Генриетта беспомощно заплакала от боли и стыда, но Дэниел, мучаясь ужасом разочарования, продолжал говорить, пока она не разразилась рыданиями на всю комнату. Тогда он, полностью опустошенный, встал и вышел из спальни.

Генриетта упала на кровать, корчась, как от физической боли, словно ее жестоко избили, но раны были не на теле, а в душе. Сжавшись в дрожащий комочек, она в отчаянии молила Бога, чтобы новый день никогда не наступал.

Генриетта проснулась в одиночестве и поняла, что проспала так всю ночь. Об этом ясно говорила холодная, несмятая постель рядом с ней. Она лежала, освещенная утренним светом, застывшая от горя. Глаза были красными и опухшими, потому что она плакала даже во сне. Как же это случилось? Почему ее благие намерения обернулись катастрофой? Ведь она хотела только помочь ему. Как могут они продолжать жить вместе после этого ужасного события? После всего того, что он сказал ей? Генриетта чувствовала себя маленьким ребенком, встречающим новый день в диком, полном опасностей месте и не имеющим подходящего убежища, где измученная душа могла бы укрыться. Встретив Дэниела, она утратила защищавший ее панцирь, но теперь, кажется, пришло время восстановить его.

Дэниел появился в спальне как раз в тот момент, когда она пришла к этому грустному выводу.

— Доброе утро. — Приветствие было кратким, и он едва взглянул в сторону маленькой фигурки, свернувшейся на большой кровати. Она произнесла в ответ что-то невнятное, украдкой разглядывая его. Если Дэниел и спал, то наверняка в одежде, судя по тому, как она была измята. Он начал быстро переодеваться, отвернувшись от нее.

Надо было что-то делать. Голосом, охрипшим от плача, ей удалось произнести несколько слов:

— Дэниел… это потому, что королева хотела…

— Что? — Он резко повернулся, глядя на нее с тем же презрительным недоверием. — Ты шпионила для…

Стук в дверь возвестил о прибытии сеньоры с горячей водой для бритья. Ее приветствие было, как обычно, оживленным и многословным, и если даже она и заметила отсутствие энтузиазма в ответных приветствиях, то не подала виду.

— Можешь не продолжать, — твердо сказал Дэниел, когда они снова остались одни. — У меня вызывает отвращение вся эта подлая, бесчестная игра.

Генриетта задохнулась, как от резкой боли. Полным отчаяния взглядом она смотрела, как он точил лезвие ножа о кожаный ремень, как выполнял все утренние процедуры, которые были ей хорошо известны, но при этом казалось, что она наблюдает за незнакомцем. Дэниел закончил свой ежедневный туалет и теперь выглядел безупречно. Ни слова не говоря, он вышел из комнаты.

Генриетта медленно встала, умылась, оделась, расчесала и заплела в косу волосы, глядя на себя в зеркало. Бледная, с опухшими глазами, она представляла собой печальное зрелище. Она не могла показаться на люди в таком виде, хотя предполагала нанести утренний визит одному из английских торговцев, проживающих в Мадриде. Может быть, послать письмо с извинениями? Ну нет, нельзя так поступать, нельзя падать духом. Если она замкнется, то совсем зачахнет от жалости к себе.

Генриетта решительно протянула руку к баночке с румянами и нанесла тонкий слой на щеки и губы, втайне надеясь, что сейчас войдет Дэниел и начнет громко ругать ее, как это уже было однажды. От такого проявления его недовольства ей стало бы гораздо легче. Но Дэниел не появился, и, спустившись вниз, Генриетта узнала, что он уже позавтракал и ушел из дома.

Она отправилась с визитом к госпоже Трогтон, где, потягивая лимонад и наслаждаясь виноградом и нарезанными ломтиками грушами, старалась держаться так, будто не произошло ничего, что могло бы изменить ровное течение ее жизни. Однако Бетси Трогтон, которая была на шесть лет старше Генриетты, имела двоих маленьких детей и ожидала третьего ребенка, заметила легкую тень на лице молодой женщины.

— Дорогая Генриетта, вы выглядите немного утомленной, — сказала она, садясь на деревянную скамью рядом со своей гостьей и лениво обмахиваясь веером. — Может быть, вы чувствуете легкую тошноту? Я сама ужасно страдала от этого и в первый, и во второй раз, но сейчас мне намного легче, хотя порой бывает невыносимо жарко.

