— М-м-мы-ф-ф!

Я подскочил к козявочке, чтобы начать диалог. Но вдруг почувствовал, как что-то в груди неприятно кольнуло. И в ту же секунду резкая простреливающая боль не дала даже вздоха сделать, все схватило внутри. Я едва не закричал от боли. Только невероятным усилием воли заставил себя смолчать.

— Сам Тараканище! — воскликнула Виктория Борисовна, напоминая, что сейчас мне нужно начать диалог.

Пошатываясь, я глянул на нее, едва не завалившись навзничь. Она смотрела на меня с удивлением и тревогой. Видимо видок у меня был еще тот, потому что она одними губами прошептала:

— С тобой все в порядке?

Попытался кивнуть, но нет. Со мной все было не в порядке. Такого раньше я никогда не испытывал и потому сейчас пытался разобраться что же происходит. Заминку мою невероятно профессионально отвел Константин Валерьянович

— М-м-мы-ф-ф! М-м-м-ы-ы-ф-ф! — с надрывом промычал он и расстелился посреди сцены, чем сильно позабавил детей.

— Уходи! Уходи! — вновь одними губами прошептала Виктория Борисовна, и я понял, что нужно прислушаться к совету человека, который провел на сцене более пятидесяти лет.

Но уйти уже не смог. Вновь острая боль пронзила меня, и я не сдержался, надсадно выдохнул — так, словно выхватил тяжелый удар под дых.

А потом перед глазами все начало плыть и стягиваться серым туманом. Я не понял, как оказался на полу. Боль уже поглотила меня всего, лишая сил. Так я и лежал посреди пыльной сцены — ни встать, ни уползти, — потонув в этой боли.

Ко мне подскочила Виктория Борисовна, расстегнула костюм, давая немного воздуха.

Константин Валерьянович так и мычал. Вот он настоящий актёр, отыгрывает до конца. Что бы не произошло, шоу должно продолжаться.

— Сергей! Что с тобой? — увидел над собой размалеванное лицо «Козявочки».

Если бы я знал…

Впрочем, догадывался. Вспомнились слова доктора, который очень давно, еще в детстве, говорил мне какие-то странные слова о том, что у меня в анамнезе и наследственности есть проблемы с сердцем и что нужно бы следить за этим. Но что эти слова? Пустые звуки. Я хотел на сцену, я должен был играть, а не лежать в больницах!

Темнота становилась всё гуще, скрыв даже Викторию Борисовну. Она поглощала меня все больше и больше. За мгновение до того, как умереть, я с сожалением подумал о том, что мир обо мне все же уже никогда не успеет узнать… А ещё жалко было детей. Кажется, спектакль они не досмотрят.

* * *

— Акиро, ты в порядке?

— Что? Кто?

Я открыл глаза. Неприятный аммиачный запах заставил меня сморщиться и отстраниться от источника вони.

— Чего это?

Я глянул на вату, которую держал в руках какой-то незнакомый мне человек. Нашатырным спиртом в сознание меня привели? Кажется, так.

Сердце уже не болело. Видимо у нашатыря есть чудодейственные свойства.

— Ты как себя чувствуешь? — спросил меня незнакомец.

А как я себя чувствовал? Я прислушался к себе. Очень странно. Вроде бы и хорошо, но в голове гудит. Похоже, сильно приложился, когда падал.

— Что случилось? — я огляделся. Вокруг меня собрались абсолютно незнакомые мне люди. Причем какие-то азиаты. В тюз набрали гастарбайтеров? Или это бригада скорой помощи… Правда халатов им не выдали.

Набрал полную грудь воздуха, окинул помещение глазами.

А где это я?

Место было незнакомым.

Вокруг осветительные приборы, монтажные рамы, камеры, декорации. Что-то я не помню такой дорогущей техники в нашем театре. Но я явно не в больнице. Может, в кладовую меня притащили со спектакля?

— Ты стоял у лампы, — пояснил незнакомец, который приводил меня в чувство нашатырем. — Потом, когда эфир только начался, вдруг упал.

Я пригляделся. Незнакомец. Таких техников я не припоминаю.

— Ты кто?

Тот удивленно глянул на меня.

— Акира, кажется, ты крепко ударился головой. Нужно скорую вызвать!

— Постой, — остановил его я. — Не нужно скорую. Я пошутил. Просто пошутил. Помоги лучше подняться.

