2 июня, Западный Берлин. Утром начальник полиции Эрих Дуэнцинг по местному телевидению призывает доносить на зачинщиков беспорядков.

Распоряжением бургомистра Генриха Альбертца полиция получает свободу действий для подавления антишахских выступлений.

Гудрун Энслин оставляет 2‑недельного сына Бернварду Весперу и отправляется на митинг протеста. Туда же отправляется Хольгер Майнс.

«Ежедневно мы видели по телевизору войну во Вьетнаме – сожжённых детей, уничтоженные напалмом деревни. Мы протестовали против войны, против того, что Германия союзник США. Ведь кто ещё был в НАТО? Диктаторская, колониальная Португалия (Португалия имела колонии в Африке – Л.), диктаторская Испания (Испанией правил союзник Гитлера Франко – Л.). В Греции к власти пришла военная хунта. В Италии рассматривалась идея военной диктатуры, если позиции коммунистов усилятся. Общественный конфликт достиг такого накала, что никто не хотел слушать другую сторону. Если вначале мы выходили на демонстрации с лозунгами “Ни марки на войну во Вьетнаме”, то вскоре пришли к лозунгу “Даёшь победу в мировой гражданской войне”» (интервью 2000‑х гг. члена РАФ Клауса Юншке).

Смерть Бенно Онезорга

Вечером 3000 манифестантов, главным образом студенты, выстраиваются напротив полицейских кордонов поперёк улицы от Дома Немецкой Оперы, куда едет шах. Повторяется дневная сцена, посещение шахом городской ратуши, когда студенты выкрикивали имя арестованного шахом экс-премьер-министра Мохаммеда Моссадыка и скандировали «Шах-шах-шарлатан!» «Шарлатан! Убийца!», выкрикивают студенты перед оперой, «Джонсон – убийца!», «Шах – Гитлер – Ки!». (При президенте Джонсоне США начали ковровые бомбардировки Вьетнама. Нгуен Као Ки – проамериканский ультраправый премьер-министр Южного Вьетнама.) В Мохаммеда бросают надувные шары с алой краской, яйца, пакеты с пудинговым порошком и творогом, но они, как и у ратуши, не долетают до шаха. Монаршая чета проходит в Оперу.

Небольшая, но агрессивная группа иранцев шумно выражает преданность шаху (она сформирована шахскими спецслужбами и перевозится ими из города в город). Она отгоняет демонстрантов от здания Оперы палками почти с человеческий рост. В результате студенты рады прибытию конной полиции. Они не догадываются, кому на помощь прибыла эта конница.

Пока восточный деспот и по совместительству буржуй ФРГ (купивший 25 % акций концерна Круппа) слушает «Волшебную флейту» Моцарта в компании бургомистра – лютеранского пастора – Альбертца и начальника полиции Эриха Дюнзинга, полицейские решают продемонстрировать «сильную власть толщиной с дубинку» (Майнхоф, «Третий проект»), опробовав «тактику ливерной колбасы» – новый способ разгона демонстрантов, изобретённый Дюнзингом. Сам он так разъясняет эту тактику: толпа между тротуарами и зданиями подобна колбасе в оболочке, нужно зажать демонстрантов в кулак как ливерную колбасу и давить их до тех пор, пока колбаса не лопнет.

Полицейские, обеспечив беспрепятственный отход иранским студентам, клином врезаются в середину «колбасы», манифестанты разбегаются в стороны, где их опять же ждут полицейские. Людей избивают резиновыми дубинками, забрасывают дымовыми шашками. Женщин бьют наравне с мужчинами. Девушку, прятавшуюся за строительными заграждениями, бьют 3 полицейских, ногами и дубинками. Стихийно возникающие очаги сопротивления подавляются водомётами. Многие демонстранты садятся на мостовую, демонстрируя неагрессивность, но их бьют наравне с прочими. Тогда избиваемые ложатся, сбиваясь в плотные кучки, но это тоже не помогает. «Зачем вы нас бьёте?! Ради средневекового деспота?», «Зачем вы защищаете шаха? Если бы вы знали, что происходит в Иране, вы были бы на нашей стороне!», кричат полиции студенты. Они не знают, что шах стал крупным западногерманским капиталистом. Они ещё не понимают, что полиция сама из маленьких шахов и состоит. Впрочем, последнее уже становится очевидным. «Гестапо! Гестапо!», кричат люди. Полицию это не смущает, поскольку наследницей гестапо она и является. (Днями позже даже политически правое телевидение признает: «некоторые разъярённые полицейские применяли силу сверх всякой меры».)

