– Не уверен, что у меня получится, но я попытаюсь, – продолжал Водри.
– Ах, какой вы милый – просто душка! – воскликнула актриса, которая охотно прибегала в своей речи к тому, что она считала американизмами, и была согласна на все – даже на американскую комедию.
– Но у меня есть одно условие, – добавил Водри, – вы должны уговорить своего мужа сыграть для нас.
– Аккомпанировать чтению? Ни за что! Я слишком тщеславен для этого, – воспротивился Эдни.
Лорд Меллифонт задержал на нем взгляд своих чудесных глаз.
– Вы сыграете нам увертюру, прежде чем поднимется занавес. Это будет поистине восхитительный момент.
– Я буду не читать, а просто рассказывать, – предупредил Водри.
– Это еще лучше; давайте я схожу и принесу вашу рукопись, – предложила Бланш.
Водри ответил, что рукопись ему не нужна; но часом позже в гостиной мы пожалели, что он ею не воспользовался. Мы сидели в ожидании, зачарованные пением скрипки Эдни. Его жена – воплощенное нетерпение – расположилась в первом ряду на оттоманке, в профиль ко мне, а лорд Меллифонт восседал в кресле – своем кресле. В их обществе наш маленький благодарный кружок чувствовал себя чем-то вроде конгресса социологов или комитета по вручению призов. Внезапно, вместо того чтобы приступить к декламации, наш ручной лев начал нестройно рычать – он напрочь забыл свой текст. Он не выглядел сколь-либо смущенным (Водри вообще никогда не выглядел смущенным), а демонстрировал лишь невозмутимый, жизнерадостный кретинизм. По его словам, он нипочем не ожидал, что сваляет такого дурака, но, как нам показалось, данное обстоятельство ничуть не могло помешать этому конфузу занять должное место среди самых веселых его воспоминаний. Это мы ощущали неловкость, как будто он сыграл с нами заранее спланированную шутку. Тут лорду Меллифонту представился случай проявить присущий ему такт, который пролился на нас подобно бальзаму. С очаровательным артистизмом, который позволял ему скрадывать томительные паузы (манера речи, свойственная актерам «Комеди Франсез», – в Англии ничего похожего днем с огнем не найдешь), он поведал нам о собственном провале во время одного очень важного выступления: собираясь обратиться к многолюдной толпе, его светлость вдруг обнаружил, что позабыл конспект своей речи, и принялся неуклюже мямлить что-то, стоя на громадной трибуне на виду у десятков слушателей и тщетно пытаясь нашарить в безупречных карманах позарез необходимые бумаги. Но его «провал» на поверку оказался куда более возвышенным и изящным, чем заурядное фиаско нашего затейника: немногими легкими штрихами лорд Меллифонт нарисовал картину блистательного (насколько мы могли догадываться) выступления, которое благодаря самообладанию оратора, одержавшему верх над растерянностью и по достоинству оцененному публикой, не бросило тень на его репутацию.
– Играй, играй! – вскричала Бланш Эдни, похлопывая мужа по руке; она знала, что на сцене любой contretemps[6] неизменно заглушается музыкой.
Эдни схватился за скрипку, а я заметил Клэру Водри, что его оплошность можно легко исправить, послав кого-нибудь за рукописью, и, если он подскажет мне, где она лежит, я тотчас ее принесу.
– Мой дорогой друг, – ответил он, – боюсь, никакой рукописи нет.
– Значит, вы ничего не написали?
– Напишу завтра.
– Так вы разыграли нас! – обескураженно произнес я.
Но он, похоже, уже успел передумать:
– Если там что-то есть, вы найдете это на моем письменном столе.
В этот момент кто-то заговорил с ним, а леди Меллифонт, дабы сгладить наше невнимание к скрипачу, громко заметила, что мистер Эдни исполняет нечто в высшей степени мелодичное. Я и раньше замечал, как сильно она любит музыку; она всегда слушала ее в безмолвном восхищении. Водри отвлекся на нового собеседника, но я не был уверен, что замечание, которое он давеча обронил, безусловно разрешает мне отправиться к нему в комнату. Кроме того, я хотел поговорить с Бланш Эдни – мне надо было кое-что у нее выяснить. Однако пришлось подождать – несколько минут мы молча внимали игре ее мужа, а потом разговор стал общим. Обычно мы рано ложились спать, но до отхода ко сну еще было немного времени, и, прежде чем оно истекло, я улучил момент и сообщил Бланш, что Водри разрешил мне позаимствовать рукопись. Она принялась заклинать меня всем, что для меня свято, незамедлительно принести ей текст; я возражал, убеждая ее, что начинать читку заново уже поздновато, чары рассеялись и никому нет дела до пьесы, – но ее настойчивость опрокинула все мои доводы. Она заверила меня, что для нее вовсе не поздно и я должен не мешкая завладеть этими драгоценными страницами. Я пообещал выполнить ее требование, как только она удовлетворит мое вполне обоснованное любопытство. Что произошло перед ужином, когда она гуляла в горах с лордом Меллифонтом?
– Откуда вы знаете, что там что-то произошло?
– Я прочел это у вас на лице, когда вы вернулись.
– И меня еще называют актрисой! – воскликнула моя приятельница.
– Интересно, а как называют меня? – осведомился я.
– Похитителем сердец… ветреником… наблюдателем.
– Как бы мне хотелось, чтобы вы позволили этому наблюдателю написать для вас пьесу! – вырвалось у меня.
– Людям нет дела до того, что вы пишете; вы испортили бы все дело.
– Ну, вокруг меня только и разыгрываются пьесы, – парировал я. – Атмосфера нынешнего вечера наполнена ими.
– Атмосфера? Благодарю покорно. Я предпочла бы, чтобы ими были наполнены ящики моего стола.
– Он пытался обольстить вас – там, на глетчере? – допытывался я.
Она воззрилась на меня, а затем рассмеялась своим фирменным смехом.
– Лорд Меллифонт? Бедняжка, какое чудное место! Оно скорее подошло бы нам с вами!
– И он не проваливался в расселину?
Бланш Эдни снова посмотрела на меня – тем же быстрым, но многозначительным взглядом, что и прежде, когда появилась перед ужином с охапкой цветов в руках.
– Я не знаю, куда он провалился. Я расскажу вам об этом завтра.
– Стало быть, он все-таки упал?
– Или поднялся, – рассмеялась она. – Все это очень странно!
– Тем больше оснований рассказать мне об этом прямо сейчас.
– Мне надо подумать; сперва я сама должна во всем разобраться.
– Что ж, если вы ищете загадок, я подкину вам еще одну. Что это творится сегодня с нашим мастером?
– Мастером чего?
– Всевозможных видов лжи. Водри не написал ни строчки.
– Принесите его рукопись, и тогда увидим.
– Мне бы не хотелось разоблачать его.
– Почему бы и нет? Я же разоблачаю лорда Меллифонта.
– О, ради этого я готов на все, – заверил я ее. – Но почему Водри солгал – вот что любопытно.
– Да, любопытно, – повторила Бланш Эдни, задумчиво глядя на лорда Меллифонта. Потом, словно очнувшись, добавила: – Пойдите и посмотрите в его комнате.
– В комнате лорда Меллифонта?
Она стремительно повернулась ко мне.
– Это могло бы многое прояснить!
– Прояснить что?..
– Многое… многое. – Она говорила весело и возбужденно, но внезапно осеклась и обронила: – Что за вздор мы несем!
– Мы, конечно, говорим невпопад, но мне нравится ваша идея. Уговорите леди Меллифонт заглянуть к нему вместе с вами.
– О, она уже заглядывала! – пробормотала Бланш с каким-то странным драматизмом в голосе. Затем, взмахнув своей прелестной рукой так, словно отгоняла некое фантастическое видение, она повелительно воскликнула: – Принесите же мне рукопись… принесите скорее!
– Отправляюсь немедленно, – ответил я. – Только не говорите мне, что я не способен написать пьесу.
Она покинула меня, но исполнить тотчас ее поручение мне помешала дама с альбомом для поздравлений (он угрожал нам уже несколько вечеров кряду), которая оказала мне честь, попросив автограф с датой моего рождения. Она просила их у всех и из чувства приличия не могла обойти стороной меня. Обычно я легко вспоминаю свое имя, но мне требуется время, чтобы припомнить дату, и даже припомнив, я не всегда в ней уверен. Вот и на сей раз, колеблясь между двумя датами, я заявил просительнице, что готов написать обе, если это доставит ей удовольствие. Она рассудительно заметила, что я, несомненно, родился лишь однажды, а я на это ответил, что в день, когда мы с ней познакомились, я родился во второй раз. Я упоминаю об этой жалкой шутке лишь для того, чтобы было ясно: вкупе с непременным просмотром других автографов эта сделка отняла у меня как минимум несколько минут. Наконец дама с альбомом удалилась, и я обнаружил, что компания тем временем успела разойтись и в маленькой гостиной, предоставленной в наше распоряжение, я остался один. Моим первым чувством была досада: если Водри уже лег спать, то неудобно его беспокоить. Однако, пока я мешкал, мне подумалось, что мой приятель, вероятно, еще на ногах. Окно гостиной было открыто, и с террасы до меня доносились голоса: Бланш с драматургом говорили о звездах. Я приблизился к окну бросить взгляд на окрестности – альпийский вечер был великолепен. Мои друзья были одни; миссис Эдни захватила с собой накидку и выглядела именно такой, какой я однажды видел ее за кулисами театра. Они ненадолго умолкли, и я услышал рокот горного потока, бежавшего неподалеку. Я отошел от окна, и мягкий свет лампы подал мне идею. Наша компания разбрелась по своим комнатам – было уже довольно поздно для здешних сельских мест, – и гостиная принадлежала лишь нам троим. Клэр Водри написал сцену, которая просто не могла не быть восхитительной, и, если он прочтет ее нам здесь, в этот час, это станет незабываемым воспоминанием. Нужно всего-навсего принести рукопись и дождаться возвращения парочки в гостиную.
