Дон! Дон! Дон! — доносилось из яйца.

Четыре пары глаз с любопытством смотрели на зеленоватое яйцо, из которого раздавался звук. Четыре пары глаз принадлежали маленьким гагачатам, дымчато-бурым пуховичкам с белыми надбровьями и чёрными бусинками глаз. На тупом конце яйца видна была звездообразная трещинка, в которой показался и замер крохотный клювик.

— Он опять не вылупился, — зашептал самый нетерпеливый и беспокойный гагачонок по имени Тяп.

— Тс-с! — прервал его другой. — Не мешай слушать!

— И не толкайся, пожалуйста, — вежливо вставил третий, — а то я скажу маме.

— А я не толкаюсь! — возразил Тяп.

— А вот и толкаешься!

— Нет, не толкаюсь!

— А я всё равно пожалуюсь, — спокойно сказал гагачонок, которого звали Ябедой.

— Ну и говори, говори! — зашипел Тяп.

— Тише, вы! — прикрикнул Большой Ляп, самый старший и самый сильный из гагачат, которому шёл уже второй день и который поэтому считал себя самым главным. — Расшумелись!.. Тяп, ты опять тронул яйцо.

— Я не трогал! — возразил Тяп.

— А вот и трогал! Я видел! — немедленно подтвердил Ябеда.

— Ты видел?! — вскипел Тяп.

— Да, я видел. И об этом тоже мама узнает.

— Ах, так… Ты свидетель, Чап, что я не виноват, и поэтому клюну Ябеду.

Чап, который не отрываясь смотрел на яйцо и не вмешивался в ссору братьев, вдруг заметил:

— А ведь он снова бьёт!

Гагачата мгновенно стихли.

Дон! Дон! Клювик исчезал в отверстии яйца и появлялся снова. Дон! И трещины поползли дальше. Дон! Дон!

И вдруг — крэг! — яйцо развалилось.

Малюсенький мокрый гагачонок вывалился из яйца и растянулся в гнезде. Он лежал с закрытыми глазами и не шевелился.

— Он, наверное, дохлый! — сказал Тяп. — Или притворяется.

— Ты тоже был таким, когда вылупился, — заметил Большой Ляп. — По крайней мере, я тебя таким хорошо помню.

— Он и сейчас почти такой, — вставил Ябеда.

— Ах, я такой? — снова вскипел Тяп.

— Я сказал «почти», — уточнил Ябеда и добавил: — Когда старшие говорят, надо хорошенько слушать. Не правда ли, Ляп?

Большой Ляп, который не успевал следить за смыслом происходившего спора, но которому понравилось последнее замечание Ябеды, важно согласился:

— Правда. Старших надо слушать.

— Эх, вы!.. — тяжело вздохнул Тяп.

— Тс-с! — снова раздался голос Чапа. — Он двигается. — Чап был самый внимательный, и хотя он говорил всегда мало и тихо, но как-то так получалось, что все его слушали.

— Смотрите, он открыл глаза.

Гагачата вытянули шеи, разглядывая новенького. Тот оглядел их и прошептал:

— А мне холодно.

— Сейчас прилетит мама и тебя согреет, — сказал Чап. — А холодно тебе потому, что ты мокрый.

— Внутри яйца всегда прескверная погода. Сыро, — пояснил Большой Ляп.

А Тяп участливо осведомился:

— Ну как, всё в порядке? — И одобрительно добавил: — Всё-таки проклюнулся.

— Нет, ещё не проклюнулся, — тихо возразил гагачонок.

Ябеда и Большой Ляп захихикали, а Тяп только пробормотал неопределенное «м-м-м», потому что сказать ему было нечего. И вдруг гагачонок спросил:

— Скажите, а как меня зовут?

Птенцы переглянулись. Потом помолчали, и наконец Чап ответил:

— Кажется, тебя ещё никак не зовут. Ты ещё только-только появился на свет, и у тебя пока нет имени. А имя нужно придумать.

— Мы придумаем тебе славное имя, — пообещал Большой Ляп.

— Оно будет красивое, — вставил Ябеда.

— Если ты не будешь ябедничать, — поддакнул Тяп и вызывающе посмотрел на Ябеду.

— Об этом я тоже расскажу маме, — спокойно произнес Ябеда.

— Ах, и об этом? Нет, Чап, я его определенно клюну!

— Ну, попробуй только клюнь… я тогда тоже…

— Перестаньте! — сказал Чап. — От ваших ссор у меня болит голова!

— И у меня тоже, — поддержал Большой Ляп. — Замолчите!

— А какое всё-таки у меня будет имя? — спросил мокрый гагачонок слабеньким голосом.

