Параллельно Михаил Васильевич отправлял геологоразведку к известным ему месторождениям. В те края. Он также почти сразу организовал НИИ нефти, в котором трудились такие светила, как Николай Дмитриевич Зелинский и Владимир Николаевич Ипатьев. И не просто от забора до обеда, а со вполне конкретно поставленными им задачами.

Сам же Фрунзе старался задействовать в этой области все, что только можно, из созданного, изобретенного и полезного. Например, термический крекинг нефти уже активно применялся. И, задействовав освоенные запасы Коминтерна, Михаил Васильевич заказал в Германии оборудование для постройки семи подобных НПЗ в долине Волги, чтобы удобнее перемещать нефть и продукты ее переработки. Что позволяло уже с конца 1928-го – начала 1929 года начать массовое производство бензина с октановым числом 70, открывая новые горизонты для АБТ-войск и авиации.

Зелинский и Ипатьев плотно занимались термическим риформингом, который бы позволил улучшать плохие бензины. Технологически же процесс был близок к крекингу. И в оригинальной истории его изобрели в 1931 году, так что идеи и без того витали в воздухе.

Параллельно Фрунзе пытался купить Эжена Жюля Гудри, который уже в 1927 году запатентовал и разработал технологию каталитического крекинга. И теперь обивал пороги Франции в поисках инвесторов.

В Союз он ехать не желал. Пока. И приходилось создавать ему условия, при которых у него просто не оставалось бы иного выхода. Например, совершить несколько ограблений с целью создания финансовых затруднений. И, сочетая разные формы скрытого давления, оказывать открыто материальную и моральную поддержку со стороны вербовщика.

В оригинальной истории Гудри смог только в 1930 году добиться строительства небольшого опытного завода, который в том же году и закрыли из-за высокой стоимости получаемого бензина. Из бурого угля он его делал, правда. Но это было неважно, так как Эжен вполне мог все адаптировать и к мазуту, что в итоге и сделал уже буквально через пару лет. А к началу Второй мировой войны так и вообще наладил выпуск бензина с октановым числом 100.

Для бензиновых ДВС это самое пресловутое октановое число являлось и является одним из краеугольных факторов, так как от него зависит стойкость бензина к детонации, то есть максимальная степень сжатия. И, как следствие, КПД и удельная мощность моторов. И чем больше в стране будет доступного бензина как можно большего октанового числа, тем лучше. Во всяком случае, в тех условиях.

Кроме того, Фрунзе строил два относительно небольших завода, выпускающих тетраэтилсвинец. Достаточно дешевое, хоть и ядовитое вещество, добавление даже 0,1 % которого в бензин повышало октановое число последнего на 10 единиц. Для авиации это было невероятно важно. Причем никаким ноу-хау тетраэтилсвинец не являлся. Он был известен с 1854 года, а с 1923 года применялся для улучшения топлива повсеместно. Массово. И в тех же США его лили буквально всюду.

Так или иначе, но к концу 1928 года в номенклатуре СССР числились бензины Б40, Б50, Б60, Б70 и АИ80. Последний считался авиационным из-за того, что в Б70 добавляли тетраэтилсвинец. В обычной жизни это было в целом не очень здорово из-за токсичности присадки. Но для авиации, по сути, без вариантов. А к 1932–1934 годам за счет ожидаемого введения предприятий термического риформинга и каталитического крекинга Фрунзе собирался сделать бензин типа Б70 самым низкооктановым в Союзе, то есть дешевым автомобильным топливом. Что открывало просто невероятные перспективы в плане развития автотранспорта.

