Лямки впивались в плечи, низ рюкзака стремительно промокал. Артём резко сунул правую руку под лямку, надеясь на то, что обшлаг куртки ни за что не зацепится. На мгновение лишившись опоры, соскользнул назад и передёрнулся, почувствовав, как холодная вода залилась в пупок. Можно было провалиться в болото по колено, но не по пояс. По пояс – это уже серьёзно.

Свирепо ткнув рюкзак локтем, он смог сбросить его со спины. Не теряя времени, полез на него, как потерпевший кораблекрушение на спасательный плот. Рюкзак – дело наживное, это он усвоил давно. Ни одна вещь не стоит человеческой жизни. Тараса Бульбу с его маниакальной страстью к своей трубке Артём понимать решительно отказывался. Ноги наконец‑то выпрямились в горизонталь, и с удвоенной энергией он поменялся с рюкзаком местами. Быстро, не вставая, откатился в сторону. Распластавшись как паук, не осмеливаясь перенести вес тела на локти и колени, он с рекордной скоростью дополз, извиваясь, до ближайшего поваленного ствола дерева. Ухватившись за него, подтянулся и оседлал, после чего, наконец, обернулся.

Сзади на поверхности снега расплывалось чёрное водяное пятно. Рюкзака видно не было. «Минус двадцать тысяч, – автоматически подсчитал он. – Со всем содержимым». Опасность, пусть и оказавшаяся не такой большой, как могла показаться (скорее всего, он провалился в заполненный водой овраг, вырытый параллельно насыпи), подействовала на нервы, мягко говоря, возбуждающе. Хорошо, если бы он, погрузившись ещё немного, просто встал на дно. А если бы глубина оврага была метра два?

Эта ситуация обыгрывалась им в уме неоднократно. Копать приходилось в основном в болотистых местах Ленинградской области, там, где к форс‑мажору нужно было быть готовым всегда. Его «коллеги», с которыми он изредка встречался в гостях для «обмена опытом», об опасностях провалиться под лёд или в болотное окошко рассказывали с азартом, красочно расписывая случившееся с ними, так что сторонний человек мог подумать, что любая прогулка «за грибами» в лес непременно должна закончиться под многометровым слоем вонючей жижи или на дне озера. На самом деле каждый понимал: бравада была напускной, все они инстинктивно боялись такой гибели. Боялись оказаться беспомощными перед медленно наступающей смертью, когда тело погружается всё глубже и глубже, пальцы уже не могут удержаться, соскальзывают, и ты уходишь вниз в вонючую холодную кашу из грязи, где невозможно найти опоры. Лицо обращено вверх, остекленевшие от ужаса глаза пытаются захватить как можно больше от ускользающего мира, рот открыт, но от ужаса не можешь даже крикнуть. Тело уже погрузилось, теперь черёд головы. Холодная вода льётся в уши, ноги судорожно пытаются молотить жижу, но еле двигаются, медленно и безнадёжно, как в кошмарном сне, когда убегаешь от неведомого некто по пространствам, выстроенным работающим на бешеных оборотах мозгом. Но это не сон, это жизнь, и она вот‑вот оборвётся. Наконец погружается и лицо. Грязная вода льётся в рот и ноздри, начинаешь захлёбываться. Глаза заливает, тело судорожно дёргается, пытаясь вытолкнуть жидкость из лёгких. Кисть руки, ещё остающаяся на поверхности, судорожно молотит в воздухе, как бы прощаясь с уходящим миром: «Пока‑пока, до свидания, всего доброго! Мой поезд уже вовсю катит на запасной путь». А что потом? Удушье, конвульсии, боль; интересно, какая именно? Сильная или слабая? Кто может это описать кроме утопавших, которым подфартило быть спасёнными? Сердце трепыхается всё слабее и слабее, мозг функционирует с удесятерённой скоростью, прогоняя по нейронам потоки паники, ужаса, сожаления. И раскаяния. Да, может быть, и раскаяния. Если боль всё‑таки уходит, покидая тело вместе с жизнью.

