И всё же Штефан грабил мелкие селения и боярские поместья, взял в плен больше пятнадцати тысяч цыган, живших осёдло, и увёл их, чтобы поселить в Молдавии. Он грабил, а мы наблюдали, и я думал: "Хоть бы это скорее кончилось".
* * *
Мне могло бы показаться, что Бог оставил меня, но когда я смотрел на свою малолетнюю дочь, то начинал верить, что не оставлен: "Всю силу духа, которую Он не дал мне, получила моя Рица. Бог обделил меня, зато её наградил вдвойне".
Мы с женой особенно не баловали свою дочку и нянькам не позволяли, но уже лет в шесть Рица поняла, что способна повелевать всеми нами, и что если она чего-то не хочет, то мы не можем её заставить, а можем лишь уговорить.
- Нет, - спокойно, но твёрдо произносила моя дочка, и все вокруг чувствовали себя тюфяками, не способными ей так же твёрдо возразить.
Это казалось удивительно и странно, но никто не сомневался, что у Рицы дар повелевать. Она никогда не хныкала, не кричала, не дула губы, не задирала нос и не топала ногой. Она просто говорила, чего хочет или не хочет. И все слушались. Попробуй-ка поспорь с маленькой девочкой, которая ниже тебя ростом раза эдак в два, но ты почему-то чувствуешь, что это она смотрит на тебя сверху вниз, а не наоборот. Рица ни мгновения не сомневалась, что всё будет именно так, как она сказала, и эта глубокая неподдельная уверенность, которая неизвестно откуда взялась, побеждала всех!
- Дар Божий, - говорили няньки. - А при её-то красоте она мужа своего подкаблучником сделает, кто б на ней ни женился.
Я улыбался, слушая эти слова, а затем с лёгкой грустью думал, что не могу разгадать тайну необыкновенного дара, как ни стараюсь. Ах, как бы пригодился он мне самому! Вот почему я хотел понять его природу.
К примеру, на свете есть много людей с несгибаемой волей, которые, если сталкиваются с принуждением, то замыкаются в себе, как воины затворяются в крепости, чтобы выдержать длительную осаду. А вот Рица вела себя не так. Произнеся своё спокойное и твёрдое "нет", она смотрела вокруг не так, будто окружена врагами. Она верила в доброту людей и в то же время верила, что права, поэтому не сомневалась, что добрые люди сейчас откажутся от прежних намерений и предложат что-нибудь, с чем она наверняка согласится.
Натыкаясь на этот спокойный открытый взгляд, все вокруг невольно начинали сомневаться, так ли уж надо заставлять Рицу надевать именно это платье, вплетать в косу именно эту ленту или есть именно эту кашу. Ведь ничего дурного не случится, если заменить одно на другое, потому что капризной Рица не была. Капризными бывают те дети, которые сами не знают, чего хотят, а моя дочь твёрдо знала, что ей нравится, а что не нравится, и к тому же она отличалась умом, поэтому понимала, что возможно исполнить, а что - нет, и не требовала невозможного.
Конечно, здравый смысл иногда всё же подводил её. К примеру, так случилось однажды летом, когда ей почти исполнилось семь. Рице не хотелось гулять, но под непрекращающиеся уговоры её всё же вывели в сад, потому что в дворцовых комнатах требовалось помыть полы, и играть было бы совершенно негде.
Моей дочери пришлось согласиться, но через полчаса она сбежала от нянек и начала искать, как бы проникнуть обратно в хоромину. Дверь, в которую можно прошмыгнуть незаметно от слуг, Рица не нашла и потому решила влезть в открытое окно. В этом она почти преуспела, взобралась на выступ фундамента, ухватилась руками за подоконник, подтянулась, уже наполовину влезла, но тут в комнату, куда Рица пыталась попасть, пришла одна из служанок.
Пришлось моей дочери сползти обратно, как вдруг она обнаружила, что юбка платья зацепилась за подоконник со стороны комнаты и задралась почти до самых подмышек, а вслепую отцепить никак не получается. Нужно было посмотреть, что там, а посмотришь - твою макушку увидит служанка, и это ещё не главная беда. Если увидит - выглянет в окно, и обнаружит девочку в таком нелепом положении, и растрезвонит на весь дворец о том, что видела.
