В РУБАШКЕ РОЖДЕННЫЙ

повесть военных лет

( по мотивам песни В.С. Высоцкого «Тот, который не стрелял»)

Небо, пропитанное леденящей сыростью, придавило черной хмарью тяжёлых туч. Погода безотрадно сопутствовала характеру человеческих поступков, иначе к чему бы в апреле осенняя тоска? Строй выжидающе смотрел на того, кому дышать оставалось всего ничего – считанные минуты. Тот, не глядя на бывших товарищей, изучал темное беспросветное небо, жадно ловя ноздрями сырой воздух.

– Решением Военного Трибунала, согласно закону военного времени, Званов Егор Макарович, за моральное разложение вверенного ему командного состава в количестве одного взвода, за спаивание рядовых бойцов и утрату адекватной оценки фронтовой обстановки приговаривается к расстрелу! Прошлые боевые заслуги бывшего ефрейтора Званова считать недействительными, как не искупающие тяжести вины, в час, когда Родина стонет под тяжестью фашистского сапога! Также Званову вменить вину за провал задания касаемо доставки «языка» в штаб нашей дивизии, случившимся пятью неделями ранее! Решение согласовано с главным штабом НКО и одобрено за подписью зам. нач. Управления ОО НКВД СССР комиссара госбезопасности 3 ранга Мильштейна Дата-октябрь 1942 года. Приговор зачитал старший лейтенант Особого отдела Суэтин, прикомандированный к линейному штабу Юго-Западного фронта. Приговор привести в исполнение незамедлительно, перед строем!

Рыжий с белесыми бровями особист хлопнул папкой, словно закрыл страницу чужой судьбы.

– Капитан Ровконюк! Командуйте!

Ротный вздрогнул, вскинул насупленные брови и, откашлявшись, прокричал в сторону, ставших под исполнение, бойцов:

– Отделение! Слушай мою команду! Ружьё-о в готовность, рраз-два-а! Цельсь…. А-атставить!

Из девяти «расстрельщиков» второй справа то ли зазевался, то ли замечтался, но «трёхлинейку» вовремя не поднял.

– Копылов, твою в качель! – Заорал командир. – О чём мечтаешь, оглобля?! Команду слушай, а не сопли жуй! Ружь-о-о!!! Це-э….

Он поперхнулся, не доорав. «Замечтавшийся» ружья не поднял.

– В чём дело, сынок?! – Командир, подбежав к «замороженному» бойцу, схватил его щепоткой пальцев за подбородок. – Копылов, твою душу! Ты что? Ты меня слышишь, солдат?

– Так точно! – Сдавленно, словно мучаясь зубной болью, выдавил несчастный.

Глаза Копылова отрешенно смотрели мимо командирского лица. Ровконюк проследил за направлением его глаз и наткнулся на неприкаянную фигуру Званова.

– Чёрт…. – Прохрипел Ровконюк. Он всё понял. Какого рожна он вытянул в расстрельную этого….

– Копылов, Копыло-ов…. – Жарко зашептал капитан, тормоша плечо бойца. Он позабыл имя подчиненного, но торопился донести главную мысль. – Надо, брат, надо…. Иначе, и тебя и меня, всех нас….

– В чём дело? – Раздался, справа за спиной, голос особиста. – Малахольный что ли?

Командир виновато улыбнулся, оборачиваясь.

– Да что там…. Контуженный он. В приходе каком-то непонятном летает. Как бы в сумраке, что ли….

– Тогда какого … ставишь под исполнение пришибленных?!

– Виноват, заменю. Копылов! Два шага вперёд….

– Стоять, Копылов! – Особист въедливо вгляделся лицо солдата. – Контуженный, говоришь?

Лицо Копылова было сухой глиняной маской. Потресканные и покусанные в кровь губы, выдающиеся юношеские скулы, пацан ещё…. Однако, глаз червив, опасный глаз…. И не похоже, что умом тронулся….

– Рядовой Копылов! – Резанул резким голосом особист.

– Я!

– Ружьё с пле-э-ча!

Копыловская рука сдёрнула винтовку Мосина и опустила прикладом к сапогам.

– Ружьё па-ад-нять!

Правая рука рядового заученно согнулась в локте, но и только. Выработанной техники вскидывания винтовки не произошло. Локоть разогнулся, и приклад шлёпнул оземь.

– Шта-а?! – Заревел, багровея старлей. – Саботаж?! Неподчинение?! Копылов, ё.. твою …ть! Ты у меня, сучонок, там встанешь!

Палец «особого» ткнулся в, стоящего в зоне выстрела, смертника.

– Ты слышал, контра?! Ты там стоять скоро будешь. Ружьё, говорю, подня-ал!!!

Копылов не шелохнулся.

Особист вырвал из кобуры пистолет.

– На «три» буравлю тебе лоб! Раз….

Тишина неестественно оглушала. Лишь в вышине вороны изредка покаркивали.

– Два-а!

– Гришка…. Не дури! Мне всё один конец…. – Донеслось со стороны Званова.

– Молча-ать!!! – Взъярился белесый особист. – Два с половиной….

