Дальнейшая прогулка прошла без приключений. Я немного побродил по округе, а потом направил свои стопы обратно, в сторону тянущихся в безветренном воздухе вертикально вверх тонких голубых струек дыма, по которым легко можно было найти мой маленький аванпост, и безмятежность картины переполнила меня. Пейзаж купался в теплых прощальных лучах заходящего солнца, делавших многочисленные возвышенности еще контрастнее, и тишь надвигающегося вечера нарушало лишь далекое мычание волов да расплывчатые и веселые шумы, доносящиеся из лагеря – становящиеся громче по мере моего приближения. В приятном расположении духа я неспешно шагал и думал над теми довольно любопытно звучащими местными топонимами, которые мне назвал господин Бринк. Сопка над его фермой называлась Инцидентамба, столовая гора в двух милях к северу звалась Обломной горой, а плавно поднимающийся холм на южной стороне неподалеку от брода – Обережным холмом. Все было хорошо, когда я вернулся, мои люди как раз ужинали. Добрый голландец с апостольским лицом и долговязые Пит и Герт были уже здесь, окруженные толпой людей, которым по непомерным ценам сбывали свой товар. Троица бродила по лагерю, живо всем интересуясь и задавая умные вопросы о британских силах и общем положении дел. Было видно, что появление по соседству британского аванпоста принесло им большое облегчение. Они даже не обиделись, когда кто-то из наших грубиянов обозвал их «проклятыми голландцами» и отказался с ними общаться или покупать их «жратву». Перед наступлением темноты голландцы ушли, пообещав вернуться завтра со свежими припасами.

Я выписал приказы на завтра – в частности, вырыть вокруг лагеря несколько траншей, занятие, которое, как я знал, мои люди как честные британские солдаты очень не любили и считали потогонкой – и направил двух часовых, одного у брода и второго чуть вниз по реке, обустроить наблюдательные посты на берегу.

Британская империя в 1898 г.

Когда все отправились на боковую и лагерь был почти безмолвен, было весьма приятно слышать каждые полчаса крики часовых: «Номер первый – все спокойно! Номер второй – все спокойно!» По этим крикам я мог понять, где они находятся, и знал, что они на посту. Около полуночи я обошел наблюдательные посты и был рад увидеть, что часовые бдительно несут службу и что, поскольку ночь стояла холодная, оба стража разложили по костру. Силуэт часового на фоне веселого пламени костра – ясно видимый всем вокруг символ того, что здесь всегда начеку стоит британский солдат. Четко обрисовав им задачи, указав, где их «фронт», докуда простирается их «район патрулирования» и т. п., я отправился спать. Зажженные часовыми костры, помимо удобства для них самих, оказались полезны и для меня, поскольку, дважды в течение ночи выглянув на улицу, я мог, даже не покидая палатки, ясно видеть их на своих постах. Наконец, я заснул. Мне снилась орденская лента с Крестами Виктории и орденами «За выдающиеся заслуги» и красные генеральские петлицы.

Внезапно, когда предрассветное небо засерело, меня разбудил хриплый крик: «Стой, кто идет…», оборванный безошибочно узнающимся бабахом маузеровской винтовки. Прежде чем я успел выскочить, хлопки «маузеров» загремели по всему лагерю, со всех сторон, перемешанные с чавканьем пуль, ударяющих в землю, свистом и треском свинцового града, рвущего палатки, и криками и стонами людей, раненых, когда они лежали в палатках или запнулись и свалились, пытаясь выбраться. Это была адская какофония. Кто-то из моих людей беспорядочно стрелял в ответ, но через мгновение все было кончено, и когда я выполз из палатки, все вокруг уже кишело бородатыми мужчинами, стреляющими сквозь колышущуюся ткань. В эту секунду меня, видимо, ударило по голове, поскольку больше я ничего не видел, пока не пришел в себя, сидя на пустом ящике, рядом с одним из моих солдат, перевязывавшим мою сочащуюся кровью голову.

Мы потеряли 10 человек убитыми, включая обоих часовых, и 21 ранеными; у буров был один убитый и двое раненых.

