– Синее небо? В каком смысле.

– В самом прямом. Ну ладно, не буду интриговать. Все гораздо проще, – еще раз глянув на картину, он обронил, – проще и сложнее одновременно. Я знаю, что дни человека, который написал эту картину, сочтены. Это осужденный из колонии-больницы для туберкулезников. Как мне позвонили и сказали, у него уже разлагаются легкие… он в палате смертников. Ему осталось жить всего несколько дней. Может быть, мы вот стоим, рассматриваем его картину, а он уже…

Я внимательно посмотрел на Плахотина, который никогда не отличался сентиментальностью.

– Смотри, сколько здесь картин, – продолжил он, – и по каждой из них можно узнать, за что сидит ее автор. Даже сколько осталось ему отсидеть – тоже можно узнать. Ну вот, например, болото с редким лесом, вдали – горы. Горы – это большой срок. Небо в тучах – значит, ничего хорошего этот осужденный от жизни уже не ждет. По крайней мере, в ближайшие годы.

– А что ты скажешь про эту картину?

– Про натюрморт? Виноград, бананы на фоне вазы. И длинные шторы, скрывающие окно. Гм… занятно. Занятно то, что эту картинку прислали из тулунской тюрьмы. А я на сто процентов уверен, что человек, отбывающий срок в тюрьме, будет думать о чем угодно, но только не о винограде. Возможно, он думает о еде. Хорошо, согласен. Но виноград – а здесь нарисована крупная, на полкартины гроздь – виноград-то – это не еда. Виноградом не наешься. Наешься другой, более приземленной пищей. Так что я полагаю, автор картины скорее срисовал ее откуда-то. А думает он на самом деле о чем-то другом.

Дверь, скрипнув в петлях, впустила в недра кабинета воспитательной работы очередного посетителя.

– Проходи, Генрих Иванович. Что у тебя там? Картина? Ты не первый сегодня, вон смотри, сколько нам за день принесли уже.

Посмотрев в мою сторону, Плахотин пояснил:

– Вот с третьей колонии человек приехал – тоже представляют на конкурс полотно, – и уже обращаясь к представителю колонии, он спросил. – Кто у вас там рисовал?

– У нас в колонии один художник…

– Этот, что ли… ну, я понял. Так он как у вас рисует – срисовывает откуда?

– У него слайды есть. С пейзажами.

– Понятно. Слушай, Генрих Иванович, очень хорошо, что ты к нам зашел. А я хотел тебя увидеть вот по какому поводу. Ты случайно не подскажешь: ваша колония недавно не посылала некоего осужденного Барабанова заготавливать в Красноярский край сельхозпродукты для колонии?

– Осужденного? На заготовку? Да нет, никого мы никуда не посылали.

– Я так и думал. Значит, не посылали?

– Конечно, нет. Мы еще не рехнулись, чтобы зэков на заготовки отправлять.

– А этот Барабанов… он, случайно, не бывший мэр. Какого-то города в Красноярском крае?

– Есть такой. Был мэром. Сидит за заказное убийство. А в чем вопрос-то?

– В том и вопрос, что вот передо мной на столе письмо из Красноярского края. Написал его… впрочем, послушай, вот что он пишет: «В ГУИН по Иркутской области. Хочу довести до вашего сведения, что на днях в наш город приезжал бывший мэр Барабанов, который отбывает наказание в одной из колоний Иркутской области. Встретив его на улице, я удивился и поинтересовался, как он здесь оказался и что делает в городе. На что Барабанов ответил, что он был делегирован сюда колонией и приехал решать вопросы обеспечения исправительного учреждения сельхозпродукцией, выращиваемой в нашем районе. Поэтому хочу спросить: как могло такое случиться, что заготовкой сельхозпродукции занимаются осужденные, такие как Барабанов. С каких это пор их так свободно выпускают за колючую проволоку, где они должны отбывать наказание до окончания срока? И еще хочу сообщить о том, что на самом деле Барабанов никакую заготовку сельхозпродуктов в нашем городе не проводил. А вместо этого он собрал здесь свою братву и стал решать вопрос: как быстрее ему выйти из колонии. Для этого они решили фальсифицировать справку о якобы тяжелом заболевании Барабанова, которую он увез в колонию. Прошу проверить все сообщенные мною факты. Полковник КГБ на пенсии Фоменко».

