Он несколько раз пытался заговорить со мной, расспрашивал про отца и графа, но я или притворялась спящей, или так тихо и невнятно лепетала, стараясь казаться совсем слабой, что после нескольких попыток он оставил меня в покое.
Но сыскари никуда не делись, по-прежнему ходят по усадьбе, переворачивают вещи, передвигают мебель, всё делают очень шумно. Крепостных не слышно. Кажется, они все разбежались, даже Соня.
Поесть мне приносит этот с челюстью.
Клара, милая, что происходит?
Несколько дней пытаюсь попасть к тебе, но в усадьбе теперь одни сыскари, к тебе не пускают. Надеюсь, хоть эту записку получится передать через Соню.
Как с тобой обходятся? Я написал голове Орехово с требованием немедленно освободить тебя.
Анна Николаевна настаивает, чтобы ты остановилась у нас.
Ужасно, что доктор Остерман и граф Ферзен пропали, но, учитывая всё ими содеянное, может, это даже к лучшему?
Ни о чём не тревожься. Ты не одна. Мы всегда поддержим и поможем. Я помогу. Я твой самый верный друг, Клара, и во всём и всегда ты можешь на меня положиться.
Прошу, попробуй дать мне сигнал. Зажги свечу на подоконнике сегодня вечером в двенадцать, если ты в порядке. Сыскари должны будут спать к этому времени, и я проберусь поближе к дому.
Твой Николя.
ИЗ ДНЕВНИКА КЛАРЫ ОСТЕРМАН
Днём я подкралась к окну и наблюдала, как несколько сыскарей ходили к сожжённой оранжерее, долго не возвращались. Если они и надеются что-то там найти, то зря. Пожар всё уничтожил – это точно. Я же пыталась сама пробраться внутрь, хотела найти что-нибудь, что поможет Фёдору Николаевичу доказать вину графа…
Получается, сыскари ради этого и заявились. Я добилась того, чего так страстно желала, но, если отец и граф сбежали, а я осталась здесь совсем одна и оказалась пленницей и одновременно… подозреваемой? Свидетельницей?
И предательницей собственного отца.
Папа бросил меня, спасаясь от правосудия. И я даже не знаю, что мне чувствовать и думать. И совершенно не представляю, что делать.
С одной стороны, граф чудовище, преступник. Он заслужил справедливое наказание, но почему тогда я чувствую себя предательницей и в то же время преданной? Почему отец и граф оставили меня?
Очевидно, они бежали, как только узнали про сыскарей. Долгое время я не придавала этому значения, а потом вдруг осознала, что граф теперь – калека. Он ослеп и не способен передвигаться самостоятельно. Получается, без помощи моего отца он не смог бы покинуть Курганово. Неужели папа предпочёл графа – мне, собственной дочери?
С другой стороны… у меня нет и никогда не было никого, кроме папеньки и графа. Но они оба бросили меня в Курганово. Или я заслужила это? Как и все предатели, я поплатилась за свою низость. Ведь это именно я отправила дневник Мишеля Афанасьеву. Это я умоляла его прислать сыскарей.
Вот, пожалуйста, Клара, получи то, что желала. Чем ты теперь недовольна?
Надо признать, просто набраться смелости и признать: это всё моя вина. Целиком и полностью.
Нет… Я запуталась. Я ничего, ничего не понимаю и не знаю, только мечтаю, чтобы хоть кто-нибудь объяснил, что происходит.
Снова пищит и скребётся. Ужасно боюсь мышей. Где-то читала, они могут перегрызть спящему сонную артерию. Не уверена, что это правда, но теперь не могу перестать об этом думать. И заснуть тоже не могу, хотя глаза слипаются.
Не знаю, какой сегодня день.
Ночь выдалась бессонной.
Я засиделась с книгой у окна, читала про волков. Я теперь всё-всё читаю про волков. Если Мишель и вправду обратился зверем, если это возможно, стоит узнать, как спасти его и снова сделать человеком.
Стало очень темно, я задремала и проснулась от того, что выглянула луна, и свет упал прямо на лицо.
Я собиралась сразу пойти в постель, как вдруг заметила людей во дворе, прямо у крыльца. Их было трое. В длинных плащах и капюшонах. Они просто стояли и смотрели, но не приближались к крыльцу. Чёрные неподвижные тени. Даже не представляю, как долго они там находились, но это точно не сыскари, те одеваются совсем иначе.
