Прошла неделя. Сурикат, используя два огрызка от яблока, как гири, занимался зарядкой. Из уха у него по-прежнему торчала сломанная при побеге трубочка от аппарата. Толстяк смотрел на Суриката с усмешкой.

– Чего надрываешься? Все равно все девчонки за перегородкой, не увидят твоих кубиков на животе.

– Да я не ради девчонок стараюсь, а для побега. В прошлый раз мне чутка скорости не хватило… Ты бы тоже занимался. Глядишь, лапы так накачаешь, что откроешь задвижку на двери.

Оба посмотрели на задвижки на дверцах клеток, которые казались неподъемными. Но тут Ботаник телевизор включил. Сурикат и Толстяк подбежали к прутьям, уставились в телевизор, стоящий напротив клеток.

– Вот, опять! Видишь? – возбужденно потыкал лапой в мерцающий экран Сурикат.

Толстый старательно попытался разглядеть что-то в мелькании линий на экране, но по недоуменному выражению его морды было видно, что это для него непосильная задача.

– Да нет там никаких лиц, тебе показалось! Просто розовые круги.

– И все-таки это люди, я уверен… – заупрямился Сурикат, – ну, а сейчас что видишь?

– Вроде, квадраты какие-то. Прямоугольники?

Сурикат обрадовался.

– Ну, наконец-то. Молодец! Это дома людей, они туда заходят и живут там, как мы в клетках.

– Да ладно?

– Да. Только вот я не понимаю, зачем? Если б я сбежал, жил бы все время на просторе, на лоне природы. Вот это была бы жизнь!

Тут Ботаник подошел со своими шприцами, достал Суриката из клетки, быстро укол сделал, положил обратно, потом проделал тоже с Толстяком. В это время к Ботанику, теребя свою длинную косу, подошла Олеся, сказала ему что-то приветливо, Ботаник смутился, ответил ей ласково.

– Ботаник, гадюка, – Толстяк потер место укола, – когда девку эту, блондиночку, видит, уже не смотрит куда колет, чуть в живот не попал.

– Олеську-то? Да уж, хороша, ничего не скажешь. Шерсть какая густая, видал? У них называется волосы.

– Олеська – это ее имя?

– Да… А откуда я это знаю? И про волосы? – удивился Сурикат.

– Да ты кучу новых слов говоришь, как по башке колбой получил, так и стал их выдумывать.

– Ничего я не выдумываю, они как будто сами ко мне в голову приходят.

Ботаник нервно застучал ногтями по столу, рядом с клетками, Толстяк и Сурикат задрали головы вверх, следя за беседой Ботаника с Олесей, хоть и не понимая ни слова. Хотя – нет: Толстяк по-прежнему слышал только шум, а вот Сурикат стал различать слова в общем реве грома.

– Тооааа моое поёё киооооо? – слышит Сурикат звуки изо рта Ботаника.

У Ботаника глаза горят огнем, а щеки пылают, только вот Олеся слушает его без энтузиазма, хлюпает носом, отворачивается все время.

– Нет, сегодня я занята, нужно к бабушке съездить.

– А завтра? – смущенно пролепетал Ботаник. – Завтра как раз новый фильм выходит.

– Нет, завтра тоже не смогу.

И отвернулась к клеткам, сделала вид, что работает, Ботаник пожал плечами, ушел из комнаты, расстроенный.

– Обломала она его, – предположил Толстый, – видно, неприличное что-то предложил.

– Да нет, ничего неприличного, просто в кино приглашал, а она отказалась идти.

Толстяк в шоке посмотрел на товарища.

– Ты что, их понял?!!

Сурикат ошеломленный и растерянный, сел на пол.

– Я их понимаю! Понимаю человеческую речь!

– Не может быть! Да это же прорыв в эволюции животных…! Ну-ка, ну-ка, о чем там Олеська по телефону разговаривает?

Сурикат прислушался. Олеся расстроена, чуть не плачет.

– Нат, О-е нра-ся, о е-о парум… – услышал Сурикат.

– Говорит, что ей Ботаник нравится, но его парфюм она не переносит, глаза сразу краснеют, слезятся… Убегает, чтоб такую «красавицу» не видел, а про аллергию свою сказать ему стесняется.

– Вот это да! И такие мелочи могут помешать настоящим чувствам? – поморщился Толстый. – Хотя у него, действительно парфюм, того… как армия скунсов. Но как ты…?

