Кот заметил несколько стоянок среди городских развалин. Нхадраги возвратились сюда после битвы при Халвиге, в которой их хозяева были наголову разбиты. Они даже не попытались заново отстроить разрушенные замки и города, а жили как дикари; многие из них даже не подозревали, что эти руины были некогда зданиями, выстроенными их же предками. Нхадраги одевались в меха и металл, по своему обычаю, – смуглокожие, с приплюснутыми носами, с торчащими космами и кустистыми бровями, нависавшими над глубокими глазницами. Это был коренастый, крепко сколоченный народ, мускулистый и физически крепкий. Некогда нхадраги обладали могуществом и высокой цивилизацией, как и вадхаги, но упадок их был стремительным и необратимым.

Наконец впереди появились разрушенные башни Оза, давней столицы Малифуля и всех нхадрагских земель. Озом Прекрасным называли некогда город его обитатели, но теперь от былой красоты не осталось и следа. Руины стен поросли сорной травой, башни обрушились, дома стали притоном крыс, ласок и прочих хищников, но не нхадрагов.

Кот летел на запах. Он покружил над приземистым зданием, не затронутым еще разрушением. На плоской его крыше возвышался прозрачный светящийся купол. Внутри виднелись две мужские фигуры, черные в желтоватом свете. Один был плотный, статный, в доспехах; второй – покороче, но шире в плечах, одетый в меха. Из купола доносились их приглушенные голоса. Кот опустился на крышу, подкрался поближе. Прижавшись мордой к прозрачной стене, он весь обратился в слух и широко раскрыл глаза.

Гландит-а-Крэ хмуро смотрел через плечо Эртиля на бурлящее в котле варево. Над варевом поднимался пар.

– Ты уверен, что чары действуют, Эртиль?

Нхадраг почтительно склонил голову.

– Вадхаги продолжают убивать друг друга. Никогда еще мое колдовство не было столь успешным.

– Это оттого, что силы Хаоса помогают тебе, глупец! Впрочем, скорее они помогают мне, потому что я предан им телом и душой. – Гландит обвел взглядом купол. Кругом валялись трупы животных, висели связки каких-то трав, стояли бутыли и склянки с порошками и жидкостями. Крысы и обезьяны с безучастным видом сидели в клетках, прикрепленных вдоль стены; под клетками на полках громоздились вороха манускриптов. Отец Эртиля был великим ученым и многому успел научить сына. Однако Эртилю было суждено разделить судьбу прочих нхадрагов, и он обратил древнюю мудрость в колдовство, чародейство. И все же мудрость не утратила силы, подумал граф Гландит-а-Крэ, ковыряя в желтых зубах.

Красное, усыпанное чирьями лицо Гландита было наполовину скрыто густой бородой, заплетенной в косички и украшенной ленточками – как и его длинные черные волосы. Нечто в выражении серых глаз свидетельствовало о скрытой болезни.

– А принц Корум? – прорычал Гландит. – И его дружки? И все эти шефанхау из волшебного города?

– Я не могу видеть отдельные судьбы, мой господин, – проскулил чародей. – Я знаю только, что чары действуют.

– Надеюсь, ты не лжешь мне, колдун.

– Я говорю правду. Этому заклятию научил меня Хаос. Облако Раздора распространяется все дальше, с ветром. Его невозможно увидеть, но оно обращает брата против брата, отца против детей, мужа против жены. – Заискивающая улыбка появилась на темном лице Эртиля. – Вадхаги нападают друг на друга – и гибнут. Все они умирают.

– Но умер ли Корум? Вот что я хочу знать. То, что гибнут вадхаги, это прекрасно, но не столь важно. Только когда умрет Корум, а земли его превратятся в пустоши, я смогу обрести союзников в Ливм-ан-Эш и вернуть утраченные владения короля Лайра. Ты можешь составить особое зелье – для Корума?

Эртиль дрожал всем телом.

– Корум смертен. Он должен страдать столь же сильно, сколь и все остальные.

– Он коварен, хитер; ему помогают могущественные силы. Он может ускользнуть. Завтра мы отправимся в Ливм-ан-Эш. Так ты говоришь, невозможно знать наверняка, что делает Корум? Умер ли он, охвачен ли безумием, как все остальные?

– Мне это неведомо, мой господин.

Сломанными ногтями Гландит поскреб рябое лицо.

