Он был отчаянно-безбашенный, с отточенным, как нож шефа, чувством юмора. За секунду мог исправить положение или довести всех до хохота. Как подтверждение, из памяти всплывает один эпизод. Вся компания была у нас в гостях, и мы играли на плойке в «Это ты!», такую викторину с вопросами друг о друге. Так вот, единственный раз за игру пять человек ответили на вопрос одинаково. Вопрос был такой: «Кто из вашей компании, найдя в лесу мертвого енота, принесет его домой, чтобы похвастаться?» Ну и что вы думаете, чье имя назвали все? Мы очень смеялись, увидев ответ. Нет, конечно, он не приносил мертвых енотов домой. Но однозначно любил создавать какие-то немыслимо неправильные ситуации, которые всегда заканчивались всеобщим взрывом смеха.
Ты был клевый, Кот. Даже так. Классный. Никого, кроме тебя самого, не заботило, что ты на фотомодель не похож. Вспоминаю твою приговорку, цедимую сквозь зубы: «Ничего, что я урод, так я другим возьму». Наверное, ты ждал, что я начну убеждать тебя в обратном и нахваливать твою красоту? Улыбаюсь.
Спасибо, что ты был в моей жизни.
Мы заметили друг друга в момент, когда он уже бежал. Бежал от самого себя. Он уже почувствовал, что семья всепоглощающа, она забирает и впитывает тебя всего, не оставляя тебе самому ни капельки, ни кусочка идентичности. И он испугался. Это был испуг взрослеющего мальчишки, который задается вопросом: а что, если это всё? И дальше ничего не будет для меня самого? Только для нас? А где же здесь я? Что будет со мной?
Пока мы были мало знакомы, мне было интересно наблюдать за ним: как далеко заведет его интроспекция, к каким выводам он придет?
Впервые я узнавала о нем от кузена моего мужа, который восхищался его напускной маскулинностью: «Он отмечает день рождения и приглашает только пацанов, а их жен он не приглашает. Жены и подруги, если хотят, тоже могут праздновать его день рождения, но отдельно, друг с другом». Мне казалось это омерзительным, а личность малопривлекательной и не заслуживающей того обожания, которым осыпал его Мирон. Последнему хотелось такой же легкости и свободы в отношениях, и друг был его кумиром, потому что сумел отстоять свое право на свободное время в семье. А Лось про Кота говорил, что тот не выносит женских разговоров, и, когда они начинаются, всегда раздраженно выходит из помещения на улицу. Так, еще не встретившись с человеком, я заочно, по чужим рассказам, повесила на него ярлык «отвратительный».
Однако, когда мы разговорились с Котом на чьем-то дне рождения, я не увидела в нем признаков мизогинии, которые так раздражали меня в описаниях Лося и Мирона. Возможно, он воспользовался своим умением «читать» людей и быть с ними на одной волне. А может, эта напускная маскулинность в моем присутствии показалась ему стыдной. Он уже любил сноубординг и увлекался мото-спортом, в любви к горам и чувству свободы там и возникла общая точка интересов. Кот почувствовал во мне эту, более зрелую, семейную… обречённость?, она была тайной, которая объединяла. Наверное, это стало ключом к общению. Мы обязательно говорили о важных для каждого из нас вещах при встрече, и я чувствовала, как в этих разговорах он искал и находил себя, взрослел, его бег прекращался. Несмотря на два высших, ему не хватало базы, чтобы читать культурный код и судить обо всем теми категориями, которыми он пытался. В этом он точно проигрывал рафинированным филологическим мальчикам. Зато Кот был с пытливым умом и ярким темпераментом, такой живой и открытый. В нем бурлила та жизнь, которая во мне почти замерла, которой мне так не хватало. Я питалась его огнем, а он – моей уверенностью в жизни.
