстительностью далеко выворачивая назад его руки, от чего задерживаемый громко вопил.

Растерянный, Малыгин подошёл тогда к женщине, чтобы помочь ей подняться. Пока он шёл, его ботинки испачкались в крови. Крови было много. Кровь была везде – на оклеенных дешёвыми обоями стенах, на мебели, на застиранных занавесках, мелкие красные капли были видны даже на потолке. Но больше всего её было на полу. Поразительно, сколько крови может вылиться из человека, которого избивали голыми руками. У женщины был сломан нос, бурая жидкость вырывалась оттуда толчками. Она закрывала лицо руками. Когда он отвёл их в сторону, он увидел на правой стороне, прямо под глазом вмятину, отчего лицо выглядело ассиметрично. Он успел подумать, что у женщины сломаны какие‑то кости со смещением, как вдруг откуда‑то вынырнул маленький мальчик, лет трёх, наверное, абсолютно голый, и с воем вцепился в мать, ухватив её за талию коротенькими ручонками, грязными и тощими.

Из оцепенения его вывел грубый тычок в спину. Алексюк, раскрасневшийся и взмыленный, тащивший к выходу из комнаты непрерывно матерящегося мужика в матроске, сам от души обложил матом новичка, доходчиво напомнив, что их дело – определить «этого», а матери Терезии в белых халатах уже топают по коридору и женщине помогут. Тогда он вскочил как ошпаренный, ухватил пьяницу под локоть и потащил к выходу, с облегчением выдохнув, нос к носу столкнувшись в дверях с вызванным оперативным дежурным одновременно с их выездом фельдшером «скорой помощи».

А через полтора часа, сдав пьяную скотину в отдел, он уже был на другой заявке – стоя на парковке перед торговым центром, слушал раскормленную, одетую в норковую шубу женщину, возмущённо рассказывавшую, как она с подругой приехала пропустить в местном баре по фужерчику «Мартини», как за «Мартини» последовало знакомство с симпатичными парнями с Кавказа, состоятельными и щедрыми, нашей швали не чета, как Юльку, уже слегка перебравшую, взялся отвести домой обаятельный джигит, сверкавший золотом и скрипевший кожей, как она сама захотела показать Арсену коллекцию купальников у себя дома, да вот беда —её симпапулечки немецкой, Смарточки, другом близким подаренной, на месте не оказалось. Арсен куда‑то незаметно смылся, а она, вызвав полицию, ждала их битый час, а они всё не ехали, а приехали – так стоят с каменными рожами и ничего не делают, даже не посочувствуют. Она говорила и говорила, а у него перед глазами стояло лицо ТОЙ, с вмятиной вместо щеки и беспредельным отчаянием в опухших от побоев глазах…