Моей семье. Спасибо за вашу любовь и нежность – они моё вдохновение и опора в жизни.

Папа собирался в командировку, а это значит – жди подарки и беду. Так совпадало, что только папа за порог, у нас тут же ломался пылесос, кто-нибудь заболевал, терял деньги, отключали воду или сбегала кошка. Но никто даже предположить не мог, что в этот раз будет намного хуже. Хотя утро и не предвещало беды – последний день весны начинался как обычно, спокойно и счастливо.

Вчера отзвенел последний звонок. Май в Кишинёве – это уже лето, отцветают пионы. С чувством полнейшей свободы мои старшие брат и сестра могли бы и не спешить рано вставать, но всем очень хотелось проводить папулю.

Он по очереди поцеловал и обнял всех нас: маму, Игоря, Олю и меня. Рядом с папой мы выглядим маленькими людьми с севера, ведь его кожа в любое время года летнего бронзового цвета, а мы пошли в маму: бледные и совсем не умеющие загорать. Папа, высокий и стройный, наклонился над дорожной сумкой, проверил документы, хитро подмигнул мне исподлобья и лёгкой мягкой походкой вышел в коридор. Мы знали, что за дверью они с мамой ещё немного пошепчутся и нежно поцелуются. Сестра ласково подтолкнула меня к ванной, но умываться я не спешила. Лифт скрипнул, входная дверь захлопнулась.

– Сегодня пятница, вы побудете с бабушкой, – мама показалась в проёме ванной, – а мне нужно пойти в школу и помочь Серафиме Фёдоровне с уборкой и решить, что делать с цветами летом.

Мы с Олей радостно перемигнулись в зеркале и принялись чистить зубы. Бабушка-затейница испечёт огромный пирог с вареньем или венские булочки со сливочным маслом и сахаром, расскажет интересные истории о своём детстве.

После завтрака мама осталась на кухне варить суп, а мы занялись своими делами. Игорь взял велик и ушёл гулять со своим трёхметровым другом Алёшей. Мне он всегда напоминал дядю Стёпу из стихотворения Сергея Михалкова, и я жалела его, когда мы вместе ехали в лифте, потому что Лёше приходилось пригибать голову к плечу и он напоминал заспанную птичку. Я заглянула в детскую. Оля что-то делала за столом. Лямки сарафана немного впились в её плечи, красивая ровная спина была чуть белее лица. И всё-таки сестра, в отличие от меня, немного умеет загорать. Олину красивую осанку и походку мама всегда мне ставит в пример. Я тихонько закрыла дверь, чтобы не отвлекать сестру, и отправилась играть на балкон.

Мы живём в двадцатиэтажке на пятнадцатом этаже. Вплотную к нашему дому, словно верная жена, пристроилась точно такая же белоснежная шестнадцатиэтажка. На цыпочках я едва достаю до окна и не вижу, что происходит на улице. На небе ни облачка, ласковое солнышко приятно согревает. В лучах на коричневом покрывале, которое я прожгла утюгом в прошлом году, нежится наша кошка Муха. Я тихонько глажу недотрогу, боясь разбудить в Мухе зверя, и принимаюсь играть со своими любимыми куклами. Их у меня очень много. Мама разрешает рисовать на их личиках ветрянку цветными карандашами и ставить тряпочным куклам уколы настоящим шприцем. Куклы терпят и только хлопают своими длинными ресницами. Десяток уколов достался и огромной, с меня ростом, жёлтой обезьяне с кукольным лицом. Ей, похоже, было всё равно, потому что она продолжает улыбаться и нисколечко на меня не обижается. Водичка в моём оранжевом кувшинчике быстро закончилась, и я отправилась на кухню за новой порцией лекарства.

Мама хлопотала на кухне. Вокруг плыл аромат куриного бульона, пахло укропом, который мамуля быстрыми движениями тонких рук нарезала мелко-мелко. Она обернулась, глаза цвета моря ласково улыбнулись мне. «Моя мамочка самая красивая на свете», – подумала я и прижалась к ней. Мама пахла весенней свежестью и домом. Полотняный передник с вышитыми бабушкиной рукой разноцветными стежками шершавил одну щёку, а другую гладила мягкая и тёплая мамина рука.

– Ну что ты, котёночек мой, проголодалась?

– Нет, – ответила я и, собрав прилипший к щеке укроп в щепотку, облизала пальцы. – Мне бы водички в кувшинчик.

