–
Пап! Я придумал: ты поезжай, не волнуйся, я и один тут проживу спакойненько до маминого приезда.
–
Благодарствую! – Отец даже поклонился в пояс. – «Спакойненько». Мы с твоим «спокойненько» уже горели и два раза делали ремонт соседям. Забыл, как ты наводнение устроил?
–
Ну, да это когда было…
–
В прошлом году. Когда вы с Панамой водоём изобретали. Забыл?
–
Ну я могу, например, и на Кавказ поехать… – примирительно сказал Петька. – Ничего страшного, слаломом подзаймусь.
–
Шею «слаломаю»… – подсказал отец.
–
С тобой не договоришься! – вздохнул Петька. – Я хочу как лучше, а ты меня слушать не хочешь!
Он уселся на диван и независимо глянул на отца. И чуть не ахнул. У отца было новое лицо. Молодое, осунувшееся и тревожное.
«Зачем ты сбрил усы?!» – чуть не крикнул Петька. Он живо представил, как папа, его папа, тащит раненого по снежному полю, а вокруг взрывы, а самолёт с чёрными крестами на крыльях всё кружит и лётчик целится в папу, его папу, из пулемёта…
–
Папа! – прошептал Петька, потому что голос у него почему-то осип совершенно. – А эти сборы не опасны, папа?
Отец вдруг погладил Петьку по голове.
–
Нет, нет, сынок, не опасно. Это, в сущности, курсы повышения квалификации. Мне и самому интересно… Всякие новинки покажут по нашим медицинским делам.
Он прижал к себе Петькину голову:
–
Не бойся, сынок, всё будет хорошо. Всё нормально… Пойдём-ка погуляем! – предложил он неожиданно.
Глава третья
Это было уже совсем ни на что не похоже. Они никогда с отцом по городу не ходили. Если выдавалась свободная минута, отец кричал: «Воздух!» – словно при воздушной тревоге, и они, схватив лыжи, неслись за город.
«Воздух и воздух! – повторял отец. – В нём твоё спасение! Ты же совершенно похож на рыболовный крючок!»
«Почему на рыболовный?» – думал Петька, но не спрашивал. А то ещё чего-нибудь похуже услышишь!
Он вообще с родителями разговаривал мало. Да и вроде не о чем было разговаривать. И сейчас, когда они шли с отцом по улицам, Петька молча глазел по сторонам. Вон у магазина ёлку устанавливают. Автокран сгрузил огромное бетонное основание, а из него труба торчит, вот рабочие вставили в эту
трубу ствол ёлки. Елка шумит, роняет шишки и машет ветвями, как на ветру. И даже сквозь бензиновую гарь улицы прорывается запах хвойного леса.
Отец шёл, заложив руки за спину, и сосредоточенно смотрел себе под ноги. Петька шагал рядом, старательно копируя походку отца.
–
Ну-ка давай сходим в музей! – сказал вдруг Столбов- старший.
–
Закрыто всё: сегодня вторник – музейный выходной…
–
Для нас откроется! – сказал отец.
Музей был недалеко.
Они влетели в будку телефона-автомата. Отец торопливо набрал номер.
–
Слушаю, – сказала трубка.
–
Будь готов! – рявкнул отец.
–
Всегда готов!– бодро ответила трубка и коротко загудела.
–
Порядок!
Они нырнули в подворотню рядом с тёмной глыбой музея, прошли в чёрном колодце двора и оказались перед маленькой дверцей в глухой стене.
Петька ахнуть не успел, как отец втолкнул его в огромный зал. Сильные лампы светили над столами, штабелями лежали какие-то плиты, пахло красками, а посреди комнаты стоял огромный бронзовый Пётр I. Голова его еле виднелась в сумраке под потолком. Из-за бронзовых сапог самодержца выскочил маленький человек в белом халате, с биноклем на лбу.
–
Дорогой товарищ вожатый! – сказал отец. – Звеньевой шестого отряда, то есть второго звена шестого отряда, прибыл! А это Столбов-второй! Рапорт сдан!
–
Рапорт принят! – ответил белый халат жутким прокуренным голосом и отдал пионерский салют. – А тебя я, Петька, знаю! Правда, когда я тебя видел в последний раз, ты ещё «папа-мама» не говорил. Меня зовут Николай Александрович! – И Петькина рука словно попала в клещи.
