Что бы они там ни думали, процесс публичного справления нужды – отличный метод унизить человеческое достоинство. Тот самый туалет стал для меня началом «прекрасного» нового мира, в котором мне еще много-много месяцев не разрешат справлять нужду в одиночестве и будут регулярно раздевать и заставлять в таком виде бродить перед надзирателями. Такие методы широко применялись в лагерях нацистской Германии. Отсутствие одежды действует на человека угнетающее, лишая элементарного чувства защищенности. Не зря маленькие дети, только приобретя осознание собственного «я», пытаются прикрыть наготу. Но все это было частью плана или, как это называют американцы, «большой картины» моего нового мира, который мне еще предстояло познать во всей красе.
После проведения «боевого крещения» в виде череды бесконечных унижений меня вернули в холл. Там другая женщина-агент – полноватая латинос в штатском с растрепанными неухоженными волосами допросила меня о моем адресе, дате рождения, месте учебы и работы, а позже отвела на процесс забора ДНК и снятия отпечатков пальцев. Весьма неприятная процедура, кстати. Мне выдали стакан воды и приказали засунуть какую-то белую полоску в рот, очень похожую на те, что наши старшеклассники используют на уроках химии.
Когда все необходимые процедуры регистрации были завершены, меня отвели в маленькую комнату. Казалось, она была высечена из монолитного куска бетона – грязно-серые стены и такого же цвета потолок и пол. В углу стояла уже привычная по виду черная железная скамейка, а напротив нее – старый дряхлый деревянный стол со стулом, обтянутым зеленым сукном, протертым до дыр. Из стены торчал черный железный крюк, а под ним расплылось засохшее желтое пятно. «Странно, – подумала я. – Прямо как знаменитые казематы Лубянки из фильмов про энкавэдэшные застенки и подвалы, где допрашивали „предателей“ Родины». Только это была не Лубянка 30-х годов, а свободная Америка XXI века…
Плакать не было сил. Желания доставлять такое удовольствие наблюдающим, наверное, какой-то скрытой камерой мучителям тоже не было. Я свернулась калачиком на маленькой скамейке и закрыла глаза. Не знаю, сколько прошло времени – может, час, может, два или три… Вдруг дверь открылась и вошел мой адвокат Боб в вытертой майке, джинсах и пляжных тапочках. День был воскресный, а потому винить его за такой странный вид было незачем. Более того, получив звонок от Пола, он сразу примчался в бетонный гроб здания ФБР. В руках у него была целая стопка каких-то бумаг на английском языке. Он сел на видавший виды стул и протянул мне пачку листов. Единственное, что он смог выдавить из себя: «Знаешь, Мария, это очень серьезно».
Перед глазами побежали буквы и цифры. Вчитаться было сложно, учитывая мое эмоциональное состояние, но стало понятно – документ в основном состоял из безграмотного, «близко к тексту» перевода моей переписки со знакомыми из Москвы.
– Боб, но ведь я уже все эти файлы отдала Сенату, и там не нашли в них ничего незаконного, – в отчаянии сказала я.
– Я знаю, Мария, но вам предъявляют очень серьезные обвинения, – ответил Боб.
На семнадцати страницах обвинения, оказавшегося в моих руках, речь шла о том, что я якобы действовала в качестве иностранного агента в пользу России на территории Соединенных Штатов Америки без необходимой на то регистрации, а также вступила в сговор с некими неназванными лицами с целью работать иноагентом Кремля в Америке под руководством неназванного российского чиновника. Впрочем, из документа, где единственным доказательством моей вины была личная переписка в Твиттере и пара электронных сообщений, было ясно, что речь идет о моем давнем друге, экс-члене Совета Федерации и статс-секретаре Центрального банка России Александре Порфирьевиче Торшине. Согласно документу, я работала под его руководством, выполняя некие поручения по внедрению в американские властные круги, и отчитывалась перед ним о проведенных операциях. Имени Торшина, правда, прокуратура никогда не называла, так что все выводы пресса делала из контекста. Запрашивать материалы комитета по разведке сената – мой допрос и все добровольно предоставленные документы, в ФБР почему-то отказались.
