Труп – это человек, который лежит неподвижно. И никогда не начнёт больше двигаться. Она видела такого лежащим на снегу в ту ночь. И видела другого. Который разговаривал с трупом. То есть нет… С тем, кто потом стал трупом.

– Ближайшие видеокамеры?

– На кольцевой. В трёх километрах отсюда.

– Понятно. А частные камеры? Вдруг у кого‑нибудь из владельцев этих дач установлены, чтобы контролировать, не украдут ли чего зимой?

– Я лично смотрел. Нет ни у кого. А если есть миниатюрные над входной дверью – так они всё равно до улицы не добивают.

Какие у них неприятные голоса.

– А почему оперативная группа приехала так поздно?

Это Крейг!

– Почему вы думаете, что поздно? – голос грубого прозвучал холодно и неприязненно. – У нас тут не Москва, чтобы патруль на каждый вызов мчался с «лампами» включёнными. Первой вообще «скорая» на такой выезд едет.

– Но здесь‑то явно видно было, что убийство. Если след крови такой на снегу был.

– Не факт, – помедлив, сказал неприятный голос. – У нас тут собак расплодилось немерено. Стаи целые. Назаводят люди псов, а потом выкидывают. Они вместе сбиваются и начинают на людей нападать. Прошлой зимой пацана загрызли – как раз из этих трёхэтажек. Первоклассника. С другом на улице играли, а эти твари прямо на детской площадке набросились. Друг убежал, его искусали только, а того повалили и горло перервали. Сволочи, – последнее слово голос произнёс громче, со злобой. – А попробуй отстреляй. Сразу журналисты и зоозащитники, у нас и такие кретины водятся, возбудятся, вонь подымут. Их бы запереть в клетку на пару часов с такой сворой – пусть бы посидели с ними, сразу бы поумнели. Так ведь нет, им главное в газетах засветиться, свои личности показать. Который год питомник для бездомных животных обещают построить, да так одними обещаниями и кормят. Да и сколько их там поместится‑то? А пацана не вернуть.

– Вы к чему это?

– Да к тому, что мусорщики сначала подумали, что погибший это очередной из тех, на кого собаки напали. Вот и дёрнули сначала «скорую», а потом уже нас.

– Глядя на вас, не верю в то, что вы эту ситуацию с собаками на самотёк пустили, – сказал бесцветный голос.

– Не пустил, – не сразу с неохотой произнёс неприятный, – пришлось проредить их немного. Они около теплотрассы тусуются, там у труб кое‑где изоляция отходит, греются. Приехал с охотничьим карабином. Ну и… Кто не спрятался – я не виноват. Но это между нами.

– Понимаем.

– Как раз за месяц до этого статью ввели – за жестокое обращение с животными. И тут мальчика этого растерзали. Вот такая коллизия, животные защищены лучше людей.

– А у вас, Игорь Фёдорович, есть дети?

– Нет. Почему вы спрашиваете?

– Просто так. Вы такой непробиваемый со стороны, а тут завелись.

– Непробиваемый я только со стороны. Давайте по делу.

– Что говорят жена и знакомые Федотенко по поводу его пребывания в загородном садоводстве?

– А вы допросов не читали?

– Читал. То, что написано в них, я знаю. А вот что они говорят?

– Да не имеют ни малейшего понятия. Знакомых у него тут не водилось, по крайней мере, тех, о которых знала бы жена. Что ему тут было делать в мороз – непонятно.

– А был мороз?

– Да, тогда как раз прихватило после оттепели. Не лютый, так – минус десять где‑то.

– Время смерти?

– Как раз из‑за мороза точно не установлено. На холоде все процессы изменений в организме замедлены. С работы он ушёл в восемь вечера. Обнаружили труп на следующий день около девяти утра. Где‑то в этом промежутке.

– Он ведь электроникой, кажется, торговал?

– Частное фотоателье.

Раздался звук, похожий на фырканье.

– Не оставляло призвание, из‑за которого срок мотал?

– Вот уж нет. Мы за ним приглядывали в УРе, всё‑таки статья паскудная, нам только таких рецидивов не хватало. Нет, ни в чём замечен не был. Когда я узнал, что этот Федотенко женился – даже специально посмотрел, нет ли у него теперь пасынка или падчерицы. Не было.

– Жаль, что неизвестно, когда его убили.

