5. На четвёртый день, утром, я услышал тихий стон возле моих ворот. После стольких месяцев я вновь услышал неизвестные звуки, нетипичные для этих мест. Стоит посмотреть.

– На пороге я увидел человеческое тело, сильно измождённое и уставшее. Живой человек – для меня это было новостью номер один. Я занёс его в дом, в комнату, где был замок и крепкая дверь. Этот человек мне неизвестен, и что от него ожидать – я не знал, поэтому аккуратность не будет лишней.

6. Пролежал он так несколько дней. На рыбном бульоне мне удалось не дать ему умереть. Мужчина средних лет, чуть больше тридцати, худой, но на вид не раненый.

7. Так он ещё пролежал неделю. Однажды, когда я зашёл к нему, он обмолвился. Голос его был тяжёлым, а слова – густыми, словно смола.

– Воды, – прошептал он. – Воды .

Я протянул ему стакан; он сделал глоток и открыл глаза. Уставший взгляд, тяжёлые веки – похоже, он долго шёл, но устал не физически. Его, как будто, терзало что-то изнутри. Я знаю эти ощущения – такие же были у меня во времена депрессии, когда я много работал, чтобы прокормить себя, и не мог уделить даже минимальное время отдыху. Мысли роились в моей голове, жужжание их слышно было всегда – перед сном и после пробуждения.

– Как тебя зовут? – спросил я. – И откуда пришёл?

Может, там есть и другие; узнать бы хоть что-то о мире за пределами этих мест.

– Отец звал меня Зорян, – сказал он. – Ты тоже можешь так меня звать, кхм, хоть какая-то память о доме будет.

8. Я его прекрасно понимаю: все мы потеряли дом и хотели бы вернуться в то время, полное трудностей, но тихое и безмятежное, когда родные были живы. Хотя, конечно, мои меня никогда не понимали. Я был им словно не родным; их помощь была похожа на обязанность, но не на чистое намерение от сердца. Я всегда хотел обрести настоящую семью, где могли бы выслушать и понять, где бы научили состраданию и никогда не осуждали. Где любовь была бы сильнее мирских благ, а душа не была бы пустым звуком.

9. – Пришёл я с востока. Там пустыня, людей совсем нет – только грешники, которым одна участь: вечные муки, слёзы и скрежет зубов, – промолвил он неторопливо, взглянул на меня и продолжил. – А ты кто, кто мой спаситель? Кто так добр к незнакомому в такое тяжёлое и тёмное время?

– Меня зовут Илья, – сказал я с грустью.

Грусть сковала моё сердце. Неужели никого не осталось и все мертвы, а грешники эти – подвергшиеся болезням и мутациям люди, у которых последние отблески разума рассеялись на войне? Как же больно на сердце, что так сложилась история человечества. Возможно, так моё радио никто и не услышит. Тогда зачем всё это – опять мимо? Как всегда. Отец, почему ты покинул меня?

10. Отперев замок, я дал полную волю действиям своему гостю. Теперь уже не важно – всё тщетно. Мои попытки что-то сделать никто не оценит; лучше бы я не спасал его: иллюзии слаще горькой правды. Теперь не важно, украдёт он что-либо или убьёт меня – это всяко лучше этой боли в груди.

11. – Вижу, ты опечален, – спросил меня Зорян, выйдя из дома на улицу. – Я сказал что-то не так?

– Нет, ты не виноват, это всё я. Мой призрачный замок опять рушится на моих глазах. В чём смысл жизни, если всё, что бы ты ни сделал, было напрасно?– сквозь комок в горле выдавил я эти слова. – Я спас тебя, но ты бы не стал жить, если бы не имел смысла.

– Проделав такую работу, вложив столько сил и не дав мне умереть, ты говоришь, что всё, что ты делаешь, бессмысленно? – в голосе Зоряна не было ни капли осуждения, как будто он чувствовал меня и с состраданием отвечал на мой вопрос. – Я живу, чтобы вернуться домой. Ты даже не представляешь, как долго я этого ждал – можно сказать, вечность.

