Акбалжан, раскапывая снег, искала для коровы пожухшие стебли. Иногда и Жангиру удавалось утащить казённого сена. Весной наконец появилась трава и молока у коровы прибавилось.

По утрам и вечерам Акбалжан усаживалась за дойку. Из кувшина подмывала розовое вымя с белёсым пушком. Подоив, обнимала тощую кормилицу, та в ответ по-человечески вздыхала.

Акбалжан наливала парное молоко Райсе и смотрела, как она пьёт: с аппетитом, причмокивая. Вытирала ротик дочери. Делала маленькие глотки сама. Остаток молока кипятила на огне.

После смерти отца Жангир стал ходить к соседям чаще. Играл в долг. Возвращался за полночь. Если выигрывал, утром на угрюмом лице мелькало подобие улыбки, в глазах плясали дикие огоньки. Он брал Райсу на руки, подбрасывал. Проигравшись, тяжело дышал, стучал кулаком по столу. Акбалжан отводила детей и помалкивала. Он хозяин. Еда есть – и ладно.

В первые годы замужества переживала: чем не угодила, что Жангир не торопится домой? Свекровь поучала:

– Как пришёл муж, беги встречай, снимай сапоги да подноси молоко. Улыбайся, не надо показывать недовольство. Покажи, что он главный, и мужчина сделает всё что захочешь.

Акбалжан смотрела, как Жангир, кряхтя, снимает обувь. Молча подавала воду. Потом и вовсе стала ложиться спать, не дожидаясь его. Без мужа дышалось свободнее. Никто не ходил с мрачным взглядом, можно было петь во весь голос, смеяться, рассказывать детям сказки. При нём язык застывал. Один раз распелась, заметила, что он слушает, поперхнулась и замолчала. И дети при отце утихали.

В тот вечер она, как обычно, сидела на застеленных нарах сәкі. Райса примостилась рядом, уцепившись пальчиками за руку матери. На вытянутые ноги Акбалжан уложила подушку в рост Куантая, сверху – сына. Гладила его пяточки, качала и негромко пела. Звуки выходили лёгкие и чистые, а думы внутри тяжелели размокшей шерстью, которую хочется отжать, высушить и очистить от колючек. Интересно, все так живут? Как чужие. Мать столько легенд о влюблённых рассказывала. Неужели это выдумка?

Незаметно для себя задремала, а разбудил её звук шагов. Вспыхнул свет керосиновой лампы. Акбалжан переложила сына в колыбель и, прищурившись, наблюдала за мужем. Не сняв сапог, он зачерпнул ковшом воду из ведра и стал пить, часто дыша между глотками. Быстро подошёл к лежащей корове, отвязал верёвку. Грубо хлопнул ладонью по ребристому боку:

– Вставай!

Корова тяжело поднялась.

– Выходи, – толкнул её Жангир.

– Куда ты её? – вскочила Акбалжан.

– Не твоё дело, спи!

Снова проиграл в карты! Грудь обожгло. Только не корову!

– Не дам! – Акбалжан бросилась к мужу.

Куантай заплакал. Подбежала Райса, ухватилась за материнский подол. Акбалжан вцепилась в Жангира, но куда ей было с ним совладать. Он отшвырнул их, как кутят.

– О детях подумай! Что есть будут? – пыталась вразумить его Акбалжан.

– Молчи, женщина! Надо будет, и тебя отдам.

Он пнул корову и увёл её.

Акбалжан лежала на полу, подогнув под себя ноги. Руки тряслись, тело ослабело, словно из него вынули кости. Рядом всхлипывала Райса. Сынишка надрывался в колыбели.

– Жат, қызым[9], – мать уложила Райсу и стала безучастно качать люльку с Куантаем.

Когда дети уснули, вышла на улицу. Долго глядела на звёздный ковш, что спустился совсем низко. Вдали замычала корова. Акбалжан дёрнулась было в ту сторону. Остановилась. Держась за косяк, медленно вошла в дом.

Умывшись, потрогала лицо. Легла. Знакомая дымка окутала её. Тонкими линиями затрепетал неясный образ в белой чалме. Она почувствовала отцовский взгляд.

Выдохнула. Села, обхватила колени. Когда за окном, затянутым бычьим пузырём, посветлело, поднялась и легонько тронула дочь. Райса во сне хмурила бровки. Вдруг резко встала, с немым вопросом посмотрела на мать. Та помогла дочке одеться, завернула сына в выцветший пуховый платок, и они торопливо вышли.