Известно, хотелось сказать ей. Известно. Это было ночью или рано утром. Она тогда проснулась от холода. Дрова в печи уже прогорели дотла, на улице было очень темно, только фонарь с дороги светил в окно. Всё казалось нереальным, ни одного движения вокруг. И тихо. Настолько тихо, что ей казалось, что она спит. Тишину нарушал только звук качающегося маятника настенных часов, доносящийся с кухни, и слабый храп бабушки. И тут с улицы послышались голоса. О чём говорили, она не разобрала, но ей стало не по себе. Может быть, это воры? Грабители, которые хотят забраться в домик? Она слезла с кровати и, завернувшись в одеяло, подошла к окну. К её облегчению, никто не пытался ни перебраться через забор, ни перелезть через ворота. Под фонарём, заливавшим узкую улицу химическим жёлтым светом, стояли двое. Их лиц она не разглядела, они стояли к ней вполоборота. На головах были одеты капюшоны, из‑под которых вырывались клубы пара, когда они произносили слова. Один из них был повыше и пошире, второй – невысокий, но тоже кряжистый. Первый говорил громче, голос второго почти до неё не доносился. Первый периодически взмахивал руками, второй держал их в карманах, будто грея их там. Через плечо у него висела небольшая коричневая сумка. Говорил всё больше первый, говорил всё громче и громче, и ей начало казаться, что сейчас либо проснётся бабушка, либо проснётся она сама, если, конечно, это только её сон. Руки первого махали в воздухе, как будто молотили кого‑то, но второй стоял спокойно, даже не двигаясь, не пытаясь отстраниться от мелькающих в воздухе перед его лицом кулаков. Как заворожённая она смотрела за этим зрелищем, не чувствуя холода от босых ног, стоящих на ледяном линолеуме. И когда первый, казалось, сейчас обрушит кулаки на стоящего перед ним человека с сумкой через плечо, она едва не вскрикнула, чтобы разбудить бабушку, но вместо этого увидела такое, отчего крик поневоле замер в горле и вместо него вышел наружу какой‑то приглушённый стон. Первый резко развернулся и сделал шаг по улице в направлении трёхэтажек. В эту секунду второй быстро (очень быстро!) сунул руку из кармана в сумку, выхватил оттуда нечто, напоминавшее узкую палку‑прут и, размахнувшись над головой, с размаху вонзил её в шею повернувшегося к нему спиной человека. Тот замер как по команде, потом резко рванулся вперёд, зашарил руками по телу. Палка наполовину вошла в него и торчала из шеи, как воткнутая в фигурку из пластилина зубочистка. Он пытался вытащить её, но у него ничего не получалось. Снег вокруг потемнел. Ноги человека разъехались, он упал на колени, по‑прежнему шаря в области шеи. Потом его руки начали двигаться медленнее, и он, на секунду качнувшись, рухнул набок, засучив ногами, как будто побежал куда‑то. Кулаки молотили уже не в воздухе, а разгребая вокруг дёргающегося тела снег, но потом прекратили двигаться и они. Лежавший замер и перестал шевелиться. А второй стоял, стоял и смотрел, даже не двинувшись с места. А потом сделал шаг к распростершемуся у его ног телу, наклонился, протянул руку и резко вырвал из шеи лежащего прут. Потом он выпрямился. Ей показалось тогда, что его лицо под капюшоном смотрит в сторону дома. И ещё ей показалось тогда, что она видит его ГЛАЗА, уставившиеся на неё. Она полувскрикнула-полувсхлипнула и опрометью бросилась на кровать к бабушке. Та беспокойно заворочалась, а она прижалась к ней, к её теплу и с головой закуталась в одеяло, ожидая, что вот‑вот распахнётся дверь и на пороге комнаты появится тот, второй, со своим странным прутом в руке. Но часы на кухне продолжали отбивать свой мерный ход, бабушка, поворочавшись, снова захрапела, и постепенно ей начало казаться, что всё, что она видела, ей привиделось во сне. А потом она и правда заснула.

Она не знала, сколько спала в ту ночь, но утром её разбудило лязганье щеколды. Кто‑то хотел открыть ворота. На улице уже было не темно, предрассветный сумрак. Это подбодрило её. Она приподнялась в кровати и посмотрела в окно. Напротив их дома стояла полицейская машина. У ворот стояли двое в одинаковой тёмной форме с надписью «полиция». Они потоптались, ещё раз дёрнули створку. Потом один что‑то сказал другому, они развернулись и пошли к следующему дому. На место под уже погасшим фонарём она тогда не посмотрела.