— Разве это не заслуживает еще одного поцелуя, господин? — вырвалось у нее словно против воли. Улыбка Гая мгновенно растаяла.

— Совершенно верно, госпожа, — без всякого выражения ответил он, учтиво поднося ее руку к губам, прежде чем отвернуться, извиниться перед герцогом и покинуть ложу.

Он направился к шатрам за ристалищем, намереваясь серьезно поговорить с бывшим воспитанником. Но перед мысленным взором стояли сияющие глаза Магдалены. В ушах звучал умоляющий шепот. Он не забыл страстное признание девочки, тогда еще не ставшей женщиной, но считал, что оно его не тревожит. В его представлении это было просто порывом скорбящего, измученного, переволновавшегося ребенка. Но сейчас она совсем не походила на малышку, умолявшую о сладком марципане или серебряном пенни. Трудно было отрицать чувственность, звучавшую в этом голосе, светившуюся во взгляде. Ее тело больше не было телом ребенка, и он точно знал, когда Эдмунд сделал ее женщиной. Потому что сам был почти свидетелем этому.

Магдалена вернулась на место с вымученной улыбкой, скрывавшей ее смятение. К счастью, только она одна сознавала, какая буря бушует в душе. Все, что произошло между ней и лордом де Жерве, не вызовет ни сплетен, ни злословия. Но ее унижение от этого меньше не становилось. И все же она понимала, что формально не имеет никакого отношения к Гаю, поскольку стала женой сьера Эдмунда де Брассе во всех отношениях, не только на бумаге, не только по церковному обряду, но и в постели…

Они прибыли в замок Беллер прошлым январем, предварительно выслав вперед гонца, чтобы сообщить о приезде. Магдалена стояла на крепостной стене, завернувшись в подбитый мехом плащ с капюшоном, и наблюдала за приближавшейся процессией. Позади остались долгие, тоскливые годы затворничества, годы, когда о существовании дочери герцога Ланкастерского, жены Эдмунда де Брессе, казалось, забыл весь мир. После того как Эдмунду удалось отвоевать свое наследство в ходе пикардийской кампании, герцог послал официальные поздравления дочери, уведомив о благополучии и отваге ее супруга. В послании не упоминалось о Гае де Жерве, и она не имела о нем известий до вчерашнего дня. Тогда гонец объяснил, что лорд де Жерве сопровождает ее мужа в этой поездке к приграничным землям, поскольку Эдмунд де Брессе, возвратившись в ореоле победы, решил предъявить права на жену.

Стоя у парапета, она всматривалась в унылую равнину, пока перед глазами не заплясали цветные пятна. Часовые на башнях наверняка увидят процессию раньше, чем она, а звон колокола возвестит о прибытии гостей, даже если она будет в замке. Но Магдалена по-прежнему не двигалась с места, жмурясь от пронизывающего, вихрившего снежинки ветра, щурясь, напрягая взор.

Колокол восточной башни, предупреждавший о появлении чужих людей, ожил за мгновение до того, как она различила какое-то движение на горизонте. Внизу, во дворе, раздался топот ног, стук копыт, звяканье сбруи: это лорд Беллер готовился сесть на коня и встретить прибывающих гостей. Он, как всегда, был одет крайне просто, в тяжелое сюрко из толстой шерстяной ткани поверх туники, зато его эскорт оказался достаточно велик, чтобы вновь прибывшие поняли, какая честь им оказана.

Магдалена спустилась со стены и, повинуясь непонятному порыву, пересекла внутренний двор и вышла во внешний. Лачуга Безумной Дженнет все еще стояла у дальней стены, хотя сильно покосилась, а в стенах и крытой тростником крыше зияли дыры. Но из самой большой, служившей дымоходом, по-прежнему струился дымок, а из оконной щели пробивался тусклый свет сальной свечи.

Зная, что у нее нет времени на столь опасный визит, Магдалена все же подступила к лачуге. Какая-то потребность, которую трудно было облечь в слова, гнала ее. Заставляла испытать судьбу.

Девушка откинула шкуру, прикрывавшую дверной проем, и вошла. Обычно, навещая старуху, она приносила ей что-нибудь из кладовой, дабы облегчить боль в ноющих ногах, или корзину из кухни, чтобы было чем наполнить пустой желудок. После возвращения в Беллер она иногда даже заставляла слуг сменить грязный тростник на полу, но все же вонь здесь стояла такая, что пришлось прикрыть рукой рот и нос.

