– Надеюсь, вы не собираетесь его убивать?

– Разрази меня гром, сударыня, ни в коем случае! Ни за какие богатства мира я не хотел бы избавить Пардальяна от пытки, что ожидает его. Вы можете быть спокойны, я не убью его.

Он выдержал паузу, желая придать своей замечательной идее больший вес, и заявил:

– Я ограничусь тем, что выбью шпагу у него из рук.

На какое-то мгновение Фауста растерялась, спрашивая себя, следует ли предоставлять Бюсси-Леклерку свободу действий. Конечно, сам он не интересовал ее ни в малейшей степени, но она чрезвычайно боялась, как бы Пардальян не ускользнул от нее. Она знала на собственном опыте, что, имея дело с шевалье, никогда нельзя ни за что ручаться.

Поэтому она решила отдать приказ немедленно схватить того, кто уже мог считаться ее пленником. Бюсси-Леклерк прочел это решение в ее глазах. – Сударыня, – сказал он голосом, дрожавшим от сдерживаемого гнева, – я помогал вам, не жалея сил, и одному Богу ведомо, чего мне это стоило. А теперь я покорно прошу вас дозволить мне уладить мои собственные дела, причем уладить так, как я считаю нужным… или я ни за что не отвечаю.

Это было сказано таким многозначительным тоном, что Фауста поняла: открыто противоречить внезапно взбунтовавшемуся Бюсси было бы просто опасно.

Кто мог предсказать, на какие крайности мог бы решиться этот человек, которого застарелая ненависть превращала в буйного помешанного? Кроме того, оглядев многочисленных солдат, окружавших Пардальяна, принцесса отчасти успокоилась.

– Извольте, – ответила она, смягчившись, – действуйте, как вы считаете нужным.

Про себя же красавица добавила:

«Если он даст себя убить, если ему выпадет последнее жесточайшее унижение, ну что ж, тем хуже для него. Значит, так тому и быть. Мне до этого нет никакого дела».

Бюсси-Леклерк поклонился и холодно произнес:

– Посторонитесь, сударыня, и ничего не бойтесь, он не избежит уготованной ему участи.

И, повернувшись к Пардальяну, который с презрительной улыбкой на губах терпеливо ожидал конца этой беседы, он громко воскликнул:

– Эй, господин де Пардальян, не считаете ли вы, что настал подходящий момент для того, чтобы преподать скверному ученику вроде меня один из тех замечательных уроков, на какие способны только вы? Взгляните на ряды блистательных воинов, окружающих вас. Вам не сыскать более благодарной публики, способной оценить те мастерские удары, которые вы вот-вот мне нанесете!

Пардальян отлично знал: что бы он сам ни говорил, Бюсси-Леклерк – человек храбрый. Он отлично знал, что смерть не страшила его противника. Но шевалье понимал и другое: больше всего на свете бретер боялся именно того, о чем говорил только что с презрительной усмешкой, – позорного поражения при свидетелях.

Однако как-то слишком уж уверенно, если не сказать – нагло, вел себя нынче Бюсси с тем, кого вынужденно признавал своим учителем фехтования.

Чем же объяснялось, что Бюсси-Леклерк осмелился вызвать его на эту необычную дуэль в присутствии солдат, которые станут свидетелями его унижения? Ведь не мог же он заблуждаться до такой степени, чтобы подумать, будто он и впрямь выйдет из схватки победителем?

Внезапно Пардальяна осенило: за этой поразительной уверенностью скрывается какая-то вероломная уловка. Но какая? Еще несколько мгновений назад ему бы и в голову, не пришло усомниться в искренности записного бретера. Но, видя его подозрительное поведение, услышав про его сговор с Фаустой (ведь оба – и Бюсси, и принцесса – не таясь, говорили об этом), Пардальян почувствовал, что его охватывают подозрения.

Он быстро огляделся вокруг – он решил, что его хотят застать врасплох, напав на него сзади.

Но нет, солдаты, неподвижно застыв, ждали, когда им отдадут приказ, а офицеры, со своей стороны, по-видимому, равнялись в своих действиях на Бюсси. Шевалье тряхнул головой, отгоняя осаждавшие его мысли, и язвительно спросил:

– А если вдруг я вам скажу, что в теперешних условиях мне не подобает принимать ваш вызов?

– В таком случае я, в свою очередь, скажу, что вы, уверяя, будто выбили оружие у меня из рук, просто-напросто хвастались. Я скажу, – продолжал Бюсси, разгорячившись, – что господин де Пардальян – фанфарон, хвастун, бахвал и лжец. И если, чтобы заставить его биться, придется прибегнуть к последнему способу, который используют только тогда, когда имеют дело с трусами, – ну что ж, я готов хлестнуть его своей шпагой по лицу, прямо здесь, сейчас, на глазах у всех этих доблестных воинов.

С этими словами Бюсси-Леклерк сделал шаг вперед и поднял шпагу, чтобы ударить ею шевалье по лицу.

В этом жесте, в этом неслыханном вызове, брошенном человеку, которого вот-вот намеревались арестовать, было нечто такое низкое и омерзительное, что некоторые испанские офицеры содрогнулись от отвращения и глухо зароптали.

Но Бюсси-Леклерк, охваченный яростью, не заметил этого неодобрения.

Что касается Пардальяна, он только поднял руку, и этого простого движения оказалось достаточно, чтобы бретер опустил шпагу.

– Я считаю, что удар был нанесен, – холодно сказал Пардальян чуть слышным голосом, от которого по спине Бюсси-Леклерка пробежал холодок.

Шевалье сделал два шага вперед и приставил указательный палец к груди Бюсси.

– Жан Леклерк! – произнес он с ужасающим спокойствием. – Я знал, что вы подлец и ничтожество, но я не знал, что вы еще и трус. Теперь вы окончательно упали в моих глазах. Вы не осуществили ваше гнусное намерение до конца, но вы заплатите за него кровью. Держись, Жан Леклерк, сейчас я тебя убью!

Произнеся эти слова, он чуть отступил и вытащил свою шпагу из ножен.

Тут его взгляд упал на оружие, только что им извлеченное. Это была та самая чужая шпага, которую он подобрал во время своей схватки с Центурионом и его людьми, та самая шпага, которая показалась ему до такой степени подозрительной, что он даже на какой-то миг вступил с собой в спор, размышляя, не вернуться ли ему обратно, чтобы сменить ее.

Теперь же, когда он увидел этот клинок в своей руке, прежние подозрения вновь нахлынули на него, и им овладело смутное беспокойство. Пардальяну показалось, что Бюсси-Леклерк взирает на него с насмешливым видом, как человек, знающий всю подоплеку дела.