Разведчику предложили матрас и одеяло, но он вежливо отказался: попросил лишь воды и свободный угол. Потушили свет. Лиззт ушла в соседнюю комнатушку, мусорщик завалился в свою постель и вскорости захрапел. Разведчик осторожно выглянул наружу, но там царила совершенная темень: весь посёлок будто разом лишился света. Экономят электричество? Ресурс лампочек? От сообщества, располагающего электрической энергией, он ждал чего-то иного. Не настолько архаично-деревенского, когда вся деятельность замирает с заходом солнца. С другой стороны, а было ли им, что делать? Развлечения, хобби, ночная жизнь – всё это приметы урбанистической цивилизации, колёса которой вращаются круглые сутки. И всё-таки – ни единой лампы на улице?..

Было и ещё кое-что, не дававшее ему спокойно уснуть. Ур осмотрел Процветание лишь мельком, но увидел вполне достаточно. Убогие хижины, почти никакого серьёзного строительства, ветряки как средство электрогенерации, простое сельское хозяйство… Транспорта не видно, основа всего – мародёрство старых запасов, о промышленном производстве и говорить не приходится. Почему?

«Почему их так мало? Почему они живут в настолько жалких условиях? Почему за десятки лет, прошедшие со времени катастрофы, наследники всех сокровищ цивилизации так и не встали на тернистый путь её возрождения?»

***

Лиззт не спалось. От выбившихся из одеяла волокон чесалась щека. За хлипкой стенкой тоненько похрапывал дед, а где-то под крышей цеха завывал ночной ветер.

Холодно. Как всегда. Спала бы она вместе с дедом – было бы чуть теплее: в первой комнатке всё же печка. Но тогда спросят: а зачем тебе собственная клетушка? Что, книги? Все полезные книги в школе. Эти на растопку пусти. Дед-то, может, и не скажет – а советница Маркутт всюду сунет нос.

«Чтоб он у неё отвалился», – злобно подумала Лиззт и плотнее завернулась в старое одеяло.

Все эти мысли-мыслишки плясали у неё в голове, прикрывая собою главное. Ту самую причину, по которой и не спала она теперь, привычная что к храпу, что к холоду.

Там, в соседней комнате, вместе с дедом, привалился к стене огромный страшный чужак. На миг стало боязно – а ну как под лживой маской прячется что-то хищное? Вдруг и деда там уже нет, а храпит и притворяется – тот, другой? Лиззт вздрогнула, но тут же обругала себя мнительной дурой. Ага, как же. Сидит и храпит, ждёт, когда красавица уснёт, чтобы съесть. Ну, что не человек он – ясно и так. Откуда в Литтерстадте такому взяться? Но и не чудовище уж конечно. Чудовищ она видала, а каких не видала – тех больше одного раза и не увидишь.

Но вот техника… Всякое она находила, а ещё больше – рассматривала на фотокартинках в своих журналах, так что отлично знала, какие чудеса раньше водились в мире. В посёлке из машин генераторы, насос да станки простые – точить и сверлить чтобы. Есть два драгоценных тягуна для вспашки полей. Ну и ткацкая машина ещё, но она не в счёт, потому что едва работает. А были ведь машины, чтобы летать. И чтобы по дорогам катить, как ветер. Машины, которые дышали вместо людей, и машины, которые вместо них считали. Такие, что картинки слали на расстояние, и чтобы говорить с другим городом. Всех не перечислить, как ни старайся. На каждый случай у людей была своя машина, иногда нелепая такая, что непонятно – здесь-то зачем? Неужели мало?

Лиззт ещё раз припомнила всё, что знала о полётах к Луне. Дело было трудное и опасное, и много людей погибло. Кто-то сгорел, взлетая к небесам, а кто-то из-за поломавшейся техники не смог вернуться с мёртвого шара. Кажется, все очень гордились, когда пятеро инлундов смогли прилететь назад, а потом и шестеро федералов тоже. Велись речи, чтобы основать на Луне колонию. Глупость же? Или нет? Луна – сплошные камень и пыль, дышать нечем и есть тоже нечего. Как бы они там жили, если у них всё время что-то ломалось? Фотокартинки запечатлели покорителей Луны в уродливых и здоровенных костюмах, похожих на домики с выпуклым стеклом спереди. Даже ходить – мучение. Были, правда, костюмы и полегче, с жёсткими рифлёными трубками, с круглыми шлемами и ещё какими-то штуками за спиной – но по сравнению со скафандром чужака все они казались некрасивыми и жутко простыми.

