И вот, на каком-то участке времени, два человека обнаружили, что застряли в этой «любви на всю жизнь», принципах и правильности, а душа все просит, и просит, и все назойливее требует – случилась весна. Она насыпала снега на Южном склоне, разогнала тучи и отправила их оставлять первый след в этой молочной целине, катать до тех пор, пока их траверсы не пересекутся. Они пересеклись своим серотониновым выплеском, и продолжились сном, и четкой уверенностью, что это чувство не одиноко. И знаете, как они распорядились своей судьбой? Они выбрали быть честными с другими, но не с собой. Они выбрали никогда не быть вместе. Никогда не сказали друг другу самых важных слов. Того, что чувствовало сердце, мозг и два танцующих дракона, красный и оранжевый. О том, что видели в сновидениях и как продолжали жить. В этих снах был еще целый мир, в нем также всходило солнце, стояли горы, волновалось море, а люди в поисках счастья сначала пытались найти самих себя.

Однажды наяву я хотела прийти к нему и сказать: «смотри, вот она я вся, и у меня есть немного волшебства для тебя». Но я не пришла и не сказала, потому что побоялась, что от слов, как от света дня, волшебство исчезнет. Я боялась боли и разрушений. Страх – плохой советчик для ловцов жемчуга и искателей счастья. Страх заставляет лгать и утаивать. Страх, как червоточина, разъедает вашу личность и вашу реальность.

А моя реальность рядом с ним была полна магии и метафизики. Как ночь у Рицы, когда костер уже погас, и мы не видели друг друга, но каждой клеточкой тела ощущали сидящего напротив, и огромные звезды ныряли с неба прямо в озеро, скрепляя договор о неразглашении. Или когда за общим столом мы случайно соприкасались коленями и оставались сидеть так, радуясь этой маленькой тайне. Как однажды я сказала себе: нет, хватит, больше никогда и не за что, а он в этот же день нашел меня, проехав на мотоцикле прямо по пляжу. Эти отношения были как канва на ткани, они никогда не были на первом плане, но были его самой постоянной, прекрасной и ажурной частью, удерживающей реальность от расползания.

Мы удивлялись одновременной глубине и мягкости чувства, которое не вынуждало делать что-то против своей воли, что-то еще. Оно было таким хрупким, что в момент сомнений можно было закрыть глаза и сказать себе: да нет, я же не делаю ничего плохого. Оно выглядело таким недосказанным, но осознаваемым и явным, и – тянулось годами. И не было никакой возможности от него избавиться. Как только мои эмоции начинали гаснуть, мироздание меньше, чем за неделю, сталкивало нас опять, и все возникало снова.

Я помню, я помню. Достаю стеклянную банку воспоминаний и перебираю каждый момент счастья. Каждый из тысячи тысяч раз, когда он ловил мой взгляд на себе и смотрел в глаза в ответ. Каждый заданный друг другу вопрос. Каждый услышанный ответ, в котором было больше недосказанного, чем просто смысл слов. Каждый вечерний разговор, когда мы дожидались, когда компания напьется и пустится в пляс, а мы можем без пристального внимания поговорить друг с другом. Ту ночь, которую всю, до конца, до утренних сумерек, мы проговорили о сексе. Все те моменты, когда мы склонялись над экраном одного телефона, и мои волосы касались его щеки или плеча. Когда он снимал сторис только для меня и выкладывал их для всех. Когда он делал маленькую глупость и, сам смеясь, заглядывал в глаза: «Смотри, ну ты же улыбнулась».

Или когда мы испытывали крошечную радость, оказываясь рядом на общем фото. Когда, незаметно для других, позади всех, он во время фотографирования обнимал меня и притягивал к себе.

Но лучше всего была последняя пара спусков вдвоём в Архызе: когда мы были вдвоём, мы были друг для друга, и, резко обгоняя, на перегибе рельефа он замирал и дожидался меня, чтобы увидеть, что я еще с ним, я еду следом. Небо накрыло нас, глубокое, как океан, и в нем плыли искрящийся, летящий из-под сноуборда в стороны снег, черные ели, угасающее солнце – все сливалось в одно ощущение слепящего счастья. Тогда казалось, серотонин с дофамином бурлили в каждой клеточке тела, каждой, до кончиков пальцев. Кончиков пальцев, которыми нельзя прикасаться. Я понимала, это нечто особенное.