В качестве выполненных задач выступали мои комментарии на вопросы Торшина про то, как дела в Америке, как идет предвыборная президентская гонка, которой в 2016 году интересовался кроме Торшина весь мир, а также ответственные поручения, выраженные в приобретении пары тюбиков зубной пасты и противоблошиного лекарства для собаки Александра Порфирьевича. Обвинение было сшито из выдернутых из контекста отдельных фраз, непрофессионально переведенных на английский язык, объединенных общим выводом – мол, все это означает, что я – агент иностранной державы, вредитель американской демократии, мерзкий червь, вгрызшийся в политический истеблишмент и отравивший его сочную мякоть.
Согласно закону США номер 18 U. S. Code § 951, принятому в 1948 году, во времена второго периода «Красной угрозы», когда в Америке в очередной раз развернули борьбу с коммунистами, каждый иностранец, находящийся в США, был обязан уведомить Генерального прокурора, если он ведет деятельность в качестве агента иностранной державы. Гражданин, пребывающий в США, превращается в агента иностранной державы в момент, когда начинает действовать под контролем чиновника. При этом деятельность необязательно должна быть политической и за нее не должно быть предусмотрено никакой платы, а как осуществляется контроль – неясно.
Второй закон, в нарушении которого меня обвиняли, номер 18 U. S. Code § 371, или «Заговор с целью совершения преступления или обмана Соединенных Штатов Америки». Он предполагает, что два или более лица договариваются о некой деятельности, чтобы навредить государству. Моя деятельность, впрочем, никому не навредила, что в конце концов признала даже и прокуратура, а в моем деле так и остался только один-единственный заговорщик – я. Больше никому по моему делу обвинений не предъявили.
Так, положим, приехавший в отпуск в Штаты сотрудник какой-нибудь российской городской управы просит своего друга сходить в магазин за пивом. Друг – не гражданин США, но находится на территории Америки, где они с нашим чиновником, положим, на горе себе отмечают его день рождения. Вот он выполняет «поручение» госслужащего и покорно идет в ларек. Трах-тибидох – и приятель уже агент иностранной державы с потенциальными десятью годами тюрьмы плюс штраф, ограниченный только фантазией суда (в законе сумма не определяется). И сверху еще пять лет заключения за сговор и участие в операции по покупке спиртного к празднику, а также еще двести пятьдесят тысяч долларов штрафа, чтобы неповадно было.
Все это было бы смешно, если бы не было так грустно. По сути, закон целенаправленно сформулирован так, чтобы под него подпадала деятельность практически любого иностранца, неугодного действующей американской власти. Еще это называется «избирательное правосудие». Во времена второй «Красной угрозы» так, собственно, и делали с теми, на кого не могли найти доказательств в шпионаже, читай – людям с коммунистическими взглядами, которые были, ясное дело, все до одного засланы Кремлем.
Даже печально знаменитая 58 статья УК СССР от 1 июля 1938 года, на основании которой велись сталинские репрессии, предполагала, хоть подчас и на бумаге, некое «вредительство» или урон государству, а для нарушения 951 статьи американского закона и вредительства не надо. Так сойдет. Был бы человек, как говорится, а статья – найдется.
– Боб, – оторвалась я от чтения, понимая, что мои дела беспросветно плохи, Dura lex sed lex – закон суров, но это закон. – Что со мной будет?
– До пятнадцати лет тюрьмы.
– Пятнадцать лет?! Я же ничего не сделала!
– Я знаю, но… Мы попробуем вытащить тебя под подписку о невыезде. У тебя есть дом в США, нет правонарушений, так что ты – идеальный кандидат. А потом будем разбираться, – заверил меня адвокат.
– Боб, пожалуйста, сообщите моим родителям, что я где-нибудь в дороге, а потому связи нет. Завтра меня все равно отпустят, а они будут напрасно переживать. Я потом им сама все расскажу, – просила я, думая о том, что же будет с сердцем моей старенькой любимой бабушки, когда она узнает, что ее родная внучка… в тюрьме.