Так Рица и стояла на выступе фундамента - стояла, считай, в одной нижней сорочке, пока происходящее не заметил тринадцатилетний Миху, шагавший куда-то по делам. Это был тот самый Миху, которому я когда-то обещал, что устрою его в дворцовую стражу, а пока определил на конюшню.
Он помог Рице отцепить платье и сказал что-то вроде:
- Эх, ты! А ещё государева дочь, - после чего молча отвёл её к нянькам, а она была так смущена из-за всего произошедшего, что даже не возразила.
Миху ничего не рассказал про то, где обнаружил мою дочь, и как она при этом выглядела, но в тот же вечер Рица рассказала мне сама, а затем спросила, что среди мальчишек считается самым большим позором для девочки.
Я ободряюще произнёс:
- В этом нет для тебя позора. Всё забудется. Ты ведь ещё маленькая, а в малом возрасте всякое случается, поэтому это прощают и забывают, - но она не могла успокоиться, и с тех пор ей стало очень важно, что Миху о ней подумает.
Только так нам с женой теперь удавалось на неё влиять - мы призывали Миху в судьи, но старались пользоваться этим средством не часто, а только в самых крайних случаях, и такой случай наступил, когда Рице исполнилось уже почти восемь.
Мы с женой решили, что пора учить дочку грамоте, ведь государева дочь должна быть образованна, однако Рица изрекла своё обыкновенное "нет" и нам пришлось прибегнуть к помощи Миху, чтобы рассказал ей о пользе знаний.
Миху сделал то, что мы просили, однако по простоте сболтнул, что надо "ходить в школу", то есть в ту школу в первом этаже дворцового здания, куда ходили все мальчики, являвшиеся моими воспитанниками, и где вскоре должны были сесть на ученическую скамью оба моих подрастающих сына: Мирча и Влад.
Миху ведь не знал, что мы с женой собирались обучать нашу дочь отдельно, а Рица помолчала полминуты и сказала ему:
- Ну, раз ты ходишь, то и я буду ходить.
Так моя дочь вопреки всем правилам начала учиться вместе с мальчишками, ведь после того, как сам Миху сказал ей про школу, никто не сумел бы убедить Рицу, что можно обучаться грамоте где-то ещё. Увы, сказанное слово - как камень, катящийся с горы. Назад его не вернёшь. Но в глубине души я радовался, что моя дочь именно такая, и что её нельзя сбить с выбранного пути.
* * *
На турецком берегу Дуная меня встретили люди султана, которые были призваны обеспечить мне охрану во время проезда по турецким землям, ведь дань, которую я вёз, являлась ценным грузом, да и я сам считался весьма важной персоной.
Даже теперь, когда я не имел власти над сердцем Мехмеда, он огорчился бы, если б со мной что-нибудь случилось. Вот почему ещё месяц назад я отправил в старую турецкую столицу - Эдирне - письмо, где указал, в который день меня ждать, а когда выехал из Букурешть, то отправил гонца с посланием в турецкую крепость Джурджу, стоявшую возле Дуная на румынской стороне.
Из Джурджу весть о моём прибытии быстро перебралась на другой берег реки, где напротив Джурджу находилась ещё одна турецкая крепость - Рущук. Именно в Рущуке дожидался конный отряд, который встретил меня, когда я совершил переправу.
Стоило мне подняться по откосу берега и оставить за спиной раскидистые ивы, клонившиеся к воде, как я увидел, что от крепости, серевшей вдали, по дороге меж жёлтыми полями, ко мне едет около пятидесяти всадников. Топот был слышен прекрасно, а облако пыли было таким большим, что отряд мог показаться гораздо многочисленнее, чем в действительности.
Не прошло и нескольких минут, как эти всадники подъехали ко мне и тут же спешились, а их начальник - загорелый, с тёмными усами, - спешившись одним из первых, подошёл, поклонился и произнёс по-турецки:
