– Если только мы его не нагоним, – уточнил я. – Тогда он как ни в чем не бывало извлечет его из папки – в самой что ни на есть изысканной манере. И удивительнее всего, что рисунок этот окажется великолепным!

– Давайте оставим его в одиночестве; в таком случае ему придется воротиться ни с чем, – предложила она.

– Он предпочтет не возвращаться вовсе. Впрочем, он найдет себе публику!

– Разве что среди коров, – бросила Бланш и, когда я уже был готов попрекнуть ее за грубость, добавила: – Именно это я и обнаружила.

– Что вы имеете в виду?

– То, что произошло позавчера.

Я ухватился за эти слова:

– Да расскажите же наконец, что там произошло!

– Я, как и леди Меллифонт, не смогла его найти, только и всего.

– Вы потеряли его?

– Он потерял меня – что-то в этом роде. Он решил, что я ушла. А затем… – Она запнулась, с улыбкой глядя на скалы.

– Однако вы все же отыскали его, – не без удивления продолжал я, – ведь вы вернулись вдвоем.

– Это он отыскал меня. Опять-таки, иначе и быть не могло. Он начинает существовать с того момента, когда осознает, что рядом есть кто-то еще.

– Я понимаю, что ему нужны антракты, – поразмыслив, произнес я, – но я не понимаю, какой принцип ими управляет.

О, Бланш постигла этот принцип в совершенстве!

– Это тонкий нюанс, но я вмиг его уловила. Я хотела вернуться – я устала и решительно убеждала его не провожать меня. Мы собрали букет редких цветов – я их принесла в гостиницу, – так вот, большую их часть нашел он. Это занятие очень его увлекло, и я знаю, что он хотел продолжать; однако я была утомлена и покинула его. С присущим ему тактом он позволил мне уйти – я в тот момент еще не понимала, что, стоит мне удалиться, ни один цветок не будет – не может быть – сорван. Я направилась к гостинице, но минуты через три вспомнила, что унесла его перочинный нож (он дал его мне, чтобы подрезать стебли), и сообразила, что тот ему понадобится. Я прошла немного назад, но перед тем, как позвать моего спутника, поискала его глазами. Вы не поймете, что произошло, не имея представления о том, как выглядит место действия.

– Вы должны отвести меня туда, – потребовал я.

– Мы можем увидеть это чудо прямо здесь. Там просто негде спрятаться: высокий пологий склон горы – ни нагромождения камней, ни впадины, ни деревца, ни кустика. Лишь в самом низу лежат несколько валунов – они заслонили меня, когда я спустилась, а возвращаясь, я мигом снова вынырнула из-за них.

– Получается, он не мог вас не увидеть.

– Он исчез напрочь, весь без остатка, – как огонь свечи, задутый ветром, – по причинам, ведомым ему одному. Возможно, это случилось в тот момент, когда он почувствовал усталость, – он, знаете ли, уже немолод, – вот почему, едва он снова ощутил себя в одиночестве, его реакция оказалась столь сильной, а исчезновение – столь полным. Так или иначе, сцена оказалась пуста, что ваша ладонь.

– А он не мог находиться где-то еще?

– Он не мог находиться нигде, кроме того места, на котором я его оставила. И тем не менее оно было совершенно пустым – таким же пустым, как долина, что расстилается перед нами. Он пропал, перестал существовать. Но едва я подала голос, выкрикнув его имя, он возник передо мной, точно восходящее солнце.

– И где именно взошло солнце?

– Там, где и следовало ожидать, – там, где он должен был находиться и где я увидела бы его, будь он подобен другим людям.

Я слушал ее с глубоким интересом, однако долг обязывал меня разрешить все сомнения.

– А сколько времени прошло между тем, как вы убедились в его исчезновении, и тем, как вы его окликнули?

– О, какие-то секунды, – не думаю, что больше.

– Достаточно, чтобы вы смогли убедиться? – продолжал я.

– Убедиться, что его там нет?

– Да, и что вы не ошиблись, не стали жертвой обмана зрения.

– Я могла ошибиться – но я уверена, что не ошиблась. Как бы то ни было, именно поэтому я и хочу, чтобы вы заглянули к нему в комнату.