– Ты надеешься, что твой дом ещё стоит и тебя там ждут? – спросил я его. – Да, спасти тебя был огромный смысл, ведь ты единственный человек, которого я видел за последний год. Но ты принёс мне больше боли, чем я думал.

– Эта боль сидит в тебе; она была всегда – и до войны, и сейчас. Мой дом всегда будет стоять, ведь его построил Отец, и братья всегда будут его защищать. – Его взгляд буквально видел мою боль внутри. – Там и тебя примут, но мы не сможем туда попасть с такими помыслами, как у тебя – нам просто не дойти до туда.

12. Он, конечно же, прав, и я всегда это знал, но никак не мог избавиться от плохих мыслей в голове, которые поедали меня изнутри. Я так хочу полюбить Бога, открыть своё сердце для Него. Почему же так сложно это сделать? Как мне удалось так сильно его закрыть, что теперь и утреннему солнцу в него не попасть? Я буквально разрываюсь на куски, лишь бы хотя бы капля света дошла до моего сердца. Уныние – страшный грех, но не гордыня ли душит меня, вводя в заблуждение, что я в принципе достоин этого света?

13. – А что за чудесная музыка у тебя играет? – с интересом спросил Зорян, стараясь отвлечь меня. – Да, хочу заметить, ты чудно готовишь. Я хоть и был почти всегда без сознания, но вкус твоего угощения я ощущал.

– Это радио у меня здесь, – ответил я, опустив голову. – Решил включить музыку для всех, кто услышит, и иногда читаю проповеди, в которые, похоже, и сам не верю. А за бульон отдельная благодарность! Я как-то пару раз лежал в больнице и знаю, что такое диета номер ноль. В таком состоянии твёрдая пища была противопоказана.

14. Интересный факт из моей жизни, который всегда удивлял меня, заключается в том, что я быстро отходил от грусти, как будто кто-то поднимал меня каждый раз, когда я падал. Не знаю, зачем я всё это делаю; остаётся только праздный интерес: а что же в конце? Но жизнь происходит сейчас, и нужно приспосабливаться.

1. Зорян сказал, что там только грешники. Однако сам он выглядит вполне неплохо. Может, таких, как он, много, и я смогу спасти их души. Звучит как хороший план – подстегнутый синдромом спасателя, сочетающийся с моей концепцией жизни. Такова моя роль? Роль пророка в пустом мире, где остались лишь грешники, готовые меня сожрать. Правда, это довольно странная затея – играть в спасателя.

2.Появление моего гостя как раз кстати; теперь есть с кем поразмышлять о человеческом бытии. Но я всё же не уверен. Нужно подумать, с каким отношением выходить в такое путешествие.

3. – Я в большом долгу перед тобой, – послышался голос позади. – Скажи, чем помочь, и я помогу. Я давно живу и общался с многими деятелями. Все работы хороши, сделаем вместе от души. Направляй.

– Да, было бы славно, – обмолвился я, – надо подготовить дрова на зиму. И надо бы заготовить пропитание. Возьми удочку и сходи на реку.

– Как скажешь, я теперь твой помощник на вечно, – задорно ответил он, как будто под – вечностью он имел в виду буквально вечность. – Такие этому миру нужны, такие нужны и мне. Жить становится легче. Мы горы с тобой свернем.

Я огляделся и попытался понять, что лежит за его словами. Его уверенность казалась искренней, но вместе с тем в ней скрывался намек на что-то более глубокое. Почему я замечаю в его тоне нотки радости в сочетании с этой бравурной присягой служения? Моя роль в его жизни – это больше, чем просто дружба, это какая-то связь, которую я не до конца осознаю.

Я почувствовал, как в груди начинает пролетать легкое волнение. Зорян не только обещает помочь, он внушает мне надежду, без которой я бы никогда не решился идти дальше. Мы действительно могли бы свернуть горы, если будем работать сообща. Но цена этого обещания кажется мне слишком высокой – что, если он ждёт чего-то взамен?

– Зорян, – осторожно начал я, – а тебе не кажется, что вся эта помощь может загнать нас в ловушку? Мы можем слишком увлечься, забыв про собственные желания и цели. Что если мы станем просто результатом того, что необходимо этому миру?