Вот этот-то листок карлик и изучал на улице внимательнейшим образом. Что он хотел с ним сделать? По правде говоря, он и сам не знал. Он размышлял. Он смутно понимал, что, вероятно, сможет воспользоваться документом с пользой для Пардальяна. Но как? Именно это он и пытался обдумывать.

Одно его волновало: он был не слишком уверен, что его находка и вправду имеет ту ценность, которую он ей приписывал. Мы уже говорили, что он умел читать и даже писать. Это означало, что он с трудом мог разобрать и с еще большим трудом нацарапать самые общеупотребительные слова – и это все.

Для того времени это было много, и в глазах неграмотной толпы он мог сойти за ученого. Сегодня шестилетний или семилетний ребенок знает больше. Как видим, все в мире относительно и все стремительно меняется.

Но одно было совершенно ясно: Чико прекрасно отдавал себе отчет в ограниченности своего образования и весьма мало доверял своей так называемой учености. Что вы хотите, он был человеком без претензий! Мы уже знаем, что он робок, а вот и еще один его недостаток. Не наша вина, если все обстоит именно так, а не иначе.

Итак, не доверяя своим способностям, он был не очень-то уверен в ценности найденного документа. Ах, если бы он мог стать таким же ученым, как и его хозяйка Хуана: в своей комнатке, где она каждый вечер проверяла счета, она играючи справлялась с самыми сложными числами, и времени ей для этого требовалось меньше, чем нужно, чтобы опрокинуть стаканчик доброго вина!

Да, если бы он был таким же ученым, как она, он бы быстро во всем разобрался. От этого соображения до мысли о том, что только «маленькая хозяйка» сможет вывести его из затруднения, был всего лишь один шаг, и Чико этот шаг сделал. Он решил передать драгоценный пергамент Хуане: умная и ученая девушка наверняка сможет ему сказать, что это такое на самом деле. Придя к подобному заключению, он тотчас же отправился к трактиру «Башня».

Вспомним, что Хуана его прогнала, а его роскошный костюм превратился в лохмотья. В любое другое время эти два обстоятельства заставили бы маленького человечка отступить. И впрямь, какой прием мог его ожидать, если бы он осмелился предстать перед ней без приглашения да еще в таком виде?! Но карлик даже и думать об этом не стал. Речь сейчас шла о спасении его единственного друга, это соображение являлось первостепенным, и Чико решительно двинулся в путь.

Он нашел трактир почти пустым, что не могло его удивить после кровавых событий, разыгравшихся днем. За столами сидели всего несколько человек, и это были военные – по большей части они заходили сюда лишь для того, чтобы наскоро пропустить стаканчик, и тотчас после этого покидали гостеприимное заведение.

Маленькая Хуана восседала в крохотном помещении по соседству с кухней – это был своего рода кабинет управляющего трактиром. Конечно же, на ней по-прежнему было великолепное платье, надетое, чтобы идти на корриду, и, разряженная подобным образом, она была обольстительна до невозможности, красива так, что могла бы соблазнить и святого, свежа, как полураспустившаяся роза; в этом богатом и элегантном наряде, который изумительно ей шел, ее можно было принять за собравшуюся на маскарад маркизу.

Увидев Хуану такой красивой и такой разодетой, Чико почувствовал, что сердце у него неистово колотится; глаза его заблестели от удовольствия, а на щеках появился яркий румянец.

Но маленький человечек пришел сюда не из-за какого-нибудь пустяка, и он мужественно подавил в себе бушевавшее в нем искушение. А поскольку он был исполнен решимости заниматься только серьезными вещами и думать только о своем друге, то случилось нечто такое, чего он никогда от себя не ожидал: он предстал перед Хуаной с уверенностью в себе, какая ему вовсе не была свойственна.

Мы не могли бы поклясться в том, что прелестная Хуана совсем не ожидала этого визита робкого влюбленного. Можно даже предположить, что именно в предвкушении этого визита она и не сняла своего роскошного туалета, который придавал ей такой восхитительный вид и который был достоин соперничать с ослепительным костюмом Чико.

Должно быть, она подумала, что по окончании боя карлик не сможет побороть прежние привычки и придет к ней покрасоваться, а потому, очевидно, заранее подготовилась к его приему.

Легко догадаться, насколько неожиданное и даже странное поведение маленького человечка задело Хуану за живое. Однако хитрое создание заметило его румянец и то, как внезапно заблестели его глаза в тот самый момент, когда он ее увидел. Впрочем, это были мелочи по сравнению с обычными для него знаками внимания к ней.

Как и у всех испанцев, комплименты Чико делались поистине изумительными, когда речь заходила о его любимой. С той естественной поэтичностью, которая отличает многих жителей его родины, он умел находить ласковые, умильные слова, убаюкивающие, словно самые нежные прикосновения. Он поистине боготворил ее, что никогда не оставляло ее равнодушной, хотя по усвоенной давным-давно привычке она держала себя с ним нарочито величаво, точно инфанта, что всегда нагоняло на него некоторый страх.

На сей раз все было совершенно иначе. Ни единого любезного слова, ни единого комплимента; он едва бросил взгляд на ее самый красивый туалет, на ее изящные башмачки. А эта холодная уверенность в себе! Нет, Хуана никогда еще не видела его таким…

В чем дело? Неужели она вдруг стала уродиной? Или же Чико, опьяненный успехом, который он имел среди знатных дам, возомнил себя важной персоной и решил пренебречь ею? Она была так раздосадована, что готова была расплакаться… если бы не боялась, что он, увидев, как она переживает из-за его невнимательности, возгордится еще больше.

Однако, будучи женщиной и кокеткой, Хуана сумела скрыть свои чувства, и он так и не догадался, что происходит в ее душе. С самым недовольным видом и самым резким тоном она бросила ему:

– Как ты посмел явиться сюда после того, как я тебя выгнала? Да еще в таком виде! Святая Дева! И не стыдно тебе представать передо мной в подобных лохмотьях? Хотя, конечно, тебе неведом стыд, тебе знакомо только бесстыдство!

Впервые в жизни Чико воспринял эту бурную выходку с полным безразличием, отчего негодование девушки только возросло. Он не покраснел, не опустил голову, не стал просить прощения. Он спокойно посмотрел ей прямо в лицо и, словно не слыша ее, сказал очень тихо и очень просто: