Глава семейства издалека мне сразу напомнил шкаф, да, именно шкаф. Когда я припарковался, шкаф развернулся, – и стал угрюмым сервантом с вращением вокруг своей оси. «Да, малоподвижен, как физически, так очевидно и интеллектуально, – главное, не реагировать на его провокации», – настроил я себя, пока преодолевал до него дистанцию двадцать пять метров.

Встретил он меня ничуть не приветливее своего пса. Причем пса по кличке Бабадук представил, а себя – нет. Аналогия приезда пушкинского Дубровского к Троекурову. Хотя, если бы меня попросили разгадать родословную, скорее отнес бы его к потомкам Собакевича.

Пса уже не было. Поэтому хозяин произвел замер гостя презрительным взглядом и вместо «Добрый день и час!» двинул фразу «Где тебя носит?» Ничуть бы не удивился, если бы после этой фразы он отшлепал меня как нашкодившего шалуна. Заметно было, что при повадках бегемота, он обладает агрессией носорога.

– «Хёндай»?

– Чтобы не светиться, – ответил ему, как мог бы ответить шпион шпиону, со всей серьезностью и убедительностью.

Мы были в окружении массивных деревянных строений, среди которых возвышался трехэтажный терем. Все строения были разукрашены в стиле лубка героями русских сказок и басен, Илья Муромец, Жар-птица, Емеля на печи, Волк с хвостом в проруби, Заяц с морковкой.

Лесной детсад, прямо-таки.

У нас все началось, как в сказке. Наверное, как в сказке и закончится.

Хотя папашу можно понять: с его весом в два центнера и животом, который даст фору любому астраханскому арбузу, ему можно уже не разговаривать, а просто молчать, и все будет понятно.

Девушка в узбекском халате пробежала мимо с подносом и чашками для чая, тут до хозяина дошло, что к беседке он идет не один, и он начал брызгать на меня слюной как жук-бомбардир кипятком. Я уклонился, увеличил дистанцию и сделал ему комплимент о сохранении исконного русского стиля в архитектуре объектов. Он махнул рукой, типа, шагай за мной и помалкивай. Походка медленная, в раскачку.

Он наступал на грунт так, будто проверял, не провалится ли.

В беседке М.Е. продолжил хамоватый тон. Я понял, что этого любителя лубочного искусства уже не перевариваю. Несколько минут знакомства и уже не перевариваю. Папаша развалился на полбеседки. Глаза направил на пол. Щеки отвесил, будто к ним прикрутили аптечные гирьки. Грива жирных волос хаотично разбросал по голове, – ну, скажем так, сено в поле для просушки и то как-то аккуратнее выглядит. По выражению его лица я ожидал начала рассказа, но он принялся рукой смахивать крошки со стола.

Когда закончил, насупился, не хуже сыча на ветке, и начал с угроз в адрес «субъекта», как он выразился.

«Не знает, что подписал себе приговор». «Плакать будет кровью». «Поймаю, – скормлю собакам». Правда, не использовал «Пасть порву» и «Моргалы выколю».

При этом потерпевший не интересовался моей реакцией. Кое-какие меры согласно его пониманию ситуации, уже приняты. С охранниками своего офиса папаша обметал всю округу в поисках врага, глумящегося над его семьей, унизившего его дочерей, закидавшего его дом трупами животных, птиц, и какими-то детскими рисунками.

– Да уж, Соловей-Разбойник выискался, – резюмировал я.

Папаша уже успел насвистеть по ушам всем соседям, чтобы они проработали свои чада на предмет забыть дорогу к его дому, попутно начистил рожу одному неформалу, который имел неосторожность год назад клеиться к его младшей дочери Агате. И дальше шли истории в том же духе, причем в тех историях Марк Евгеньевич выходил победителем.

«Ну, молодец, отчет принят, я поехал», – я уже не против был закончить первый раунд переговоров, когда продолжительность монолога хозяина перевалила за 60 минут, а у меня на телефоне скопилось штук шесть сообщений разного характера.

