В центре этих интенсивных исследований Фишера находится его опыт депрессии. Он настаивал, что депрессивность – обезличенная структура чувств, присущая многим, и хотя далеко не все могут четко обозначить источник своей тоски, многие интуитивно понимают, что мир капитализма состоит лишь из разочарований и изнурительной работы. В Приватизации стресса, к примеру, он описывает гнет и нестабильность современной системы труда, в том числе и тягостное обязательство рабочих «каждое утро в боевой готовности стоять на проходной метафорического завода»[19]. И даже когда мы не на работе или вовсе не имеем никакой работы, мы всё равно «стоим на проходной», готовые в любой момент заступить на смену, ведь ценность каждого из нас для общества измеряется главным образом работоспособностью.
Пребывая во власти капиталистических ожиданий и норм, мы впадаем в депрессию, которая «представляется чем-то неизбежным и бесконечным. Ледяные поверхности мира депрессивного человека простираются до всех мыслимых горизонтов»[20]. В итоге мы не воспринимаем свою депрессию как результат воздействия внешних сил, а приватизируем и вбираем ее в себя, укрепляя капиталистический реализм в роли «идеального капкана», из которого ни индивид, ни коллектив не видят никакой надежды сбежать[21].
Фишер всегда яростно критиковал такое положение дел, но сам не обладал неуязвимостью: он писал, что буквально «ни на что не годен»[22]. Сегодня это высказывание остро пронзает сердце, ведь признание ценности работы Марка лишь растет по всему миру. Но не стоит ли здесь поставить под сомнение предельно персонифицированный характер капиталистической «формы стоимости»? Для кого именно ценны труды Фишера? Для него самого? Только для контркультуры? Или, как ни абсурдно, для капитализма? Мы сталкиваемся с парадоксом популярного модернизма в творчестве самого Марка: он горел желанием оказать влияние на культуру капиталистического реализма и одновременно отказывался подчиняться ее ожиданиям.
В то время как Фишер пытался вырваться из прекарности фриланса, так и не найдя постоянного и надежного дома за пределами своего блога, он продолжал ставить под сомнение эмансипаторные обещания киберпространства, указывая на то, как всё более неправдоподобно они звучат на фоне подъема социальных сетей. Именно это делает блог Фишера еще более актуальным сегодня. Читатели k-punk, онлайн или теперь в печатном виде, получают возможность взглянуть на период истории интернета, который, скорее всего, никогда больше не повторится. Дискурсивное многоголосье блогосферы, центральным узлом которой для многих был k-punk, замолкло под гнетом цифрового энергетического вампира – сегодняшних социальных сетей: информация, которую мы сами же производим, становится топливом для капиталистического безумия, укрепляющего в нас ощущение фрустрации, подавленной энергии, затора. Парадокс, который Фишер рассматривал и как препятствие, и как возможность, остается актуальным для всех нас. Его пример удачного, хоть и краткосрочного побега от этой неразрешимости всё еще может дать нам надежду на новые способы существования в сети.
Стоит отметить, что, хотя Фишер твердо верил в уникальные возможности киберпространства и новых коммуникативных технологий, в один момент он почувствовал, что власть блогов заканчивается, и эта перемена еще больше усложняет контекст, в котором теперь следует понимать его интернет-публикации. Например, в 2016 году он писал о том, что наше нынешнее положение «в плену сенсорного экрана» было до боли предсказуемым и, более того, было предсказано такими писателями, как Жан Бодрийяр, который задолго до изобретения интернета предвидел наше погружение в
…великий праздник Сопричастности: ее образуют мириады стимулов, мини-тестов, бесконечно ветвящихся вопросов/ответов», приносящий с собой «богатое воображаемое контакта». Бодрийяр утверждал, что в этой «культуре тактильной коммуникации» мы проходим путь «от ультиматума – к побуждающей заботе, от императива пассивности – к моделям, изначально построенным на „активном ответе“ субъекта, на его вовлеченности, „игровой“ сопричастности и т. д., тяготея к созданию тотальной модели окружающей среды, состоящей из непрестанных спонтанных ответов, радостных обратных связей и многонаправленных контактов [23].
Фишер видел, как предсказание Бодрийяра стало реальностью в «мире сенсорных экранов Facebook, Instagram и Twitter», где гражданам не приказывают стать частью капиталистической среды, но скорее «приглашают к участию», поскольку капиталистический реализм интегрирован в коммуникативные технологии через логику магического волюнтаризма [24].
Одно из самых спорных эссе Фишера, Покидая вампирский замок, подробно описывает, как пребывание в этом плену влияет на человеческое животное в XXI веке: «привычное для левого онлайн-дискурса парализующее чувство вины и недоверия, нависающее над твиттером, словно едкий, душный дым»[25]. Вампирский замок (название, данное Фишером ландшафту социальных сетей, в котором доминируют «спорные мнения» и бродят кусачие тролли) становится пространством, где пользователи бесплатно трудятся на благо капитализма, полагая, что «капитал позволил им процветать, потому что они служат его интересам» (интересам разрушения классового сознания), и прикидываясь собранием граждан, где царит атмосфера свободы слова и открытого распространения критической энергии[26]. Но в этом пространстве левые лишь грызутся друг с другом, отмечает Фишер, поскольку коммуникация принята за самоцель, а критика оказывается направлена внутрь себя, а не на материальные структуры внешнего мира.
После того как Илон Маск купил Twitter (нынешний X), ситуация, кажется, вновь изменилась: многие из нас теперь замечают, как социальные сети в конечном итоге обслуживают интересы элит, ограничивающих свободу слова во имя приумножения самой этой свободы. В нынешней ситуации мы гораздо острее ощущаем, что нас стравливают друг с другом, в то время как репосты и ретвиты ни капли не помогают нам влиять на материальные условия наших жизней, на которые мы так хорошо научились жаловаться.
Мы оказываемся в плену очередного парадокса. Фишер верил, что мы должны воспользоваться своим новоприобретенным умением «развенчивать и критиковать» в новых контекстах, где сможем более эффективно противостоять «магическому механизму» коммуникативного капитализма, «где любые изменения системы ведут лишь к ее усилению» [27]. Он пишет:
Это значит, что обещания капитала, которые он не может исполнить, следует принимать всерьез. Воинственная аскеза – лишь часть арсенала борьбы с либидинальной инженерией капитала. Нам придется, как сказал Фредрик Джеймисон, «отказаться от тех замещающих желаний и зависимостей, которые мы в себе взрастили, чтобы выжить в настоящем [28].
Что конкретно предполагает этот проект – остается тайной, по крайней мере в свете опубликованных работ Фишера. На момент смерти Марк работал над своей четвертой книгой – Кислотный коммунизм. Черновик введения к ней вы найдете в конце данного сборника, а предшествующие эссе представляют собой бесценный документ, позволяющий проследить ход мысли Фишера к началу работы над новой книгой [29]. Эти тексты описывают наш мир, выявляя необъятные сети «замещающих желаний», которые одновременно позволяют нам сжиться с настоящим и укрепляют наше самоуспокоенное принятие капиталистического реализма. Но обещания ранней блогосферы всё же сохраняют свой смысл. Мы живем в эпоху непрекращающейся коммуникации, которая питает не только новые идеи, но и новые методы их распространения. В наших сообществах больше эмпатии друг к другу, чем когда-либо в истории, и именно по этой причине потенциальные плоды коммуникации, коммунизации и даже коммунизма сегодня выглядят более притягательными, чем когда-либо прежде.
