— Не в том смысле, который вы могли бы понять. — Тем не менее, выдержав паузу, он сунул билет во внутренний карман пиджака. Она поняла, как много он намеренно открывает, позволяя ей увидеть, как он это делает, — возможно, больше, чем он открыл бы Натаниэлю.
Элизабет заколебалась. Она должна была спросить, даже если какая-то ее часть не хотела знать ответ.
— Сайлас… это правда насчет слуг?
Вопрос не застал его врасплох. Он лишь слегка поклонился, словно приглашая ее к суждению.
— Я служу семье Торн уже более трехсот лет. За это время я видел много слуг, которые приходили и уходили. Некоторые из них были не из тех, кого я считал подходящими. Были убийцы. Воры. Были и такие, как те, что преследовали вас в переулке. Скажем так, я поторопил их с решением уйти в отставку.
Она сглотнула.
— А как же Хиггинс? Что он сделал?
— А. — Сайлас взглянул на нее из-под ресниц. — Боюсь, он был одним из худших из всех. Он оставил отпечатки пальцев на серебре.
Она тяжело опустилась на табуретку.
— Я никогда не могу понять, шутите ли ты.
— Возможно, — сказал он, потянувшись, чтобы вернуть одеяло на место; оно соскользнуло с ее плеча.
— Я знаю, что ты не причинишь Мёрси вреда.
Он неопределенно наклонил голову — ни «да», ни «нет».
— Я бы не стал, — согласился он, — но не потому, что я хороший. — Хотя в его голосе звучало почти сочувствие, в его глазах не было тепла. За ними тянулся извилистый лабиринт лет, древних мыслей и побуждений, о которых невозможно догадаться. — Как демон, я не способен испытывать угрызения совести. Если человек доставляет мне неудобства, мой инстинкт — избавиться от него. Я не почувствую вины, если убью Мёрси, как не чувствовал вины за множество других убитых мною людей, некоторые из которых были невинны, даже дети. Более того, я бы наслаждался этим. Я знаю, вы не хотите верить в это, но должны.
Она рефлекторно натянула на себя одеяло.
— Это не может быть правдой. Я видела…
— Сожаление, — мягко сказал он. — Я чувствую сожаление, госпожа.
Оконный холод пробежал по ее волосам и обнаженной коже. Она вспомнила, что он сказал ей прошлой осенью: Для такого существа, как я, не существует отпущения грехов.
— После того как я вызвала тебя, я подумала, — она заколебалась, — что ты, возможно, претерпел… трансформацию, что ты больше не демон и не жаждешь человеческой жизни, но если это не так…
— Боюсь, такое невозможно.
Она с трудом сдержала вопрос, который отчаянно рвался наружу: А ты хотел бы, чтобы это было так? Ей показалось, что она уже знает ответ, хотя на его лице не было ни малейшего намека на это, его точеные черты были далеки, как мраморная резьба. После минутного молчаливого замешательства она потянулась, чтобы сжать его руку.
— Я сказала Натаниэлю, что, возможно, не видела, на что он способен, но я видела, что он выбирает. Возможно, ты не добр по своей природе…
— Госпожа Скривнер, — предостерег он.
— Но ты сделал свой выбор, — закончила она, внимательно изучая его лицо. — Я знаю, что сделалп. Быть Сайласом, а не Силариатасом.
Он не стал отрицать этого. Сам факт, что она произнесла вслух его старое имя, и ничего не произошло — его слоги не резанули по ушам, голос не отозвался страшной силой, — было достаточным доказательством. Его рука дернулась, как будто он мог вырваться из ее хватки, но он застыл на месте, его желтые глаза были непостижимы.
Она хотела сказать ему столько всего, что невысказанное значение этого слова переполняло ее горло. Ей казалось, что быть хорошим можно по-разному; что человеку легче вести себя как чудовище, чем чудовищу — как человек. Но для него это было бы все равно что выслушивать заверения от ребенка. Молчание затянулось на долгую минуту, и в конце концов Сайлас, глядя на нее сквозь нее, словно забыв о смертном течении времени, понял, что именно ей придется положить этому конец.
— Теперь ты должен сделать мне зловещее предупреждение, — подсказала она.
Он моргнул, возвращаясь в себя, и посмотрел на нее ровным взглядом.