Мама налила воду, и я вернулась в игрушечный процедурный кабинет. Отыскав белую сумочку с красным крестом, положила в неё пустой шприц. Лечить дочек уже не хотелось, и я уложила их загорать, пускай заодно и высохнут. Я решила полить цветы, а оставшимися каплями сбрызнула кошку. Ей моя шутка не понравилась, она ощетинилась, громко шикнула и, недовольно отряхиваясь и дёргая белыми лапками, ушла в дом. На покрывало тоже попала вода, и я развернула его, чтобы встряхнуть и высушить, а заодно убедиться, что дырка от ожога на месте.

Мягкая коричневая с белыми цветами накидка на кресло выглядела совсем больной, кривая дырка, выжженная посередине, оплавленные края напомнили о том, что в прошлом году я чуть было не устроила пожар.

Раньше мама разрешала мне гладить платочки и брать выключенный утюг, но после неудачной игры в моряков и диспетчера трогать его строго запретили.

В тот день, расположившись в зале на диване, я взяла старое сломанное радио, попросила утюг из шкафа. С обещанием всё вернуть на место я сняла покрывало с кресла и свернула его вчетверо. Утюг бороздил пушистый океан, пытаясь передать сигнал бедствия на землю. Прямоугольный приёмник «Океан» идеально подходил на роль радиодиспетчера. Выдвинув металлическую антенну, я принялась крутить колёсико и искать подходящую волну. Красная линия то быстро, то плавно передвигалась по серому табло. Ногтем я поковыряла сетку динамика, стараясь изобразить азбуку Морзе, которой иногда учил меня папа. Раздался глухой металлический звук. Его поймал мой корабль. Я постучала по утюгу в ответ. Связь между морем и сушей установилась. Осталось спланировать операцию спасения. Не глядя, я схватила шнур от приёмника и вставила его в розетку. Я делала так много раз, ведь приёмник сломанный. Переключив колёсико утюга на самую высокую мощность, чтобы максимально улучшить качество сигнала, я продолжила диалог между моряками и диспетчером.

– Земля, земля, как слышите меня? У нас на борту поломка, сгорел двигатель, – передавали неунывающие моряки.

– Держитесь, ребята, мы уже идём, – отвечал диспетчер.

Мне показалось, что мой корабль и правда начинает дымиться. На запах гари прибежали из кухни мама с Олей. Мама быстро выдернула штекер от утюга из розетки. Оказывается, заигравшись, я перепутала провода. Оля открыла окна. Утюг крепко прилип к покрывалу, и мама молча отнесла эту вонючую парочку на балкон. Нас никогда не ругали, но строго разговаривали после редких проделок. Мама с папой объяснили, почему моя игра оказалась очень опасной. И мне, конечно же, было очень стыдно. До сих пор помню, как горели мои бледные щёки.

Я посмотрела сквозь дырку на мокрую обезьянку, она сидела на полу и как будто махала мне вытянутой вверх лапкой. Вернув покрывало на место, я заглянула в ящики и оценила запасы лука, моркови и картошки, а затем отправилась в детскую.

Ольчик продолжала заниматься за столом. Я почувствовала, что отсидела ноги, и взяла скакалку. Через несколько минут я задала сестре любимый вопрос:

– Оля, Оля, а ты умеешь так? – Она увлечённо писала и не сразу обернулась. – Оль, ну Оль, каникулы ведь, что ты там пишешь? А на одной ноге ты умеешь прыгать?

– Умею, – отмахнулась сестра, улыбнувшись краешком губ, и вернулась к своему занятию.

– Раз умеешь, тогда покажи, – не унималась я, пыхтя, как носорог.

Мама говорит, что я родилась семимесячной и до трёх лет спотыкалась на каждой ступеньке, быстро уставала и была меньше своих сверстников. Наверное, поэтому сейчас после двадцати с лишним прыжков на скакалке я пыхчу, как паровоз.

– Уф, устала, – подошла я к зеркалу и взглянула на свои розовые щёчки.

– Оль, а Оль, смотри, я такая же красная, как наши паровозики на занавеске.

Приблизившись к сестре, я осмотрела стол. Из-под оргстекла размером с крышку стола с открыток на меня смотрели зверушки и модные артисты. Немного подумав, я взяла в руки первое, что попалось. Это была зелёная книжечка. Читать я ещё не умела, поэтому спросила у сестры, что в ней написано.