Безусловно, ему нравилось женское внимание, и всегда он стремился перетянуть его всё на себя. Он буквально млел, когда Рената называла его «альфой» всех мужчин; мне казалось, от таких слов у него расслаблялись плечи и вырастали крылья. Кот всегда был душой компании, но для меня главным стало его естественное стремление к росту. В числе прочего, я ценила его за развитое со временем умение видеть в женщине личность. Но это была длинная дорога длинной в годы. Когда я попала в компанию, сексисткие шуточки были нормой. Девчонки научились закрывать на них глаза. И только я пыталась изжить эту уродливую традицию, борясь с Котом его же оружием. Никто и никогда не подкалывал его так много, как я. За каждую шутку про ПМС или беременность, или умственное превосходство мужчин над женщинами, юморист получал вдвойне. Было чувство, подколки не наносили Коту вреда, отскакивали от него, как резиновые мячики. Но результат был. Я учила его быть мягче, уважительнее к женщинам, и со временем из его общения исчезли шуточки про члены и ПМС, а мат в речи остался только как элемент юмора. Мне нравилось наблюдать, как раз за разом, он от категоричности и бахвальства переходит к более зрелым идеям, размышлениям. И это вызывало уважение. В нем самом была потребность в развитии, я была лишь некой опорной, поддерживающей точкой.
Так от «пацанского» дня рождения он постепенно пришел к дню рождения с самыми близкими людьми, независимо от их пола.\
Магия дынного ликера.
Как-то давно я отмечала свой день рождения на даче, родители уже разошлись и разъехались, была только молодежь. Лось спросил, можно ли заедет Кот, и я ответила, что конечно. И он приехал. Не слишком быстро, но его появление было эффектным. Оставив мотоцикл у ворот, он прошёл сквозь людей, и обнял меня со спины. Я слышала по голосам, что он приехал и с ним здороваются, но не ожидала, что он так быстро подойдет ко мне и застанет врасплох. Обнимая, он скрестил руки у меня над грудью, обхватив мои плечи, и покачал из стороны в сторону. Я почувствовала тепло и прикосновение его тела и замерла. Это чувство мне понравилось. Понравилось мне, интроверту, подпускающему к себе только мужа, детей и кошку. Это чувство было не обычным, новым. Оно пробудило во мне что-то особенное, ускользающее, я попыталась ухватить это чувство за хвост и приучить, повесив на него ярлычок. Это было что-то очень настоящее, незамутненное, забытое, родом из детства. Чувство телесной радости? Близости? Близки мы были с мужем, но это было другое. Это было что-то сродни тому, как млеешь от ручонок своего ребенка, гладящего тебя по волосам. От ребёнка – да, я могла бы принять это чувство… но чтобы от взрослого? Я так привыкла держать под контролем эмоции, сохраняя некую постоянную пустоту внутри, и думала, так будет всегда. А сейчас что-то вихрем ворвалось в мою жизнь, заставив чувствовать, показав, что я еще не дэдинсайд, что всепоглощающий надзор за собой бессмыслен, слаб, бесполезен. Я всегда воспринимала контроль над эмоциями как контроль над хаосом жизни, как защиту от всего плохого, что может случиться со мной по воле других людей. Осознавая это, я замерла, удивилась, растерялась.
Тут в ухо мне завопили: с днём рождения! Я обернулась и со «спасибо» обняла его в ответ, обняла по-настоящему.
В новом мотоциклетном экипе О’Нил, чуть забрызганный уже подсохшей грязью, он был неожиданно хорош в тот раз. Новая форма ему очень шла, сглаживала непропорциональность фигуры, делала ладным. Основной цвет был белый. В угасающем свете дня, он был словно призрак. Белый светился в темноте, и вместе с белым радостью светилось его лицо. Майка и штаны с черно-салатовыми полосами отдавали неоном в начинающихся сумерках. Этот человек знал себе цену, и тащился сам от себя. Появился словно звезда Болливуда среди деревенских жителей. Высокий, клевый и трезвый. В отличие от нас всех, наотмечавшихся. Олеся, глядя на него, откровенно протянула «ваау».
Я, предполагаю, с улыбкой до ушей кинула взгляд подружке: посмотри, какой классный! И я ему нравлюсь! Мне показалось, в ответ она посмотрела понимающе.
Он остался на дне рождения еще надолго. Часть компании уже разошлась, часть группами рассредоточилась по даче. Ему раза три за это время звонила жена, и он говорил, что побудет здесь еще. Тут, с пацанами, ему хорошо. Федор меня тоже временами спрашивал: ну что, домой? Но мне хотелось остаться.