В ту ночь Жангир уснул у соседей. Утром его растолкали, и он понуро побрёл расчищать колхозную скотную базу. Ни с кем не разговаривал, только хмурился и отскребал навоз. Иногда ударял лопатой о землю.

Закончив работу, пошёл в дом к председателю. Сквозь деревянные колья увидел мужчин, торопливо разделывающих мясо во дворе. Рванул калитку.

Заметив вчерашнего соперника по игре, толстозадый Аблай, сын председателя, схватил окровавленный нож. Крикнул:

– Зачем пришёл?

Председатель, худощавый старик, забежал в дом.

– Я за своим, – глухо сказал Жангир.

– Твоего тут ничего нет, – недобро прищурился Аблай, а окружавшие его жигиты[10] загоготали.

Жангир шагнул к Аблаю, тот выставил нож. Жангир вцепился ему в запястья. Выкрутил нож, бросил в снег. Схватил за шиворот.

– Хоть половину отдай!

Жигиты переглянулись. Жангир был на голову выше любого из них.

Он размахнулся и ударил кулаком в лицо Аблая. Тот закрылся руками. Вокруг закричали. Кто-то всё же осмелился прыгнуть Жангиру на спину, и тогда остальные накинулись на него. Жангир вывернулся, двинул самого резвого так, что тот отлетел и ударился о стену дома.

Когда выскочил с ружьём председатель, Аблай сидел на снегу, вытирая разбитые в кровь губы. Жангир стоял раздувая ноздри.

– Пристрелю, скотина! – крикнул старик.

Все замерли. Жангир прорычал:

– Только попадитесь мне на дороге – убью!

Пока вернулся домой, стемнело. Дёрнул дверь, не заметив, что она заперта снаружи на колышек. Вытащил палку, вошёл внутрь. Огляделся. Ударил кулаком о косяк.

– Никуда не денется, у неё никого нет, походит и придёт! – говорил он приятелям в доме Сергазы. Занюхивал водку рукавом, пропахшим навозом. Никто раньше не видел этого молчуна таким говорливым.

– Моего деда все знали, все! У него лошади табунами паслись. Он такой здоровый был, что съедал барана в один присест. А я кто? Да никто! За красным скотом смотрю! И не дай бог пропажа – посадят. А сегодня последнее потерял…

Когда явились люди в форме, Жангир только мычал. Его повязали и увезли в темноту на телеге.

В ту ночь снилась ему Акбалжан в золотистом платье. В косах у неё звенели серебряные украшения – шолпы, и она смеялась, улетая вдаль. А он бежал за ней и не мог догнать.

Дорога в Каратал[11]

Дед Оспангали, управляя лошадью, поглядывал на путников и едва заметно качал головой. Потом не выдержал:

– Ох, дочка, еду и думаю: вот старый глупец! Куда тебя с детишками везу? Оставлю одну в чужом краю. А вдруг кто обидит? И муж твой узнает, спасибо не скажет.

Акбалжан молчала.

– Видел я много, – Оспангали вздохнул. – Другой бы тебя осудил: как это – женщина от мужа ушла? А я думаю, у каждого на лбу доля написана. Никто не угадает, что правильно, а что нет для другого. Ты, видно, хочешь писать судьбу сама. Хватит ли сил? – он внимательно посмотрел на неё.

Акбалжан отвела взгляд, кутаясь в тёплую фуфайку, хотя припекало солнце. Прижала губы к щеке спящего сына.

– Ладно, отвезу тебя в Каратал, – сказал Оспангали. – Там хорошие места, речка рядом, голодными не останетесь. И казахов много.

Акбалжан кивнула.

– Мама, куда мы едем? – потеребила её за руку Райса.

– Приедем – узнаешь!

Проезжая мимо родного Кос-Истека, Акбалжан сложила руки в молитве. Мысленно попросила родителей благословить её. Эх, что же там впереди?

Оспангали ездил в сторону Оренбурга[12] выменивать шкуры. Рассказывал соседям, что там уже нет такого страшного голода, как здесь. Случайно услышанные слова запали Акбалжан в душу, и в то утро она уговорила старика взять их с собой. Побежала домой, собрала в узелок вещи, взяла воду, немного курта, не смея забрать всю еду.