«Боже милостивый, Бетси подумала, что я беременна!» Генриетта смутилась, с трудом

подыскивая нужные слова, чтобы оправдаться, и вдруг затаила дыхание, вспомнив, что было в саду две недели назад. С тех пор, по настоянию Дэниела, это больше ни разу не повторялось, и она почти забыла, как прошептала тогда, что, возможно, они зачали сына под испанской луной. А вдруг это случилось? Тогда есть надежда исцелить глубокую рану, разрушившую ее отношения с мужем.

Генриетта улыбнулась Бетси, не придавая значения ее словам, но мысль о беременности целиком овладела ею. Если она носит ребенка Дэниела, то все будет в порядке.

Приехав домой, она продолжала думать о возможной беременности. Генриетта села во дворе под апельсиновое дерево и стала мечтать о ребенке, прижав руки к животу, как бы защищая его. Дэниел простит ее, и они забудут этот ужасный случай с документами.

Однако в течение следующих нескольких дней никаких признаков того, что он простил ее, не было видно.

Дэниел пытался взглянуть на этот случай беспристрастно и увидеть в нем только детское неповиновение в пику его запретам. Можно было бы посчитать ее проступок довольно неприятным, но допустимым. Однако она нарушила основу их брака и вообще любого брака. Жены не шпионят за своими мужьями и не передают сведения врагу. Он знал, что Генриетта неопытна и простодушна, но верил в ее честность и потому был потрясен ее поступком. Его жена пренебрегла оказанным ей доверием и посягнула на его тайну самым подлым образом, выказав полное пренебрежение к таким человеческим ценностям, как честность и порядочность. Он пытался найти ей оправдание, вспомнив о ее трудном детстве, но тогда она прекрасно сознавала, что совершает неблаговидные поступки. Дэниел никак не мог отделаться от представшей перед ним картины, как она стоит с документами в руке, красная от замешательства и сознания вины. Потрясенный до глубины души, потеряв веру в честность жены, он не мог теперь доверять ей. А без доверия невозможно жить вместе.

Дэниел продолжал относиться к жене со сдержанной учтивостью и спал теперь в маленькой комнате, примыкающей к спальне. Украдкой поглядывая на Генриетту, он не замечал в ней никаких признаков раскаяния. Она же, борясь с отчаянием и одиночеством, старалась быть привлекательной, хотя порой выглядела слишком бледной. Несмотря на прежнее решение не замыкаться в себе, она немного отдалилась от общества и теперь питала огромную надежду, которая быстро переросла в убежденность, вскоре удивить мужа новостью, которая сразу обеспечит ей помилование.

Поглощенная горем, Генриетта оставила попытки изменить что-либо в своей скучной жизни и даже не обращала внимания на то, что происходит вокруг, до того утра, когда ее посетила маркиза Айтона.

— Дорогая донья Драммонд, вы совсем не бываете при дворе, — сказала она, оглядывая хозяйку острым взглядом. — Надеюсь, вы не заболели. Ее величество беспокоится, все ли с вами в порядке.

— Ее величество оказывает мне слишком много чести, — ответила Генриетта и сама удивилась язвительной нотке, прозвучавшей в ее голосе, словно она давала понять, что королеву в гораздо большей степени должны интересовать государственные дела. — Я вполне здорова, мадам. Могу я предложить вам чего-нибудь освежающего? — Генриетта потянулась к сонетке. — Может быть, чашечку шоколада?

— Благодарю. — Гостья улыбнулась одними губами и, усаживаясь, расправила юбки. — Очень жарко. Могу понять, почему вы предпочитаете оставаться дома, в прохладе. Однако надеюсь, вы посетите завтрашнее выступление актеров во дворце. Я принесла самое горячее приглашение ее величества.

Отказаться невозможно, если только ты не на смертном одре, и Генриетта любезно согласилась, наливая гостье шоколад и придвигая вазу со сластями, столь любимыми испанскими придворными дамами. Вдруг в голове Генриетты со скоростью и яркостью падающей звезды мелькнула мысль. Ее первоначальный план помощи Дэниелу безнадежно провалился, но это не означает, что она не может достичь желаемой цели. За секунду или две до того, как Дэниел застал ее, ей удалось прочитать несколько строк королевского послания. Она уже пострадала за это, так что теперь терять нечего, и, может быть, ей все-таки удастся осуществить задуманное, пусть даже ценой утраты доверия мужа.