Я на мгновение задумался.

– Как я могу… если даже его жена не осмеливается?

– Она очень хочет; предложите ей это – ее не придется долго уговаривать. Она кое-что подозревает.

Я вновь задумался.

– А он знает?

– Что я потеряла его и до крайности удивлена? Мне это тоже пришло в голову, но он, похоже, решил, что появился достаточно быстро. Он вынужден так думать – поневоле.

Меня одолевали сомнения: кто мог утверждать это наверняка?

– Но вы по крайней мере говорили с ним о том, что случилось?

– Боже упаси, у pensez-vous[9]! Мне все это показалось слишком уж странным.

– Да, разумеется. А как он выглядел?

Пытаясь осмыслить происшедшее и восстановить в памяти давешнее чудо, Бланш Эдни раздумчиво окинула взглядом долину. Потом вдруг бросила:

– Точно так же, как выглядит сейчас!

И я увидел лорда Меллифонта, который стоял перед нами с альбомом для зарисовок в руках. Признаться, я не уловил в нем ничего подозрительного или отсутствующего; он просто стоял там, как стоял всегда и везде, – в качестве центральной фигуры сцены. Разумеется, он не мог показать нам рисунка, но то, как он исполнял свою роль, наилучшим образом подтвердило наше новое представление о нем. Перед этим он выбирал вид для этюда – и теперь одним взмахом кисти завладел пейзажем. Он прислонился к скале, а его прелестный ящик с акварелями покоился рядом на береговом уступе – естественном столике, словно бы демонстрировавшем, сколь безоговорочно благоволит к его светлости сама природа. Он рисовал, разговаривая, и разговаривал, рисуя; и рисунки его были так же разнообразны, как темы его речей, а речи могли бы стать украшением любого альбома. Мы оставались на месте все время, покуда длилось представление, а профили горных пиков, словно наделенные сознанием, казалось, заинтересованно следили за его успехами. Они потемнели, как и их силуэты на бумаге, и четко выделялись на свинцовом фоне неба, которое, впрочем, не внушало нам никаких опасений, пока лорд Меллифонт был занят своим наброском. Вся природа подчинилась ему, все стихии замерли в ожидании. Бланш Эдни обратила ко мне многозначительный взор, и я прочел в ее глазах: «Ах, если бы мы были способны на подобное совершенство! Он заполняет собой всю сцену, без остатка, – куда нам до него!» Мы не могли покинуть его – как не могли бы покинуть театральный зал до завершения спектакля; но вот зрелище окончилось, и мы втроем направились к гостинице, у дверей которой его светлость, бегло глянув на рисунок, вырвал его из альбома и с учтивыми словами вручил нашей приятельнице. Затем он вошел внутрь; а минутой позже, посмотрев наверх, мы обнаружили лорда у окна его гостиной (он занимал лучшие апартаменты) наблюдающим за тем, как меняется погода.

– Ему понадобится отдых после этого, – обронила Бланш, изучая акварель.

– И еще какой! – ответил я, вскинув взгляд к окну. Лорд Меллифонт успел исчезнуть. – Он уже растворился.

– Растворился? – Актриса явно размышляла о чем-то другом.

– В необъятности жизни. Он опять отсутствует. Начался новый антракт.

– Вероятно, он будет долгим. – Она пробежала глазами вдоль террасы и, увидев метрдотеля, который как раз показался в дверях, спросила: – Давно вы видели мистера Водри?

Метрдотель тотчас приблизился к нам.

– Он покинул гостиницу минут пять назад – полагаю, отправился на прогулку. Я заметил, как он шел к перевалу с книгой в руке.

Я взглянул на зловещие облака.

– Лучше бы он взял с собой зонтик.

Метрдотель улыбнулся.

– Я посоветовал ему то же самое.

– Благодарю вас, – сказала Бланш и, когда наш собеседник удалился, внезапно спросила: – Хотите оказать мне услугу?

– Да, если вы окажете услугу мне. Можно удостовериться, подписан ли ваш рисунок?

Она посмотрела на акварель перед тем, как передать ее мне.

– Как ни странно, нет.