«Ого! – подумал он. – На вид слабаком кажется!»
–
А ты рожу не криви! – сказал Николай Александрович Петькиному отцу. – Именно Николай Александрович! А не Коля-вожатый! Ты ещё папа, а я две недели как дедушка! Твой отец, Петька, был звеньевым самого расхлябанного звена в моём отряде.
–
Коля! – сказал отец. – Ты меня компрометируешь!
–
И картошку воровал! – перебил Николай Александрович. – И врун был отчаянный! Ужасный был врун! Фантастический! – Они вдруг кинулись и стали тискать друг друга, щекотать, давить, хлопать по плечам. Бронзовый Пётр I стоял над ними, надменно опираясь на трость и делая вид, что его всё это не касается.
«Взять и сказать сейчас про завтрашний сбор! – подумал Петька. – Оказывается, отец тоже приврать любил. Значит, эта черта у меня наследственная».
–
Ух ты! – Отец поскользнулся и двинул лбом в петровский ботфорт. – Ой-ой-ой!..
–
Вот так всегда! – вздохнул вожатый. – Ещё хорошо, очки мои не разбились. То, понимаешь, теряю, то разбиваю… Имею чай! – добавил он виновато. – Чайку, может?
–
Предъявите!
–
Момент! – И они пошли в глубь комнаты, мимо икон в белых наклейках, мимо каких-то совершенно чёрных картин с деревьями.
Под светом сильной лампы на столе лежала чёрная доска, в ней, словно маленькие окошки, светились яркими красками квадратики.
–
Вот! – сказал гордо вожатый. – До тринадцатого века добрался. Четыре слоя! И подозреваю – есть ещё один. Может, это Киевская Русь… А? Представляешь? – И он гордо блеснул биноклем на лбу. – А это вот…
Он осторожно достал большую кожаную плитку.
–
Вот! Видал – книга…
–
Какая же это книга? – удивился Петька. – Это же кирпич какой-то.
–
Она вся склеилась, – пояснил реставратор. – Листы пергаментные. Кожа на окладе очень старая. Скорее всего это летопись не позднее тринадцатого века!
Он осторожно положил фолиант.
–
А вдруг там «Слово о полку Игореве»? Представляешь?
–
И что вы с ней будете делать?
–
Раскрывать будем. По листочку отклеивать – и на рентген. Года через два прочтём!
«С ума сойти! – подумал Петька. – Это два года пергамент колупать. Помешаться можно!»
–
А вдруг там карта с кладами! – сказал он. – «Пиастры! Пиастры!»
–
Пиастры нам и даром не надо. Восемнадцатый век, механическая чеканка – художественной ценности не представляет… Вон в Новгороде на раскопках сапог двенадцатого века нашли! Двенадцатый век – это, брат, не пиастры! А грамоты берестяные! Я когда их разворачивал, сердце где-то в голове от радости колотилось… Они скрученные были, – пояснил он Петьке, – ну как кора скручивается.
Николай Александрович быстро и ловко расставил посуду. На резном деревянном блюде с надписью «Хлеб да соль» лежали бисквиты, в смешном шестигранном чайнике заваривался чай.
У Петьки глаза разбегались: он никогда не видел так много старинных вещей! Серебряные с чернью ложечки, сахарница – на ней было нарисовано улыбающееся и подмигивающее лицо. Прусский солдат-щелкунчик в полметра высотой. Кладёшь в его зубастую пасть орех, нажимаешь сзади на косу – крак – и выскакивает ядрышко.
Вся посуда была разная и немножечко порченная – щербатые края, трещинки… Но Петьке эти вещи казались прекрасными, – наверное, у каждой из них была своя тайна, своя история. Они были живыми.
–
Вот если бы все эти ложки-плошки заговорили, можно было бы книгу написать, – словно читая Петькины мысли, задумчиво сказал отец.
–
Много бы я дал, чтобы эти вещи заговорили! – сказал Николай Александрович. – Вот эта ложечка, например, открыла бы секрет своего изготовления: видишь, чернь по серебру? А как это сделать, теперь никто не знает. Если бы вещи спросить можно было, учёные бы жизнь за это отдали. Вон в Индии столб железный стоит две тысячи лет, а не ржавеет и не окисляется. Нынешние металлурги сколько ни бьются, а сделать, чтобы железо без специальной обработки не портилось, не могут…