Закончив цитировать, майор Плахотин с улыбкой посмотрел на собеседника. В ответ последний развел руками.

– В свой город Барабанов ездил на законных основаниях. За примерное поведение заслужил отпуск. Но никак не на заготовку сельхозпродуктов он ездил.

– Ну, понятно… Приехал на родину, встретил на улице отставного полковника КГБ. Тот, видимо, еще старой закалки: почему да отчего, и дескать – тебе сидеть еще и сидеть. Сразу за ручку и бумагу, которые у него, наверное, всегда при себе. А тот возьми и ляпни: приехал, мол, на заготовки. Кхе-кхе… А вот другой вопрос, действительно, серьезный: какую такую справку он привез с собой?

– Ни о какой справке не слышал.

– Надо узнать, Генрих Иванович.

– Узнаю.

Еще раз окинув взглядом картины, я вышел из кабинета. Спускаясь на свой этаж, я вдруг вспомнил, где еще раньше слышал про этого Барабанова. С бывшим мэром встречался московский корреспондент журнала «Шпигель» Уве Клуссманн. Немецкий журналист прибыл в Иркутск на два дня – специально для посещения колонии № 3. В ней отбывают наказание только бывшие сотрудники госаппарата и силовых структур. До недавнего времени иркутская колония № 3 являлась в стране единственным исправительным учреждением, где отбывали свои сроки такие осужденные. В конце 1990‑х годов где-то на западе России создали еще три колонии для госслужащих, но все три – общего режима, куда отправляют за менее тяжкие преступления. Колония в Иркутске – строго режима. Сюда попадают на длительные срока.

Поэтому интерес представителей доморощенной и зарубежной прессы к иркутской колонии вполне объясним. В тот день Уве Клуссманн, пройдя кордон из стальных дверей, оказавшись наконец на территории исправительного учреждения, задал мне вопрос о Сухомлинском.

– Кто это такой?

На фасаде одного из корпусов крепился огромный плакат, поучавший осужденных, как надо жить, и подпись под текстом: «Сухомлинский».

– Дзержинского знаю, а вот Сухомлинского – нет, – развел руками немец.

– Это педагог, воспитатель.

Немецкий журналист вполне понятно говорит по-русски, поэтому общается без переводчика. Оглядевшись, он нашел новый плакат, заинтересовавший его.

– «Как стать настоящим человеком», – прочитал Уве, разглядывая с десяток пунктов-рекомендаций.

Достав блокнот, он пробормотал:

– Это очень интересно. Надо записать. Кстати, а кто автор уже этого плаката?

– Дейл Карнеги, – подхватил вопрос заместитель начальника колонии Александр Иванович Ильин.

– Кто-кто? – переспросил корреспондент.

– Карнеги. Дейл, – уже с паузой, опять ответил Ильин. – Знаете такого?

Поднявшись по крутой лестнице, мы зашли в библиотеку. За стойкой на выдаче книг стоял среднерослый осужденный в черной робе с нашитой на груди биркой.

– А что читают? – поинтересовался иностранец.

– Да что читают… про самих себя читают! «Записки из мертвого дома» – вот что читают, – опять отозвался Ильин.

Выйдя из библиотеки, зашли в молельную комнату, потом в один из отрядов, затем – в столовую.

Когда «экскурсия» по недрам исправительного заведения подошла к концу, начальник колонии Валентин Иванович Степанченко распорядился привести кого-нибудь из осужденных.

– Разговаривать с ними будете? Как живут здесь, нет ли жалоб у них?

Журналист кивнул головой.

– Ну, хорошо, тогда ты, – и полковник обратился к стоявшему рядом сотруднику, – приведи… гм, знаешь кого приведи… там у нас два бывших мэра сидят – их веди, и еще одного приведи…

Полковник назвал фамилию.

Спустя пять минут в тесное помещение зашли трое осужденных. Сели на скамью, напротив – журналист.

– Можно я вас расспрошу, – начинает Уве, – вот вы, например, как сюда попали?

Сидящий по левую руку от журналиста осужденный нехотя отвечает:

– За утечку информации.

– А где вы работали?

– В ФАПСИ.

– Это федеральное агентство правительственной связи? Правильно я понял? Вы там работали?