Артём истерически хихикнул. Некстати он вспомнил увиденную в больнице по телевизору передачу. На экране чередой сменяли друг друга эксперты, экстрасенсы, кандидаты околовсяческих наук, на чей разум оказала губительное действие унесшая в Лету НИИ и ВУЗы перестройка, за которую они в своё время яростно драли на площадях глотку. Маги всех расцветок и мастей обоснованно и аргументировано доказывали существование души после смерти. Ссылались на британских учёных, которые, как всегда, проводили недоступные пониманию обывателя опыты и эксперименты. Например, раскладывали на шкафах и антресолях в больницах рисунки так, чтобы изображения на них можно было увидеть только сверху. Потом пациенты этих больниц рассказывали тем же учёным, что там было нарисовано. Расчет был на то, что эти рисунки должны были от нечего делать разглядывать их души во время порхания под потолком, пока врачи со всем усердием пытались оживить пациентов, чтобы выяснить, что же именно видела душа, пока спасали бренное тело. Артём представил свою душу, которая вылезает из оболочки и пробирается наверх сквозь толщу воды, чтобы попорхать на поверхности над полыньёй. А потом она бродила бы положенное ей время, либо сорок суток, либо больше, либо меньше (здесь мнения учёных и шарлатанов расходились в зависимости от их собственных пожеланий), по железнодорожной насыпи возле бетонных обломков. Может быть, встретила бы здесь душу покойного Нилова.

***

С ним он познакомился в той же больнице, в палате челюстно‑лицевой хирургии. Уже при знакомстве старик Артёму не понравился. Выяснилось к тому же, что они тёзки, а мысль о том, что «этот» носит такое же имя, была ему неприятна.

Люди, которые думают, что с их зубами ничего не происходит, если они не болят, просто не предугадывают, что их ждёт в ближайшем будущем. Речь не о банальном кариесе. В обилии продающиеся разнообразные тянучки и соевый шоколад сделали людей, у которых нет кариеса, исключением из правил. Кариес стал бедой не большей, чем мозоли, и, видимо, Создатель решил, что он дал людям слишком много зубов, если они не могут правильно ухаживать даже за теми, что имеют. А поэтому восьмёрки для них явно лишние.

Возможно, так оно и было, но для Артёма ситуация, когда в двадцать четыре года человек вынужден удалять два зуба, казалась неестественной. Возмущало бессилие организма, казавшегося вечным и безотказным механизмом, сопротивляться первому разрушению. И ещё необходимость обращаться за помощью и отдавать себя в руки других людей. Поэтому он до конца надеялся, что противовоспалительные порошки уменьшат опухлость на шее и во рту, там, где ранее был выпиленный зуб. Но у бренной плоти были другие планы. Дух отчаялся возобладать над ней и отступил, когда спустя неделю после удаления правой нижней восьмёрки Артём в очередной раз проснулся ночью, проспав не более двух часов, и очумелый от недосыпа понял: боль отдаётся уже не только в ухе, но и под черепом, ближе к макушке. Это здорово напугало, и он набрал «03».

К его удивлению, на машине «скорой помощи» за ним приехали два мужика. Выслушав короткий рассказ (подробно рассказывать было невозможно, из‑за гнойника рот открывался не больше чем на два–три миллиметра), один из них флегматично заметил, что в последнее время такие случаи после удаления зубов подозрительно часты, и велел Артёму одеваться. А спустя два часа хирург уже орудовала у него во рту скальпелем, предварительно с трудом разжав челюсти, чтобы между ними проходил шприц с обезболивающим.

Так начался первый из проведённых Артёмом дней в больнице, где он оказался впервые с четырёхлетнего возраста, когда его заботливая мама посчитала, что иметь аппендикс в наше время – непозволительная роскошь.

***

Когда дрожь в руках практически исчезла, Артём выпрямился и мысленно подсчитал убытки. Никакой трагедии не произошло, потеря рюкзака входила в возможный сценарий, так же и как провал под снег. Другое дело, что с ним подобное случилось в первый раз. Рано или поздно должно было произойти. Кто знает, сколько правды было в словах других поисковиков, но иногда слушая их Артёму было даже неловко за свою удачливость. Почти десять лет ковыряния в земле, шатания по развалинам, иногда драк с конкурентами или с теми, кто задавал лишние вопросы – и ни одного перелома, ни одной серьёзной травмы (синяки и ссадины не в счёт), даже ни разу не грабили и сильно не избивали. Для человека, сделавшего себе в столь молодом возрасте имя на собирании всего того, что впоследствии можно продать, это было редкостью.