– Предлагаю не оскорблять подозрениями никого из присутствующих, – властно заявил Унгури.

– Ладно. Но убийца должен быть наказан, – продолжал настаивать Вейко.

Цунами, не желая казаться излишне заинтересованным в сокрытии правды, предложил:

– Поручим Кишлаку. Такие приговоры он вершит по справедливости.

Все молча закивали головами. Кишлак зловеще улыбнулся. Батя, любивший, когда наступало согласие, перешел к наиболее щекотливым вопросам.

– Мне подтвердил Цунами, что Груша дал указание своим банкирам перевести двести сорок миллионов на счета фонда «Острова России». Кто может что-нибудь добавить?

Унгури, опустив свою седую голову, тихо спросил:

– А каково вообще мнение собравшихся? Мы готовы ввязаться в игру с правительством?

Цунами, не дожидаясь, пока начнутся всяческие предположения, напомнил, что в беседе с генералом Манукаловым тот подтвердил, что дал информацию Груше.

– Груша приехал ко мне и сообщил о сроках подписания постановления. Его подпишет вице-премьер Суховей, как только премьер уедет с визитом или в отпуск, точно не помню.

– Информацию дал ему я, – раскатистым басом заявил Рваный, чем перетянул внимание на себя.

Рваный вообще любил покрасоваться. Он был не лишен артистичности и импозантности. Отлично владел мимикой. И любое чувство довольно тонко изображал на лице. Умел говорить с пафосом и с «болью в сердце». С самого начала принадлежал к воровской аристократии, начав карманником и пройдя весь курс тюремной науки. Так же, как и Груша, любил жить широко и со вкусом. Очень гордился знакомствами и связями со многими членами парламента и министрами. С большой помпой занимался благотворительностью. Знал, что своим поведением раздражает многих соплеменников. Но каждый раз доказывал – «кто-то один должен пользоваться всеобщим уважением в обществе, чтобы оказывать поддержку тем, кто остается в тени». И оказывал. Многим старался скостить сроки или выбить помилование. Но при достойных поступках не забывал о своем кармане. Сюда пришел, будучи уверенным в своем праве на опеку над финансами покойного друга.

– Лично я сам слышал от генерала, – подтвердил Унгури, не желая принимать в расчет слова Рваного.

– Насколько понимаю, Груша, Цунами и Унгури уже приготовились к вложению капитала? – осторожно продолжил прощупывание почвы Батя. Для себя он решил однозначно – пока не получит стопроцентные гарантии на самом высоком уровне, не рискнет и долларом.

– Почему они? А я?! – вмешался Кишлак. – Триста миллионов уже набрали! А если кто-нибудь уступит место, соберу еще столько же. Все равно, какой вы тут установите взнос. Я на острова нацелился круто. И пойду один!

Унгури посмотрел укоризненно, но ничего не сказал. Батя пропустил мимо ушей. Зато оживился Вейко.

– Кончайте базар! Чего базлать мимо кассы. Я готов контролировать капиталы Груши. От дохода беру сорок процентов, остальные – в общак.

Рваный заранее настроился на борьбу, поэтому, почувствовав угрозу своим интересам, встал и, сложив руки на животе, громко принялся излагать подготовленные доводы.

– Мы с Грушей много лет дружили и часто вели совместный бизнес. В отличие от остальных я постоянно на виду и могу открыто перебрасывать крупные суммы из одного фонда в другой. При моих связях легче узнавать постоянно меняющуюся политическую конъюнктуру. Мое уважение к Вейко известно всем. Но Вейко сидит в Питере и не может уделять достаточно времени планируемой сделке с правительством…

– Он – надежнее, – вставил Унгури.

– Чем? – развернулся к нему Рваный.

– Контролируемостью, – спокойно ответил старейшина.

– Я тоже – за Вейко! – крикнул Кишлак.

– Ну, вы бы, молодой человек, могли пока и помолчать, – грозно рявкнул Рваный.

Кишлак вскочил, оглядел всех бесцветными глазами и нервно спросил:

– Он имел в виду меня? Нет, вы все слышали? Ты, педрило телевизионное, я же тебя всего засуну в портативный телевизор. Ну-ка, повтори… На кого ты, сука, наехал?! Ты же не доживешь до вечера. Я херил твои связи и твою популярность. Ты для меня – дерьмо. Вон отсюда! Слышишь? Пошел вон! Артистишка сраный!