А еще эти поздние ночи, когда он клал голову мне на колени. Тогда хотелось слушать тишину, (помнишь, однажды, этот шелест снежных хлопьев за окном?) заглядывать в глаза, ерошить его жесткие волосы и беспечно, бесконечно язвить друг другу. Хотелось растягивать это время до бесконечности Лобачевского, где двум параллельным прямым нельзя соприкасаться и даже стремиться в направлении друг друга, а они берут и пересекаются в очень-очень далеком пространстве. Но времени всегда недостаточно. Время неумолимо. Как тогда на пляже, в теплом и вязком песке Пхи-пхи.

Жизнь рядом с тобой всегда играла и искрилась, ты был как солнце, щедро изливающее свой свет на всё вокруг; и мне казалась, что рядом с тобой моя черная дыра заполняется, затягивается. В твоём свете было так много любви. И улыбок. Я научилась с тобой улыбаться.

Боже, это был такой дар. Каждое воспоминание было подобно найденному в детстве стеклянному сокровищу. Море долгие годы обтачивало его для меня, перекатывало внутри, и вот выкидывало из своих недр на берег, к ищущим среди мелких камушков пальцам, – «на, бери, это – специально для тебя, малышка. Цени. Каждое воспоминание, каждое стеклышко, выточено и создано для тебя вручную». У меня была огромная банка сокровищ. Сокровищ собранных с тобой моментов. И я ценила. Ценю и сейчас.

Сейчас два часа ночи. Пожалуйста, если ты знаешь или читаешь, подай мне знак. Подай мне знак, я пойму. Любой знак, какой получится, какой ты сможешь. Стуком в стене, запахом мелиссы, ревом мотоцикла на улице, внезапно начавшимся дождем или всплывающим окном на экране смартфона. Мне так не хватает тебя сейчас. Сейчас. Всегда не хватает.–

Я вслушиваюсь в тишину ночи. Вдруг у кого-то резко завыла собака, порыв ветра ворвался в комнату, расплескав по ней шторы и хлопнув дверью. В этот же момент этажом выше громко включили телевизор. И, в довершение этих трех секунд, резко хлынул проливной дождь.

В этой ночи ты пришел ко мне дождем. Я тебя услышала, спасибо.

24 мая 2022

Кот Шредингера.

Воу-воу-воу, я не пила дома алкоголь по вечерам со дня твоей смерти. Целых 11 дней. Никогда еще не было так много. Но сегодня купила бутылку отвратительного мерло и выпила ее всю.

Сколько мне там надо постов о тебе написать? 40? 50? Чтобы проверить, работает ли метафизика. По крайней мере, список предосторожностей я тебе уже продиктовала. Надеюсь однажды проснуться во вселенной, где ты последовал ему – и с тобой ничего не случилось. Или в своем мире, где ты вернёшься под чужим именем, и окажется, что ты был в бегах, а похоронили другого человека, ну чисто для алиби, чтобы у тебя впредь не было проблем с законом. Ведь поэтому же гроб был закрытый – чтобы тебя не узнали. Точнее, чтобы не узнали, что он – не ты. И все вернётся на круги своя: поездки, посиделки до утра, джин с дынным ликером, волосатые ноги в длиннющих салатовых шортах, немного экстрима.

Или.. Помнишь, мы обсуждали с тобой идею квантового бессмертия? Кот Шредингера остается в коробке живым ровно до того момента, пока экспериментатор не заглянет в нее, потому что эксперимент с мертвым котом не имеет смысла. А если кот погибнет до момента вскрытия коробки экспериментатором, вселенная создает еще одну реальность, где кот будет жив. И еще одну, и еще, если понадобится. При этом у самого кота в памяти останется лишь история, где экспериментатор обнаружил кота живым и выпустил его из коробки. Ну, Кот, давай, выходи из коробки уже! А об остальном забудем…

Или я проснусь в реальности, где мы катались на Розе и случайно встретились, и ты предложил подвезти, но мы так никуда и не уехали из-за лавин и снегопада. В ту ночь мы целовались у ратуши и занимались любовью в отеле с зелеными стенами (помнишь?), а потом продолжили быть любовниками и редко встречаться в маленьком теремке с полосатыми обоями, деревянной кроватью из массива и воздушно-легкими одеялами.