Но я не шутил. Вот всегда так со мной. Как только случается абы что, начинаю нести околесицу, лишь бы внимание отвлечь.

Азиат с осторожностью, словно я мог его укусить, помог мне встать.

— Уверен, что в порядке? — глаза азиата смотрят с подозрением. Хотя, это, наверное, так кажется из-за разреза глаз.

— Да, все нормально, — кивнул я и попытался подняться.

Я пригляделся к парню. И вдруг в голове, словно само собой всплыло его имя — Исао. Очень странное имя, но попробовать надо. Внутри была уверенность, что именно так его и зовут.

— Все в полном порядке, Исао, — сказал я, внимательно следя за реакцией парня.

На удивление тот не посмотрел на меня как на идиота и имя действительно принадлежало ему. Он кивнул, мол, окей.

Я, тем временем, прислушался к себе.

Что происходит? Я вновь задал себе этот вопрос. И вдруг обратил внимание, что уже не в костюме тараканища. Да и грим с рук стерли. Когда успели? Неужели я так долго пребывал в беспамятстве? И зачем притащили на какую-то студию с азиатами?

Я подошел к монитору, посмотрел на него, пытаясь разглядеть отражение. В черном стекле показалось странное лицо, явно не принадлежащее мне. Азиат. Угловатые скулы, чуть вытянутое лицо, черные волосы, спадающие на глаза. На вид лет двадцать.

Нет глупость какая-то. Потрогал пальцем лицо, оттянул веко. Отражение повторило за мной.

Мне захотелось закричать в панике, но я не дал эмоциям вырваться наружу. Тут что-то происходит, пока мне непонятное, но пока я не кричу — никто не бросается на меня и не надевает на меня смирительную рубашку. А дело, кажется, в перспективе пахнет именно этим. Нужно сначала все выяснить. И чем быстрее, тем лучше. Как говорят психиатры, если ты признаёшь проблему то уже идёшь на поправку. Значит и без крепких санитаров разберусь.

— Работать можешь? — спросил меня другой незнакомец, с неприятным до крайности лицом. В глазах его читалось бегущей строкой слово «бездельник».

Этот был постарше, рубашке с коротким рукавом, в кармане которой блеснула серебром ручка. По виду человек важный, а то самое внутреннее чувство подсказывает, что это начальник. По крайней мере с именем Исао оно не подвело, и я решил довериться. От серебряной ручки отвлекла огромная бородавка на носу.

— Могу, конечно — ответил я, не сводя глаз с носа, хотя соврал — работать я точно не мог и едва не терял сознание от происходящего вокруг.

— Тогда чего стоишь? — проворчал тот. — Иди, настраивай заново свет — все уронил! Бездельник! Уволить бы тебя! Хорошо, что не разбил ничего дорогостоящего, а то так бы я тебе все с твоей зарплаты списал бы живо! Давай, успевай, — он глянул на часы, — через час шоу «Краски» будет, нужно успеть к этому времени все подготовить во второй студии.

Я интуитивно пошел к осветительным приборам. Первая волна удивления прошла, и я принялся осторожно оглядываться. Где я? Куда меня утащили? Какие к чертям осветительные приборы?

Судя по оборудованию, я находился в телевизионной студии. Тут что, какие-то розыгрыши снимают? Только вот студия явно не наша. Кругом одни иероглифы. Которые, что еще более удивительно, я понимал и мог читать. Из них стало понятно, что мы находимся в студии программы «Улыбнись, Токио!»

— Токио… — совсем тихо прошептал я. Значит, я в Японии?

И тут меня осенило! Всё это время ко мне обращались не по-русски. Более того, я отвечал на том же языке. Больно ущипнул себя за бедро, едва не ойкнув. Ничего не изменилось. Я по-прежнему тут.

Я принялся анализировать случившееся. Итак, я выступал на сцене. Потом сильно заболело сердце. Стало плохо. Я упал. Потом темнота. И… я тут.

Меня обдало ледяным ветром. Так ведь я умер! Как бы это дико и неправдоподобно не звучало, но я и в самом деле умер. И оказался здесь, в Токио, в теле какого-то работника телевидения, которому тоже, кажется, было плохо. В голове заплясали хаотичные мысли. Посмертие. Реинкарнация. Переселение души…