– Он мне говорил такие вещи… такие вещи, которые мне никто никогда не говорил, – ответил карлик флегматично. – Но разве ты сама, Хуана, не исполнена решимости спасти его от тех мук, что его ожидают?

– Да, конечно, я уже тебе сказала – я хочу этого всей душой.

– Знаешь, нам может не поздоровиться за то, что мы суем свой нос в государственные дела. Самое меньшее, что нам угрожает, – так это виселица. Но на подобную милость наш король соглашается с большим трудом. И я почти уверен, что сначала нам придется познакомиться с пытками.

Все это карлик поведал с необычайным спокойствием. Зачем он ей это говорил? Чтобы напугать ее? Заставить дрожать? Нет, конечно. Просто он твердо решил обойтись без Хуаны и не вмешивать ее в это опасное дело. Ради своего друга он согласен был рисковать жизнью и вынести пытки. Но ее жизнью и ее благополучием Чико распоряжаться не мог. Вот оно как!

Он хотел от Хуаны только одного: чтобы она помогла ему понять, насколько ценна его находка. Если он и заговорил с ней о возможных последствиях их, как он выразился, «вмешательства в государственные дела», то лишь для того, чтобы еще раз убедиться в самоотверженности девушки.

Кроме того, не стоит забывать, что маленькому человечку было всего двадцать лет и ему вовсе не хотелось умирать. Отказывался же он от жизни совершенно сознательно, ради спасения друга, и, естественно, надеялся, что Хуанита его поймет и пожалеет.

Чико всегда был таким маленьким, а Хуана так давно привыкла смотреть на него, как на ребенка, что ей могла прийти в голову мысль, будто он действовал, не задумываясь, – мол, знай он какой опасности подвергается, он бы, конечно, пошел на попятную. Ну, а карлику претила сами мысль о том, что его смерть покажется девушке следствием необдуманного поступка.

Хуана же, услышав о возможном повешении и о пытках, не могла сдержать дрожи. Еще бы! Вы только поставьте себя на ее место. Заря ее юности только занялась. Она почти ничего не знала о жизни, и мир, существовавший за порогом трактира «Башня», был совершенно чужд ей.

Она не водила знакомства ни с кем, кроме Чико и нескольких верных и преданных слуг, и очень редко появлялась на улицах Севильи. Однако же кое-что о порядках, царящих в Испании, ей было известно, во всяком случае об инквизиции она слышала часто. К тому же ее отец, почтенный Мануэль, имел неплохое состояние, сулившее его дочери безбедное существование. Так стоило ли рисковать жизнью ради человека, знакомого ей едва ли несколько дней?.. Тут было над чем подумать.

Но все в этом мире взаимозависимо, все есть причина и следствие одновременно. Быть может, у нее, как и у Чико, была отважная душа, хоть она сама о том и не знала? Быть может, ее влекла романтичная сторона бытия?

А быть может, перспектива опасного приключения замаячила перед ней в тот самый час, когда ее душевное состояние было как раз подходящим, чтобы решиться на подобное? Мы склоняемся к этой последней причине.

В самом деле, Хуане, как ей казалось, пришлось выбирать между двумя мужчинами, и оба они были ей небезразличны. Пардальян представлялся девушке настоящим исполином, – если не внешне, то по нравственным своим качествам, – а Чико был уменьшенной и бесконечно очаровательной копией мужчины.

Она долго колебалась, долго сомневалась, прислушиваясь к голосу своего сердечка. Ее привлекала сила одного, и так же страстно к ней взывала слабость другого. И вот внезапно, после разговора сеньором французом, она сделала выбор. Однако уже сегодня Хуана поняла, что, пожалуй, может потерять обоих.

Тот, кто не пожелал ее, приговорен к смерти неумолимыми отцами-инквизиторами. Тот же, кого она выбрала потому, что не могла получить другого, напрасно жертвовал собою ради спасения соперника. Для нее в этих двух людях заключался весь мир. Если они умрут, что станет с нею?

Не лучше ли было бы для нее уйти вместе с ними? Раз она не может принадлежать ни тому, ни другому, пусть их объединит смерть. Вот что сказала себе малышка Хуана.

Если мы вновь вернемся к вопросу о взаимозависимости, затронутому нами ранее, то увидим: поведение Чико весьма значительно повлияло на решение Хуаны. Она, как и все прочие, знавшие Чико, полагала, что карлику, который остался ребенком по своему росту, суждено было остаться ребенком также и в смысле физической силы и нравственных качеств.

И вдруг она увидела перед собой настоящего мужчину – великодушного, храброго и хладнокровного.

Чико и сам не знал себя, так как же могла бы разгадать его Хуанита? Хорошо, что на помощь обоим пришел Пардальян.

Маленький человечек даже не отдавал себе отчета в том, с какой холодной неустрашимостью он размышлял об участи, возможно, ему уготованной, если он бросится в задуманную им авантюру.

Чико рассуждал с неумолимой логикой, которой позавидовали бы и люди, слывущие мудрецами. Впрочем, за долгие годы своего одинокого существования он приобрел привычку сначала все взвешивать и лишь потом говорить и действовать.

Итак, малыш Чико собирался вступить в борьбу против страшной и грозной силы. Конечно, он, бедный, слабый, не Бог весть какой умный (во всяком случае, он так полагал), без всякой помощи, почти без денег, неизбежно потерпит поражение. Для него проигранная партия означала, что он лишается головы. Понять это было не слишком-то сложно, вот оно как!

Короче говоря, все сводилось к следующему: имеет ли смысл рисковать головой ради ничтожно малого шанса? Да или нет? Он решил, что имеет. Тем самым он принес свою жизнь в жертву и осознал, что обречен.

Чико и сам затруднился бы сказать, было ли это с его стороны проявлением храбрости. Просто он решился прийти на помощь другу, но предварительно продумал все последствия своего смертельно опасного шага.

Однако если Чико не отдавал себе отчета в собственном героизме, то Хуана, напротив, прекрасно это сознавала. Он открывался ей с новой, совершенно неизвестной стороны.

Игрушка, которой она привыкла распоряжаться по своему усмотрению, исчезла, и Хуана не чувствовала себя вправе оказывать этому новому Чико свое покровительство.

Ей показалось, что маленький человечек вполне способен обойтись и без ее поддержки, тем более что сил у девушки было немного. А может, он и сам сумеет защитить ее? Ведь он стал мужчиной, который, пожалуй, заставит себе подчиняться.