— Похоже, они не действуют на вас, госпожа, что меня очень огорчает.
Элизабет рассмеялась, но Сайлас не выглядел обиженным. Скорее, он был доволен тем, что позабавил ее, или, возможно, — она вынуждена была признать, что это не менее вероятно, — испытывал облегчение от того, что ее допытывания о его личных делах закончились.
Она сделала паузу, обдумывая свои дальнейшие слова. Она не могла упустить такую возможность. Она была ответственна за появление Мёрси в семье, и просто обеспечить выживание девочки было недостаточно. Мёрси заслуживала счастья.
— Ты можешь просить меня о чем угодно, — заметил он, и ее мысли стали для него как никогда прозрачными. — Я буду повиноваться, как будто я связан вашим приказом.
Оторвавшись от своих размышлений, Элизабет вздрогнула.
— Я не хочу этого. Если ты соглашаешься на что-то, о чем я прошу, то это должно быть по твоей воле. Как равный, а не как слуга.
Его лицо тронула улыбка, и она поняла всю иронию своего требования. Хотя демоны могли изображать из себя слуг, они считали своих человеческих хозяев не более чем насекомыми, с которыми можно поиграть, низшими во всех отношениях. Но он лишь сказал:
— Уверяю вас, нет ничего, о чем вы могли бы попросить меня, и что я счел бы предосудительным.
Она нахмурилась.
— Очень хорошо. Я буду добр к Мёрси — ради себя самого, ибо не хочу видеть вас несчастной.
С этими словами он наклонился и поднес ее пальцы к своим губам. Поцелуй коснулся костяшек пальцев так нежно, что ей показалось; возможно, она почувствовала лишь его дыхание на своей коже. Потом он ушел, оставив ее одну в комнате с пылинками и солнечными лучами на выцветших обоях.
ПЯТЬ
ОНИ СОВЕРШИЛИ прорыв на следующее утро во время завтрака. Они сонно ели, Элизабет просматривала утреннюю газету за прошлый понедельник (одна из статей была вырезана, оставив прямоугольную дыру; она подозревала, что она связана с балом в середине зимы), когда Натаниэль бросил ломтик бекона с такой силой, что зазвенели столовые приборы.
— Конечно! — воскликнул он. — Гобелен! — Без объяснений он вскочил на ноги и бросился вон из комнаты.
Пока Сайлас со вздохом поднимал с пола упавшую салфетку Натаниэля, Элизабет с интересом разглядывала остатки бекона. Проглотив его, она взяла полупустую тарелку Натаниэля и для пущей убедительности отправила в рот остатки яичницы. Затем, энергично прожевав, она устремилась за ним, оставив Мёрси в недоумении сидеть за столом.
Ей не потребовалось много времени, чтобы понять, куда ушел Натаниэль. Она слышала, как его трость, ловко стуча по полу, движется по коридору за буфетной.
Она по пальцам одной руки могла сосчитать, сколько раз ей доводилось бывать в этом коридоре. В памяти всплывали мутные образы мрачного коридора с устаревшей мебелью, угрюмо прячущейся в тени, — их фигуры легко можно было принять за сгорбленных чертями и гоблинов.
Она забрала Демоноубийцу из фойе («Никаких мечей за столом во время завтрака, госпожа», распорядился Сайлас) и поспешила на звук удаляющихся шагов Натаниэля.
В коридоре было так же плохо, как она помнила. Бледный свет пробивался сквозь щели между задернутыми шторами, просачиваясь сквозь темные деревянные панели и исцарапанные пыльные половицы. Покосившиеся парчовые кресла, сгрудившиеся вдоль стен, выглядели так, будто они прижались друг к другу в поисках тепла.
Когда она догнала Натаниэля, то прижалась к его спине ближе, чем это было необходимо.
— Что ты делаешь? — спросила она.
Он щелкнул пальцами, и в затянутых паутиной бра вспыхнуло зеленое пламя, осветив оскорбительное сиреневое полотно гобелена Тети Клотильды, на котором была нарисована избитая сцена с принцессой в сопровождении единорога и прирученного льва. По мнению Элизабет, тот, кто его сделал, был не очень хорошим художником: у него была та же проблема, что и у некоторых горгулий Поместья Торн, — львиное лицо было до ужаса похоже на человеческое.