Позднее, пока по требованию не злого, но очень неопрятного бурского командира я с тоской стягивал с себя модный крапчатый теплый жилет, связанный для меня сестрой, я заметил наших вчерашних друзей, ведущих с «бюргерами» оживленный и теплый разговор. У «папы», к моему удивлению, были винтовка и нагрудный патронташ – и мой новенький бинокль. Бринк смеялся, указывая на какую-то лежащую на земле вещь, которую он в конце концов пнул ногой. В ней, к своему ужасу, я узнал мой бедный фотоаппарат. Здесь, полагаю, мой разум куда-то поплыл, и я лишь шептал латинские строчки, любимое занятие когда-то в школе, но с тех пор давно забытое… «Timeo Danaos et dona ferentes…»[6] … когда внезапно в мои мысли ворвался голос вельдкорнета: «И бриджи тоже снимайте, капитан».

Прошагав весь день, без носков и в чужих ботинках, я имел возможность подумать о многом, помимо моей больной головы. Вид длинной, с пушками, колонны буров, сумевших так легко переправиться через брод, порученный моей охране, служил постоянным напоминанием о моем провале и моей ответственности за те ужасные потери, что понес мой бедный отряд. Я постепенно разузнал у буров то, о чем уже сам частично догадался, а именно что их проводил к нашему лагерю мой друг Бринк; в темноте они подползли по кустам на берегу реки, окружили его и аккуратно подметили позиции наших двоих бедняг-часовых. Их буры моментально застрелили, прежде чем те подняли тревогу, и сквозь густой растительный покров с трех сторон рванулись в лагерь.

К вечеру боль в голове стала сильнее, и ее ритмичная пульсация как будто начала что-то значить. Каждый удар словно вколачивал в мой мозг один из уроков, которые я усвоил, размышляя над этим провалом:

1. Не откладывайте принятие оборонительных мер на завтра, так как это важнее, чем комфорт ваших людей или аккуратное обустройство лагеря. Выбирайте позицию для лагеря в первую очередь из оборонительных соображений.

2. В военное время не позволяйте случайным людям вражеского племени шататься по всему вашему лагерю, как бы добры и угодливы они ни были, не позволяйте загипнотизировать себя многочисленными «пропусками» и не начинайте тут же им доверять.

3. Не позволяйте часовым являть свою позицию всему миру, и врагу в том числе, стоя в ярком сиянии огня и крича на всю округу каждые полчаса.

4. Если этого можно избежать, не стоит находиться в палатках, когда их рвут пули; в такое время одна лунка в земле стоит многих палаток.

После того как эти выводы вдолбились в мой ум миллионы и миллионы раз, так что я ни за что не смог бы их забыть, случилась странная вещь – словно стеклышки в калейдоскопе переменились, и мне приснился другой сон.

И вновь я выброшен на берегу у Дурацкого Брода, с тем же приказом, что уже описал, и таким же отрядом, правда, состоящим из совершенно других людей. Как и раньше, и во всех последующих случаях, у меня было вдосталь запасов, патронов и инструментов. Наше положение было в точности таким же, как в предыдущем сне, но в голове моей вертелись четыре выученных тогда урока.

Поэтому, едва получив приказ, я, не теряя времени на любование пейзажем, заходящим солнцем или отправляющейся колонной, которая выгрузила наши припасы и вскоре исчезла, принялся работать над планом обороны. Я твердо намеревался, насколько сумею, воплотить усвоенные уроки в жизнь.

Чтобы никакие чужаки, дружественные или нет, не пробрались на наши позиции и не разнюхали, какую искусную оборону я собираюсь выстроить, я тут же выставил два поста охранения, по одному унтер-офицеру и три солдата на каждом, один на вершине Обережного холма, а второй посреди вельда, где-то в километре к северу от брода. Им было приказано наблюдать за округой, поднимать тревогу при приближении любой группы людей (появление буров было, конечно, маловероятно, но все равно не исключено), а также не позволить никакому одиночке, дружественному или нет, приближаться к лагерю. В случае неповиновения следовало немедленно открыть огонь. Если визитер желал бы продать нам какие-то продукты, их следовало отправить с одним из часовых, который потом вернулся бы с деньгами, но допускать посторонних в лагерь было запрещено при любых условиях.