На «два с половиной» Копылов приподнял ружьё и в напряженно-тягучей тишине повесил винтовку на плечо. Затем также без эмоций схватил вооруженную кисть особиста и припечатал стволом себе в лоб. Долго не отпускал, пока тот не вырвал оружие силой. Всё произошло настолько быстро, что растерявшийся «старлей» от чересчур усердного рывка назад чуть не запрокинулся наземь. Подогнулся в присядь, в раскоряк, но не упал. Выпрямился в скользкой траве, встал как «ванька-встанька», ошалело вращая глазами. Указательный палец тщетно давил курок.

– Ты что? Ты это как…. – Блеющим дрожащим голосом задолотил офицер. – Нападение на уполномоченного?! Все видели?

Наконец он сообразил снять бой с предохранителя.

– Ладно. Ты сам хотел. – Он вскинул оружие, целясь в голову солдата, но подоспевший Ровконюк ударил его, чуть выше локтя. Пуля с рокотом улетела вверх, всполошив стаю ворон на кронах осин.

– Не поз-волю!– С лютой ненавистью по слогам выжжевал командир.

Глаза офицера выкатились за пределы орбит.

– Да ты охренел, комбат!

– Это ты охренел, Суэтин! – В два тона злее выкрикнул Ровконюк. – Ты на чью шею верёвку сучил, а?! Чью смерть полгода окучивал? Не его ли?!

Он выкинул палец в сторону приговоренного.

– Вот его и забирай, понял?! А Копылова не тронь! И никого не тронь по самосуду! Нет таких прав….

– Шта-а?! – Выгнулся Суэтин. – Да я тебя…. Да я любого тут….

– А патрончиков хватит в пистолетике? – Колюче сузил глаза Ровконюк. – А то попроси, я подкину. А где и ребята пособят, чем богаты….

Капитан насмехался. Суэтин кинул взгляд на строй, но ничего там не увидел, правда, почувствовал…. Тугая, как струна, неприязнь обдавала особиста.

– С кем воевать-то останешься, Суэтин? Коли всех под распыл пустишь? Ни сегодня-завтра немец прорвёт оборону, ты что ли его сдерживать будешь?

– Родина скажет, встану и я в окоп, не сомневайся!

– Не сомневаюсь. – Сказал Ровконюк, то ли искренне, то ли в насмешку. А потом добавил деловито примирительно: – Ты вот что, Пал Кузьмич, позволь я сам со своими раскумекаю. А ты не вмешайся пока, ладно? Хорошо? Вот и хороводно….

Он обратился лицом к расстрельной команде.

– Рядовой Копылов!

– Я!

– Два шага вперёд!

Отделившийся Копылов встал перед командиром. На лбу краснел отпечаток от вороненого ствола Суэтина.

Комбат угрюмо разглядывал его лицо.

– Встать в общий строй! – В злых-презлых глазах Ровконюка краем промелькнуло уважение.

– Есть!

– А-атделение-э!!! – Заорал команду капитан. – Слушай мою команду-у!!! Ружь-ё-о-о!!! Цельсь-сь…. Пли-и-и!!!

Все восемь ружей синхронно грянули залп. В верхних ярусах оголтело заорали перепуганные вороны.

Званов больше не стоял.

Рассказ от лица Егора Званова.

Град пушечных ломовых ударов сотрясает тело, мгновенно вышибая дых из лёгких. Сознание ещё пытается осмыслить и уловить боль, но твердь земли жестко ударяет в лицо, не давая сосредоточиться на ощущениях. Последнее, что успеваю услышать, это запоздалый рокот выстрелов. А дальше – пусто…. Тёмная как чернила топь. Но не совсем. Что-то клубится вокруг: картинки, образы, слова…. Что это? Последний выплеск угасающего сознания? Плёнка крутится в обратную: остервенелый в своей правоте комбат; перекошенная морда Суэтина и между ними бессловесный Копылов, единственный, кто не стрелял в меня. Что ж, братишка, спасибо! Но зря ты так…. Этот тля, нелюдь Суэтин погубит тебя, прожуёт, не подавится. Я то что? Законченная пьеса по всем законам жанра, а вот ты, паря, подставился…. Всё равно твоя пуля никак не решала, хотя конечно спасибо! Большое тебе спасибо! Не ожидал такого…. Своих бывших подчиненных не осуждаю. Солдат – человек без убеждений, категория подневольная. Скажут: загони патрон и выстрели, не думая, кто там впереди: враг ли, друг, брат али отец – выстрелит. На том и держится войсковая дисциплина. И я бы, приказали – выстрелил. Но Копылов…. Кто знал, что в этом тихоне зреет такая сила. Лихая и правая в своем ключе. Ведь не в том штука, что меня пожалел, а в том, что посмел возразить. Там, где возражать нельзя – смерть. Ставлю себя на его место. Не смог бы как он. И в этом мой позор и моё бесчестие. Нам, разменявшим пятый десяток лет, не грех поучиться у молодых зубастости и жертвенности. А вот не можем. Страх ослушаться начальства поселяется в позвоночнике и умирает вместе с телом. Где я?