— Дженнет!

Сначала она ничего не смогла разглядеть в полумраке, но через несколько минут различила какую-то груду в углу на соломенном тюфяке.

— Ты хвораешь, Дженнет? Из-под засаленных лохмотьев, служивших одеялом, высунулась узловатая, костлявая рука.

— Позови священника, дитя мое. Похоже, я собираюсь покинуть эту землю, но хочу перед смертью получить отпущение грехов.

Тихий голос скрипел, как несмазанная кожа. Магдалена уставилась на обветренное темное лицо. Она понятия не имела, насколько далеко зашло безумие Дженнет. Возможно, сама старуха ничего не знала. Но она занимала этот угол внешнего двора, сколько Магдалена себя помнила, и всегда оставалась такой же, ничуть не старея. Да и была ли она когда-то молодой?!

— Через час здесь будет мой муж, — услышала Магдалена свой голос. — С ним будет кое-кто еще. Не прочитаешь мне по руке, Дженнет? В последний раз.

— Дай мне руку!

Приказ прозвучал на удивление повелительно, особенно если учесть, что исходил из беззубого рта, прорезанного в почти безволосом черепе, поблескивавшем сквозь редкие пряди немытых седых волос. Щеки запали, глаза так глубоко ушли в глазницы, что были почти невидимы.

Магдалена нерешительно протянула руку. Искривленные пальцы схватили ее и повернули ладонью вверх.

— Подними свечу. Глаза мои совсем отказывают!

Магдалена подняла повыше вонючую сальную свечу. В морозной полутьме воцарилось молчание. Потом Дженнет снова упала на тюфяк.

— Любовь. Я вижу любовь, любовь мужчин, безмерную любовь. На твоей руке любовь и кровь, о дочь Изольды.

— Откуда тебе известно имя моей матери? — пробормотала Магдалена, вздрогнув от страха, подобного которому еще не испытывала. Она почти ничего не знала о своей матери.

— Пошли ко мне священника. Я должна отойти спокойно.

Магдалена нерешительно переминалась, не в силах поверить, что Дженнет ничего не собирается ей объяснить. Но услышав пронзительный рев рога, возвещающий о переменах в ее жизни, поняла, что больше не время скрываться в тени.

— Я скажу отцу Клементу, — пообещала она, выскальзывая из хижины и спеша в донжон.

— А вот и ты! — воскликнула раскрасневшаяся от утренних хлопот Элинор, спускаясь вниз. — Я повсюду искала тебя! — Она заправила выбившуюся седую прядь под головной платок, прежде чем добавить: — Я ведь поручала тебе приказать слугам, чтобы устелили пол свежим тростником, но, вижу, ничего не сделано, а времени совсем не осталось. Вот-вот прибудут гости.

— Прошу прощения, мадам, — пробормотала Магдалена, опустив глаза. — Совсем вылетело из головы. Но этот тростник еще совсем свежий. Пролежал меньше недели!

— Может, и так, — буркнула Элинор, — но не хотелось бы, чтобы гости подумали, будто им не оказано должного почтения. Ты прибралась в спальне своего супруга?! Я велела служанкам позаботиться о комнате для лорда де Жерве и о ночлеге для его рыцарей и воинов, но, по-моему, именно жена должна печься об удобствах для мужа!

— Да, мадам, и я все сделала, — заверила Магдалена, откинув капюшон и открыв густые темные косы, забранные под серебряную филигранную сеточку. — В очаге горит огонь и греется вода. Простыни и занавески только что постираны, а полы подметены.

— А сама ты одета для столь торжественного случая?

Элинор, взволнованная до крайности, близоруко всмотрелась в девушку. Старая дева, живущая уединенной жизнью, она ничего не знала о супружеских отношениях, но старалась, чтобы все шло как принято. Поскольку жениха и невесту разлучили сразу после свадебного пира, Элинор считала нынешнюю встречу простым продолжением свадьбы, хотя была не совсем уверена, что все должно происходить именно так — ведь молодые женаты уже несколько лет.

Магдалена распахнула плащ, показав платье из бирюзового шелка и кремовое парчовое сюрко, отделанное королевским горностаем, к чему ее обязывало происхождение.