– Сам не понимаю… Но это же здорово, Толстый, теперь и мы их будем изучать! Я все о них узнаю и найду способ смыться отсюда.

И поскакал по клетке от радости!

Теперь Сурикат каждую свободную минуту упражнялся с огрызками яблок, как с гантелями, и каждые три минуты щупал свои бицепсы. И они, действительно, начинали потихоньку увеличиваться в размерах. Однажды он с большим трудом, но все-таки сдвинул задвижку на клетке и выбрался наружу, побежал по комнате, по коридору, но тут профессор наступил ему на хвост, взял за ухо и, качая головой, бросил в клетку. А дверцу привязал веревкой к прутьям, ругая производителей клетки.

Следующей ночью Сурикат решил использовать металлическую поилку, как рычаг, для того, чтобы раздвинуть прутья клетки. Поднатужился. Раздвинул немного, потом еще чуть-чуть. И наконец, смог протиснуться между ними, побежал, но был пойман охранником за шкирку уже около самых входных дверей.

На следующий день Ботаник заменил металлическую поилку на пластиковую. Сурикат пригорюнился, но только на несколько минут. Наш герой помнил завет бабушки Толстяка: «Главный помощник суриката – спокойствие и стойкость даже в безнадежных ситуациях.» Его мысли были сосредоточены на цели и он научился видеть все предметы, как вещи, мешающие или помогающие побегу. Заметив, что Ботаник флиртует с Олесей у его клетки, Сурикат забрался на крышу. Когда Ботаник попытался поцеловать Олесю, та со смехом уклонилась, а ее коса упала на клетку – Сурикат вытащил одну из заколок из косы. Молодые люди, занятые в этот момент исключительно друг другом, ничего не заметили.

Используя заколку, как штыковую лопату, Сурикат проделал дырку в фанерном полу клетки, пролез через нее, скатился со стола, побежал не как обычно по центру комнаты, а рядом с плинтусом, добрался до двери, и даже выбежал из лаборатории на улицу… Но его схватил за лапу Ботаник, в тот момент, когда он зажмурился от яркого солнечного света.

Толстяк каждый раз болел за Суриката, когда тот сбегал, и каждый раз облегченно вздыхал, когда тот возвращался в клетку. Ведь у Толстого был единственный друг, остальные клетки стояли на других столах поодаль. Да и общаться с мышами Толстый не очень любил, считая их существами, стоявшими на более низкой ступени эволюции – те совершенно не разбирались в поэзии.

Однажды вечером после работы одинокий Профессор не сразу пошел домой, а сел в большое кресло в лаборатории и стал смотреть футбол, постукивая кулаком по подлокотнику кресла.

– Давай, Аланчик, поднатужься, сынок. Палец-то на ноге прошел уже поди… пасуй, пасуй!

И Сурикат с Толстяком тоже смотрели футбол, совершенно осознанно.

– Профессор вспомнил, что Алан недавно провел большую часть матча со сломанным пальцем на ноге, – перевел Сурикат Толстому восклицание Профессора.

– Вот красава! – кивнул Толстяк, не отрывая взгляда от экрана телевизора, – ты смотри, смотри, как он мяч ведет, да это просто вальс какой-то!

Шум болельщиков усилился. Сурикаты напряглись, но в этот раз гола не случилось, расслабились. Ботаник сегодня дежурил в лаборатории, к футболу он был равнодушен, поэтому сидел, уткнувшись в медицинский учебник по хирургии.

– Эй, Паш, посмотри, чего это наши Сурикаты так распищались? – Профессор посмотрел на часы. – Да и вакцину давать пора.

Когда Ботаник подошел к клетке со шприцем, полузащитник российской сборной, наконец-то, забил решающий для матча гол. Наши Сурикаты совсем, как настоящие болельщики, запищали, запрыгали от радости и даже попытались обняться через прутья решетки. Ботаник в ужасе уронил шприц. Профессор обернулся и посмотрел на него с укоризной.

– Опять? Твоя нерасторопность умножает на десять затраты на твое обучение.

Бледный Ботаник сглотнул слюну, тыча пальцем в клетку, где замерли наши герои, прижав уши.

– Сурикаты за «наших» «болели»! – охрипшим голосом произнес Ботаник.

Профессор от такого неожиданного заявления сначала опешил, потом стал громко ржать, смеялся от души, вытирая выступающие на глаза слезы.