Вещей, как у него, Лиззт не видела никогда. Все они были иные, все – какие-то не такие. Гладкие, маленькие, странно привлекательные своей выверенной формой и аккуратностью. Старая техника, даже самая сложная, казалась рядом с ними грубой, несовершенной. Сам чужак при этом был здоровенным, выше деда – а ведь дед в посёлке слыл великаном. И двигался он в своём облачении легко, словно оно ему вовсе и не мешало.

Ум за разум заходил от этих мыслей, от прикосновения к тайне, которой во всём мире не находилось места. Может, не с Луны он, а дальше? С других миров, а что на человека похож – так мало ли на что там похожи разумные существа? Они и подделаться под человека сумеют, и вообще к любому волшебству способны, раз уж долетели так далеко. Он ведь не скрывал даже, что разведчик, ну?

Нет, да не может быть! Зачем всемогущим чужакам их ржавое Процветание? Что здесь разведывать – как совет пайки распределяет и сколько Электрослужба лампочек зажечь в состоянии? И почему тогда один, а не целая экспедиция?

А хуже всего – всем ведь действительно всё равно. Вот вам чудо, само в посёлок пришло, а им что главное? Чтобы не мешало. И чтоб ушло поскорей. Чудеса – они лишние, только глаза мозолят. И мысли от них бывают, вот как у неё – а кому такие мысли нужны? Ей и то не нужны, сама начиталась разного, сама теперь и страдай.

Она чуть не заплакала от одиночества и непонимания, но всё же сдержалась. Будет новый день – будут новые дела. Что ей вообще ведомо, кроме старых книг и журналов? Кто его знает, насколько это окошко широко и не лгут ли голоса прошлого, издеваясь над легковерной Лиззт? Значит, надо смотреть и слушать. И спрашивать. Это Маркутт не любит, когда спрашивают, а чужак поговорить не прочь: ему ведь и самому разнюхивать надо. Вот пускай и разнюхивает, чего там ему нужно – а Лиззт тем временем разнюхает про него. Справедливо же? Справедливо.

Довольная собой, она повернулась на бок и через несколько минут провалилась в сон.

Утро в Процветании начиналось с прерывистых гудков. Первые три означали подъём, следующие пять – завершение личных дел, последние семь – начало рабочих смен. Было в этом что-то забавное – словно полуразрушенный завод всё ещё делал вид, что производство в его цехах продолжается. Сходство с тюрьмой тоже усилилось, но потом Ур увидел, в чём на самом деле состояла работа, и понял, что оно по-прежнему внешнее.

По большому счёту, жизнь в посёлке сильно напоминала деревенскую коммуну. Все средства производства были общими, весь провиант хранился централизованно, а распределением пайков заведовал Совет, членов которого выбирали сами жители – причём роль советника отнюдь не означала освобождения от ежедневного труда согласно общему расписанию. Главными делами в холодное время года были уход за скотом, ремесленные работы, заготовка топлива и поддержание инфраструктуры посёлка – в основном, систем снабжения электричеством и водой. Ничто из этого не выходило за рамки обычного крестьянского труда и уж точно не приводило к истощению физических сил: разве что дрова и особо ценный уголь возили на ручных тачках. Дети помладше ходили в школу, а постарше – совмещали учёбу с помощью взрослым. Ур поинтересовался у Лиззт, если ли в Процветании какие-нибудь развлечения, но наткнулся на непонимающий взгляд. Никаких признаков наличия религиозного или гражданского культа он не заметил, а осмотревшись внимательней, понял, что кругом не наблюдается вообще ничего, не связанного с хозяйственной деятельностью. Одежда – сугубо утилитарная, на хижинах – ни следа украшений, да и в доме Айцца он не заметил ничего похожего на те мелочи, с помощью которых даже самые простые люди пытаются скрасить свой быт. Разве что циновка из проводов была в белую и синюю клеточку – по цветам изоляции.