– А ты не обманываешь меня, шефанхау?

– Я не осмелюсь, мой господин, никогда!

Гландит ухмыльнулся, глядя в полные ужаса глаза нхадрагского чародея.

– Я верю тебе, Эртиль. – Он рассмеялся. – И все же еще капелька помощи от Хаоса не помешает. Вызови-ка снова того демона – ну, из Царства Короля Мабелода.

– Всякий раз, как я делаю это, моя жизнь укорачивается на год, – захныкал колдун.

Гландит вытащил длинный нож и приставил его к плоскому носу нхадрага.

– Я сказал, вызови его, Эртиль!

– Слушаю и повинуюсь.

Волоча ноги, колдун потащился к клеткам и вытащил обезьяну. Животное скулило и хныкало, как скулил и хныкал сам Эртиль. Обезьянка смотрела на нхадрага перепуганными глазами, но все равно цеплялась за него, как за спасителя от окружающего ее ужаса. Эртиль достал из угла крестообразную рамку и вставил ее в специальное отверстие в покрытой глубокими царапинами столешнице. Он трясся от страха, стонал и охал. А Гландит нетерпеливо мерил шагами комнату, не обращая ни малейшего внимания на терзания чародея.

Эртиль дал обезьянке что-то понюхать, животное обмякло и сделалось неподвижным. Колдун прислонил обезьянку спиной к рамке и достал из висевшего на поясе мешка молоток и гвозди.

Неторопливо он принялся вбивать гвозди, распиная верещащее животное на кресте, и кровь струйками стекала из ранок на ладошках и ступнях обезьянки.

Эртиль был бледен до синевы; казалось, его вот-вот вырвет.

Глаза у кота чуть не вылезли из орбит при виде этого варварского ритуала; он занервничал, шерсть на загривке встала дыбом, кончик хвоста судорожно подергивался, но кот продолжал не отрываясь наблюдать за происходящим.

– Живее, демоново отродье! – не выдержал Гландит. – Поторопись, или я найду себе другого колдуна!

– Господину должно быть известно, что больше не осталось никого, кто согласился бы помогать ему или Хаосу, – пробормотал нхадраг.

– Заткнись! И делай свое мерзкое дело, – насупился Гландит. Однако Эртиль говорил правду, и это было очевидно. Никто теперь не боялся мабденов – никто, кроме нхадрагов, которые боялись их просто по привычке.

Зубы у обезьянки стучали. Глаза выкатились из орбит.

Эртиль сунул в жаровню металлический прут. Когда металл раскалился добела, он начертил в воздухе вокруг распятой обезьянки замысловатую фигуру. По всем десяти углам колдун расставил чаши и поджег их содержимое. Затем взял в одну руку манускрипт, в другую – раскаленный прут. Купол начал заполняться желто-зеленым дымом. Гландит закашлялся и полез за платком в карман своей подбитой железом куртки.

Ему явно было не по себе; он даже отступил в дальний угол.

– Иркун, Иркун, Эсель Асан. Иркун, Иркун, Наша Фасал, – бормотал Эфтиль и с каждым новым словом всаживал раскаленный прут в корчившееся от нестерпимой муки тело обезьянки. Она была еще жива, так как прут не задел жизненно важных органов, но было очевидно, что она в ужасающей агонии. – Иркун, Иркун, Мешель Ферен. Иркун, Иркун, Палапс Оли…

Дым сгустился, и кот мог теперь различать лишь смутные тени, двигавшиеся в комнате.

– Иркун, Иркун, Севиль Пордит…

Отдаленный шум, смешавшийся воедино с визгом истязаемого животного.

Порыв ветра.

Дым рассеялся. Воздух в куполе стал прозрачным, и все было видно как на ладони. Уже не обезьянка висела на кресте, а нечто совершенно иное. У существа были человеческие очертания, однако размерами оно не превосходило обезьянку. Лицо более походило на вадхагское, нежели на мабденское, хотя в выражении его читалась злоба и жестокость.

– Ты снова призвал меня, Эртиль. – Голос существа был звучным и сильным, как у взрослого мужчины. Исходивший из столь крошечного ротика, он производил странное впечатление.

– Да, я призвал тебя, Иркун. Мы хотим помощи от господина твоего, Мабелода.

– Как? Еще помощи? – В голосе послышалась издевка. Иркун усмехнулся. – Еще?