Такие оскорбления, да еще при свидетелях, не могли остаться безнаказанными. Каждый понимал это, но никто из присутствующих не вмешался и не осадил Кишлака. Уж очень всех устраивал конфликт между зарвавшимся вором в законе Рваным и «отмороженным» Кишлаком.

Рваный понял, что от него ждут ответного шага.

– Много лет назад, когда мне позволили впервые участвовать в совете, я понимал, что каждое мое слово должно подтверждаться делом. Поэтому говорил мало и отвечал за сказанное. Кишлак с сегодняшнего дня – мой враг, и никто не вправе меня осудить за ту кровь, которая прольется. А капиталы Груши вам придется предоставить под мою опеку, иначе война может продолжиться.

– Это ультиматум? – спросил Унгури.

– Нет. Ответ на ваше согласие путаться с такой дешевкой, как этот щенок.

В ответ Кишлак расхохотался и, похлопывая Вейко по колену, заверил:

– Тебе придется опекать еще и деньги Рваного, если он все не раздал сиротам!

Батя оценил сложившуюся ситуацию и заключил:

– Опеку над капиталами Груши лучше уступить Рваному. Согласимся с его доводами.

Никто не возразил. Даже Вейко, понимая, что в войне с Кишлаком тому будет не до контроля.

Рваный с достоинством сел в кресло, отвернувшись от Кишлака. В душе он был рад разразившемуся скандалу. Уж очень многие стали списывать его со счетов. Пора дать понять, какая за ним накопилась силища. И лучше всего продемонстрировать ее на таком отрепье, как Кишлак. После безусловной победы Рваный займет ступеньку первого ранга в их иерархии.

Кишлак тоже остался доволен. Он знал отношение к Рваному, и то, что Батя вывернул таким образом решение об опеке, означало, что на долгую жизнь Рваного уже никто не рассчитывает.

Из всех присутствующих больше всего забеспокоился Цунами, хотя и не подал вида, теребя узкую серебристую ленту бородки. Начавшаяся война отвлечет Кишлака от захвата банка, а дальше с этим тянуть нельзя, ведь именно деньги, полученные в результате операции, Цунами собирается объявить своим взносом в фонд «Острова России». Рваного Цунами недолюбливал, но и не считал его таким уж недостойным соперником. А гибель Кишлака во многом могла ослабить позиции, занимаемые Цунами. Поэтому-то он решил тайно принять сторону Кишлака или вообще обойтись без него. Труп в любом случае будет повешен на «отмороженного».

После вспыхнувшей стычки отпало настроение обсуждать остальные дела. Первым каминный зал покинул Рваный. Прошел мимо Кишлака с высоко поднятой головой. Тот ему вслед сделал похабный жест.

Батя подождал, пока отправился домой Унгури, а возбужденный скандалом Кишлак потащил Вейко поминать Грушу, и, оставшись вдвоем с Цунами, попросил:

– Толя, не будем кичиться связями. Я – человек осторожный, придерживаюсь заповедей Господа нашего, поэтому долго раздумываю над сущностью каждого поступка. Идея с островами – блестящая. Хвала тому члену правительства, которому она пришла в голову. Но чем меньше хозяев будет у этих островов, тем спокойнее. А то ведь на смех всему миру могут начаться настоящие войны в Японском море. Остров Кишлака объявит войну острову Унгури! Японцы ж с ума сойдут. Мы с тобой, или я сам, должны встретиться с премьером и выбить себе полноту власти на всех островах. Иначе вкладывать такие капиталы не имеет смысла.

Цунами ждал чего-нибудь подобного. Батя любил перед тем, как принять решение, долго вилять по сторонам. При его серой внешности партийного чиновника редко кто мог распознать звериное чутье на опасности. Вот уж кто умел вычислять ситуацию до самого последнего хода! Без участия Бати нечего было и думать о каких-то деньгах. Стоит ему заподозрить неладное, и он мгновенно пасанет, а за ним – и все остальные.

– Хорошо, – кивнул Цунами. – Попробую сделать так, чтобы постановление было подписано прямо при тебе. Устроит?

– Ты меня правильно понял, – согласился Батя, точно речь шла о расписывании очередной «пульки».