Все сразу утихли и уставились на гагачонка, силясь придумать ему имя. Птенец сидел, опустив голову и полуприкрыв глаза, и вздрагивал. Где-то вдали хрустнула веточка, и до слуха малышей донесся тихий клёкот мамы-гаги, которым она успокаивала их, предупреждая о своем приближении. И здесь случилось неожиданное. Мокрый гагачонок раскрыл глаза и, быстро приподнявшись, громко прокричал:

— Чип-чип-чип, — и, обессилев, упал в гнездо.

— Чип! — в восхищении повторил Чап. — Он назвал себя Чипом. Он сам придумал себе имя!

В тот же миг у гнезда появилась мама-гага. Она с интересом взглянула на гагачонка и облегченно вздохнула:

— Ну, теперь, кажется, все.

— Мама, — пискнул Тяп, — он назвал себя Чипом!

— Тише, — сказала мама. — Спите и набирайтесь сил. Впереди длинное и опасное путешествие.

Мама-гага забралась на гнездо, и в гнезде стало тепло, темно и вообще очень уютно.

Мама была старой и опытной птицей. Поэтому она долго и тщательно выбирала место для гнезда. Выбор её пал на один небольшой островок, густо поросший лесом. Там, под ветвями ели, которые почти касались земли, мама-гага построила гнездо. В первый день, обломав клювом травинки и подкладывая их под себя, она утоптала лунку, или лоток. На второй день, продолжая утаптывать лоток, гага подгребла к нему лапами хвою, сухие листья и веточки, которые образовали высокий валик из растительного мусора вокруг лунки. Получилось широкое гнездо, сантиметров двадцати в поперечнике. А ещё через день ранним утром мама-гага отложила в гнездо первое яйцо светло-зелёного цвета, чуть побольше куриного. На следующий день утром в гнезде появилось второе яйцо.

Перед откладкой третьего яйца гага начала выщипывать пух из нижней части груди и почти всей поверхности брюшка. Поэтому, когда она снесла третье яйцо, а затем и четвёртое, двадцать граммов гагачьего пуха выстилало гнездо изнутри.

И это был настоящий гагачий пух, состоящий из легчайших отдельных пушинок. И каждая пушинка имела очень много извилистых бородок, которые, сцепляясь друг с другом, образовывали компактную пуховую массу. Этот пух никогда не сваливался, то есть не распадался на отдельные пушинки, и поэтому не пропускал через себя тепло.

Ах как прекрасно сумела мама построить гнездо для своих будущих гагачат! Сухое, тёплое гнездо, прикрытое сверху веткой ели от дождя и ненасытных глаз хищников. И когда наконец было отложено последнее, пятое, яйцо, мама села насиживать всю кладку. Она прижалась выщипанным местом брюшка и частью груди, которые образовали у неё одно большое наседное пятно, к отложенным яйцам. Это было замечательное приспособление, так как тот пух, который раньше согревал её грудь и брюшко, теперь, выстилая гнездо, обогревал снизу её кладку. Зато тепло материнского тела беспрепятственно переходило через наседное пятно к будущему потомству.

Долго сидела утка на гнезде, обогревая кладку. Каждый час, слегка привставая на гнезде, она осторожно поворачивала яйца, чтобы поровну разделить родительское тепло между будущими детьми.

Почти целый месяц высиживала кладку заботливая мать. И всё это время она очень редко и очень ненадолго покидала гнездо, чтобы найти себе корм. А в последние дни перед появлением на свет птенцов гага почти совсем не оставляла гнезда.

Много приключений происходило с ней, много раз ей угрожала смертельная опасность, но мама-гага никогда потом не рассказывала об этом, и поэтому мы с вами никогда о них ничего не узнаем. Просто мама-гага была сдержанной и немногословной. Она была крупной гагой и весила целых два с половиной килограмма. И хотя она имела скромную рыжевато-бурую окраску с тёмными пестринами, среди своих подруг она слыла грациозной и даже красивой. И когда наконец после, месяца насиживания, за который мама-гага потеряла почти треть своего веса, у неё появилось четыре крохотных гагачонка, она была почти счастливой. И только пятое яйцо, из которого уже давно пора было вылупиться птенцу, слегка беспокоило её. Правда, оно было уже наклевано и звездообразная трещина расходилась от места наклева, но силёнок выбраться из яйца у последнего гагачонка не хватало. Мама усиленно грела это яйцо, не покидала гнезда. Но рядом, совсем рядом, был куст с вороникой, перезимовавшей сладкой ягодой, чёрной и аппетитной. Надо было только чуть-чуть отойти от гнезда, всего на несколько минут, чтобы заглушить голод. И она рискнула. Что произошло в нём в отсутствие мамы, мы уже знаем. Из последнего яйца появился на свет гагачонок, который сам придумал себе имя. Он назвал себя Чипом. Он, правда, был самый маленький, но когда подрос, то так и не смог объяснить, почему он выбрал себе такое имя.