Но не тут-то было: вместо того, чтобы пригласить жену и дочерей, он выдал свою озабоченность их состоянием: дочери в страхе, зятья не чешутся, а жена Марка Евгеньевича, изящная женщина по имени Лана, вообще не о том думает. Оказалось, она времени зря не теряла, и зная о недюжинных способностях мужа побегать за первой попавшейся юбкой, в такой ответственный момент смотала за шмотками в Стамбул, но вчера поздно вернулась.

Я и сам сразу не поверил в искренность намерений М.Е., больно уж подробненько он излагает информацию о себе, любимом, да и с чего бы ему подолгу пропадать на работе, сбрасывать звонки, и появляться нервным и грязным, как будто для маскировки подозрительных запахов.

Лана откуда-то вышла, пренебрежительно глянула на меня, и не сводя с меня глаз, доложила мужу о чем-то на ушко. Прямо сцена из «Место встречи изменить нельзя», когда горбатому главарю его краля о чем-то шепчет. Потом они изучают мои руки и, в довершение знакомства, наверняка заставят сыграть на пианино.

Она закончила. Видимо, скинуть сообщение на телефон у них не принято. Когда я посмотрел на Лану: понял, что Марк Евгеньевич не раз стоял перед выбором: изменять или нет, – слишком много она глумилась над своим лицом, трепетно отдавая его в руки пластических хирургов, несмотря на молодость, и теперь ее хотелось только пожалеть, только утешить словами «Что ж ты милая над собою сделала». Лана не стала с нами причаливать к берегам подвигов мужа, и быстро покинула корабль.

– Ну а ты? – наконец он поинтересовался моей анкетой, лицо его в этот момент было повернуто в сторону, и можно было подумать, что он спрашивает прилетевшего комара. – Ты вообще кто? Бывший «опер»?

– А! В Мимино мне нравится один диалог. Хачикян спрашивает Мизандари: «Лётчик?» А тот в форме пилота сидит и отвечает: «Иногда. Вообще-то, я эндокринолог».

Это была моя вторая шутка, и тоже мимо. Как видно «М.Е.» с шутками не дружил и смотрел на меня как на «неадеквата».

Пора увидеть воочию предмет страха почтенной семьи, – решил я после семидесятиминутного доклада главы семейства, который со скоростью Гарри Гудини извлек из кармана маленькую пластиковую карточку из детских настольных игр. На ней был мультяшный рисунок такого добродушного сказочного козла. КОЗЕЛ НА ДВУХ НОГАХ В ДЖИНСАХ И С КОСОЙ.

А остальные?

Как оказалось, Марку стыдно было носить детские карточки в кармане, и он позвонил младшей дочери Агате. Та была наготове, и через пару минут вышла в спортивном костюме цвета яблок Грэни. На левой груди G&E, как я понял недешевый бренд Gabriel and Ester. Но там, где одежда не закрывала юное тело дочери Собакевича, тело «закрывали» «татухи» с готическими символами.

На ее шее я разглядел две первые буквы в готическом стиле какого-то слова, где первый слог был «Fa…». Слово не разгадал, но явно это не косметический бренд.

Агата принесла еще 4 карточки, облако дорогого парфюма, и острый взгляд в мою сторону, который говорил: «А это что за ходячее недоразумение?», но не будем о грустном.

Принимая от нее детские карточки, я заметил, что девушка взволнована: накинутый на голову капюшон, ледяные на ощупь ладони, ногти на пальцах, каждый из которых имеет свой цвет, сиреневые волосы на голове, глаза опущены в пол, – как много в этом чертике всего намешано! Тишина может взорваться в любой момент.

Несмотря на отсутствие приветствия, где она недалеко ушла от отца, она услышала мой вопрос о том, что ей известно о субъекте, которого мы ищем.

Вместо ответа она притворилась, что вопрос ей неинтересен, встала ко мне спиной, и быстро, и без комментариев подтянула трико.

Потом она в упор на меня посмотрела, заметила шрамы на лице и спросила:

– Вы пьёте?

Ожидал вопрос и потому ответил просто:

– Нет, это я неудачно сходил на похороны.

Далее мы втроем начали восстанавливать хронологию произошедших событий.

Итак, в один прекрасный день начала августа в «Телеграме» появились фотографии порнографического содержания с голой Ренатой, средней дочерью Марка Евгеньевича. Похоже было на фотошоп.

– Так ей и надо, – вдруг выпалила Агата.