Демонстрация против полицейского насилия после убийства Бенно Онезорга

«Раньше демонстрантов игнорировали – теперь перестали игнорировать: стали бить» (Александр Тарасов, «Капитализм ведёт к фашизму – долой капитализм!»).

Ближе к концу моцартовского шедевра Дюнзинг покидает оперу, дабы лично возглавить вторую часть избиения. К 8 ч. вечера начинается фаза полицейской операции под кодовым названием «охота на лис». Выходы на параллельные улицы блокируются. Полицейские, как в форме, так и в гражданской одежде, хватают и избивают кажущихся студенческими активистами. Подозрительными признаками являются длинные волосы, борода, бакенбарды, красный цвет в одежде, рубашки навыпуск. Журналисты консервативных изданий фотографируют окровавленных демонстрантов, чтобы на следующий день опубликовать эти снимки под названием «Новые жертвы левых террористов».

Фриц Тойфель, сооснователь «Коммуны 1», швыряет в полицию камень. Он арестован.

Возглавляющий одну из «команд охотников» сержант Карл-Хайнц Куррас приставляет пистолет к голове схваченного демонстранта, пытавшегося убежать. Стреляет в затылок. 26‑летний студент-теолог Бенно Онезорг, пацифист и доброволец евангелистской общины Ганновера, что впервые на митинге, скончался в карете скорой помощи. Дома его ждала беременная жена.

Полицейские орут на девушку, склонившуюся над застреленным (тогда ещё живым): «Что?! Вы хотите помочь ему?!». Имя девушки мне выяснить не удалось, но её показания озвучены, в частности в документальном фильме «Молодёжь Германии». «В этот момент я увидела человека в красной рубашке, позже оказавшегося Бенно Онезоргом. Внезапно один человек в униформе вытянул руку в его сторону, и тот медленно повалился на землю. В этот момент двое полицейских, стоявших у машины, тоже выстрелили в него, а затем набросились. Потом они вроде остановились, успокоились… а затем продолжили избивать. Он лежал на спине совсем неподвижно. Я подбежала, склонилась над ним, обернулась и увидела, что полицейские снова собираются его избивать. Я попросила: “Пожалуйста, не бейте”. Они вызвали “неотложку”. Я стояла на улице и наблюдала, как его увозят. В этот момент включили водомёт, и я медленно пробралась сквозь толпу демонстрантов, потому что на всех пытавшихся бежать направляли водомёт. Я… медленно пошла к станции “Зоопарк”… в совершенно опустошённом состоянии. Я никак не могла поверить, что столько жестокости, столько силы было направлено против молодых людей, слабых людей, против беззащитных женщин».

Онезорга погубили красная рубашка навыпуск и сандалии на босу ногу – людей подобного вида стражи порядка считали смутьянами. (Появись на демонстрации библейский Христос, каким его изображают живописцы, ему пришлось бы не слаще – длинные волосы и борода вызывали не меньшее раздражение.)

Эта смерть всё поменяла. Растущее левое движение обрело мученика. Многие демонстранты позже вспоминали: их потрясло именно то, что погибший был даже не вполне левым, он только был пацифистом и против пыток, как христианин – и его убили.

Теперь демонстранты не желают расходиться. Многие из них идут к офису Социалистического союза немецких студентов.

«Беззаконие, от которого пострадал кто-нибудь один, помножается на число негодующих против этого беззакония, и закваска начинает бродить» (Бальзак, «Сельский врач»).

«Фасад рухнул» (Майнхоф, «Все говорят о погоде», 1969 г.).

Ночь со 2 на 3 июня, Западный Берлин. Стихийный митинг памяти Онезорга на Курфюрстендамм. Среди собравшихся – Энслин, отрекающаяся от пацифизма, кричащая: «Это фашистское государство, желающее убить нас всех. Мы должны сопротивляться. Насилие – единственный способ ответить на насилие. Это поколение Освенцима, договориться с ним невозможно».