В оригинальной истории по этому поводу в Союзе стали чесаться примерно в это же время. Но очень неспешно, задумчиво. Со всеми, как говорится, бурно вытекающими проблемами, ибо «тормоза» – это не те герои, которые спасут мир. Михаил Васильевич решил «спохватиться» пораньше. Не выступая при этом новатором от слова совсем. Ну разве что в отдельных деталях. Он просто шел в ногу со временем, потому как в тех же США в оригинальной истории как раз в середине 1930-х и достигли целей, которые он для себя поставил в развитии бензинов. По идее, при централизованном управлении можно было бы выйти на эти показатели пораньше, но низкий базовый уровень мешал. Да и естественных условий в Союзе для этого не имелось – основная масса населения ведь беднота. Если не сказать – голытьба. Ну а как иначе после Гражданской, которая кошмарным цунами прокатилась по стране? Что особенно усилилось в оригинальной истории после реформ 1928–1930 годов, из-за чего личный автотранспорт являлся в основном роскошью. Вот Фрунзе и стремился максимально расширить внутренний рынок, стремясь к максимальной прокачке благосостояния бедноты. Ибо без крепкого спроса все тлен. Идеи на хлеб плохо намазываются, даже самые благие. Особенно когда хлеб тоже испечен из благих намерений и красивых, правильных лозунгов.

В какой-то мере спрос можно стимулировать. И именно на стимулировании спроса была построена экономика начала XXI века. Но какой смысл уговаривать покупателя что-то купить, если у него на это попросту нет денег[13]? А доходы такие маленькие, что он эту покупку не сможет обслуживать. Самому бы выжить…

1928, ноябрь, 15. Москва

Скрипнула дверь.

Нарком обороны спокойно вошел в помещение. Прошел к столу и сел рядом с задержанным, напротив него. И произнес, покачав головой:

– Не понимаю я тебя.

– А должен? – нахмурился Махно, которого во время минувшей кампании на Украине взяли раненым.

– Ну а как же? Одно дело ведь делаем.

– Ой ли? – усмехнулся Нестор Иванович.

– А разве нет?

– Нет. Мы с тобой по разные стороны баррикад.

– Бей красных, пока не побелели. Бей белых, пока не покраснели. Так, что ли?

– Можно и так сказать.

– Ты разве не понимаешь, что это вздор? Красивый, но в корне мусорный лозунг.

– Может, и вздор, да весь мой, – нахмурился Махно.

– За что мы дрались в революцию? Я – за то, чтобы простые люди смогли вздохнуть. Будем честны, действительно хорошо жить они никогда не будут. Это детские иллюзии наивных дурачков или спекулянтов-балаболов. Но я стоял за то, чтобы у них было что поесть, что надеть, где жить. Чтобы из дремучести их вытащить. Если получится больше – отлично. Нет – даже это хорошо. И я сражался за это. Скажешь, что ты – нет? Ну что ты молчишь? Скажешь, что нет? Скажи. И плюну тебе в глаза. Ибо это будет ложью.

– Зачем тогда спрашиваешь?

– Затем, что вся эта красивая чепуха – идеология – лишь фантик для обертки реальности. Коммунизм… анархизм… либерализм… Разве это главное? По плодам их узнаете их. Не так ли? Важно не то, что ты говоришь, а что ты делаешь и зачем. Нет, конечно, хватает идиотов, которые дрались и продолжают драться за эти красивые фразы. И дохнуть. И убивать. Всей этой грязью прикрываясь для банальной борьбы за власть и грабежей.

– Думаешь, я не такой? – мрачно спросил Махно. – Слышал я, про меня разное болтали.

– Если бы ты был такой, не стал бы стал работать столяром, плотником и плетельщиком домашних тапочек. Тихо доживая свой век в нищете. Возможностей взять денег на борьбу с красными у тебя хватало. Там, в эмиграции. Почему не взял?

– Не хотелось.

– Много кому захотелось, а тебе нет? Самому не смешно?

– А пришел на Украину.

– Тебя туда вытащили. Я знаю, что ты уговаривал своих не лезть во всю эту историю. А когда стало ясно: все равно полезут, – решил возглавить, чтобы их не так много полегло. Разве не так?

– И что с того? – мрачно спросил Махно.

– Я хочу тебе предложить забыть все, что было. И занять должность в правительстве.

– Ты издеваешься? – с изумлением спросил Нестор Иванович.

– В тебе я уверен, как ни в ком ином. Не купят. Не скурвишься. Ибо псих. Такой же, как и я. Именно поэтому и хочу предложить должность главы госконтроля. Чтобы ездил по разным заводам, городам и селам да своими глазами смотрел, что там происходит. Кто где ворует и кому что нужно оторвать, чтобы это уже прекратилось.