Ещё не зная, кто это, я ощутила исходившую от незнакомцев опасность, хотела встать и зажечь лампу, может, позвать сыскарей, когда заметила мельтешащие тени на полу как раз у комода, и одну большую, размером с кресло, у двери. Она сидела в углу, слегка покачивалась, смотрела на меня горящими алыми глазами, а я осталась на подоконнике, прижав к груди книгу. От ужаса не смогла даже закричать. И это длилось, тянулось неведомо сколько времени.
Скрежет… скрежет…
То ли заснула, то ли провалилась в беспамятство, снова очнулась многим позже, в кромешной тьме. На ощупь, сдерживая рвущийся из груди крик, спотыкаясь, рванула к столу, нащупала лампу, и в спальне наконец-то загорелся свет.
Никого нет. Никого и быть не может. Нельзя не заметить, как кто-то огромный входит в спальню. Ладно мыши, но человек? Нет-нет, это просто бред. Болезнь моя прогрессирует и становится всё серьёзнее, да к тому же влияет на душевное состояние.
Это непохоже на чахотку, но, честное слово, на ум не приходит ничего больше. Нужно заглянуть в медицинский справочник.
Этот – с челюстью и колючим взглядом – зашёл очень поздно, когда я готовилась ко сну и уже переоделась в белую ночную рубашку. К счастью, очень плотную и закрытую, что не отменяет того факта, что показываться в подобном виде мужчине недопустимо, постыдно и скандально. Я до ужаса перепугалась, нырнула под одеяло. Но страх и стыд неожиданно пробудили во мне гнев и поразительную безрассудную смелость.
– Как вы смеете?! – воскликнула я, натягивая одеяло к самому к носу. – Врываться без стука в спальню к девице? В такой час?!
Он замешкался на пороге, так и остался у открытой двери.
– Вы… – а я всё не могла остановить своё возмущение. – Вы… да как вам не стыдно? Вы, господин…
– Господица Клара…
И в этот момент, когда он на удивление робко назвал меня по имени, я поняла, что мало того, что он вёл себя беспардонно, как настоящий разбойник, ворвавшийся в чужой дом, так ещё и до сих пор не назвал своего имени. И это при том, что не раз и не два имел наглость заявиться в мою спальню без приглашения.
– Вы, господин! – Я вытащила руку из-под одеяла, желая указать на него властно, с укором, так, чтобы устыдился, но рука моя позорно задрожала. – Вы даже не представились!
И пусть голос мой пищал, как у мышки, а голая рука казалась настолько тоненькой и слабой, что он смог бы за раз перекусить её своими челюстями, мои слова неожиданно возымели удивительнейший эффект. Он вдруг выпрямился, точно по стойке «смирно», одёрнул полы сюртука.
– Демид Иванович Давыдов, – неожиданно отрапортовал он, точно стоял перед начальством. – Сыскарь Первого отделения Нового Белграда.
– Нового Белграда, – повторила я, оторопев и тут же позабыв его имя. В первый раз, ошарашенная, я даже не расслышала его.
Нет, с самого начала было ясно, что это сыскари, которые разыскивают папу и графа из-за исчезновения Мишеля, но чтобы они прибыли из столицы…
Я мало понимаю в официальных вещах и всём таком прочем, касающемся закона, но всё же знаю, что центральные отделы названы по провинциям Империи. И Первое отделение – это центральное по всей Белградской губернии. Раз прислали людей из столицы, значит, делом заинтересовались на самых высоких уровнях. Слава Создателю, хотя бы не Десятое.
Об этом же писали в газете. Значит, профессор Афанасьев всё же добился возбуждения уголовного дела…
Ох, папа, во что ты нас втянул?! Нет, нельзя так рассуждать. Я переживаю за себя, хотя мне ничего не угрожает. Я в тепле, сыта, никто не выгоняет меня из Курганово, в то время как папа находится в бегах и скрывается от преследования. А ведь он уже немолод, здоровье его в последние годы ослабло. Стоит подуть ветру, и он тут же подхватывает простуду. Взял ли он с собой шарф и тёплые носки? Стоило бы проверить его вещи, чтобы не переживать. Если, конечно, эти люди из Первого отделения подпустят меня к вещам папы. Я слышала, как они рылись в его комнате, а после видела, что из комода перевернули все ящики, даже с нижним бельём! Немыслимо, возмутительно и постыдно. Не думали же они, что мой папа – уважаемый учёный, образованный человек с блестящими манерами – будет прятать секретные научные записи рядом с собственным исподним?
